Эрвин Штриттматтер - Чудодей
Тихо шуршал неторопливый дождик, и ветер гулял по черепицам крыши. Взбудораженный Станислаус лежал под клопиным балдахином. Он не видел вонючих паразитов. Он дышал благоуханием дикой розы, исходившим от письма Марлен, и подыскивал слова и выражения для достойного ответа. Станислаус был недоволен собой — ему никак не удавалось так же грациозно и искусно подбирать и сочетать слова, как это делала Марлен, господом богом отмеченное создание.
Он закрыл глаза и слушал дождь. Вдруг ему показалось, что откуда-то доносится тихая музыка: сладок звук-ты-ты, сладок звук-ты-ты. Он решил встать, подойти к окну и посмотреть, откуда эта музыка. Но стоило ему встать, как музыка исчезла. Он снова лег и вслушался. Музыка вернулась: сладок звук-ты-ты… Больше он не вставал. Музыка доносилась не извне, она была в нем, где-то в сокровенных глубинах его существа. В нем словно забил родник. С музыкой пришли слова. Те самые, которых он раньше искал. Он открыл глаза и обвел взглядом каморку: не прилетел ли гонец от королевы бабочек? Нет, гонца не было. Он улыбнулся, улыбнулся образу своего детства.
Наверху, в своей мансарде, сидела ученица по домоводству Людмила. Она перечитала все письма из дому да заодно все письма от своих подруг. Ее томила тоска, и она закрыла окно, закрылась от навевающего грусть тихого шелеста дождя и взялась за перо.
Людмила попала в хозяйство Клунтшей по объявлению: «Требуется ученица по домоводству в безупречно националистическую булочную-пекарню и кафе. Гарантируется всестороннее обучение всем видам домоводства. Принята будет как член семьи. Постель иметь с собой!» Людмила, значит, обучалась домоводству у фрау Клунтш, а уважаемый отец Людмилы, почтовый чиновник истинно немецких убеждений, ежемесячно платил пятьдесят марок за ее всестороннее обучение. Так, например, фрау Клунтш наставляла ее, что мушки следует наклеивать на те места на лице, к которым хочешь привлечь внимание мужчины. Но, невзирая на мушки, мужчины не смотрели на Людмилу, и она наклеивала их все в большем числе. Несомненно, в неудаче ее попыток похорошеть виноваты были очки с толстыми стеклами. Господь бог вынул ее, к сожалению, не из ящика с надписью «Отдел соблазнительниц». Недавно она даже купила себе, по примеру хозяйки, лак для ногтей. Маленькой замшевой подушечкой она терла и полировала ногти и постепенно приобрела превосходные розово-красные коготки. И все же Людмила не сняла с хозяйки бремя ее забот. Ни один мужчина, ни один коммивояжер не заказывал лишней бутылки вина, когда Людмила присаживалась за его столик. Да и кто мог требовать от проезжих господ, чтобы они буравили своими влюбленными взглядами толстые стекла очков вместо женских глаз. Хозяин поэтому написал отцу Людмилы, националисту и почтовому чиновнику, что как это ни прискорбно, но он вынужден повысить плату за обучение его дочери на десять марок.
Жребий, вытянутый Людмилой, нельзя было назвать счастливым. Поэтому она искала у учеников немножко братского понимания. Когда появился Станислаус, Людмила прямо-таки дрожала от сочувствия и по-сестрински подробно расспрашивала его:
— Ты силой заставил пасторскую дочку любить себя?
— Нет, не силой, она и без того любила меня.
— Ты ее повалил, и она забеременела?
— Нет, у нас с ней ничего такого не было. Все это выдумки и обман.
Станислаус не знал, чего хочет от него Людмила.
Она расправила свой накрахмаленный передничек.
— Со мной ты ничего такого не добьешься. Меня тебе не удастся повалить.
— Да, да, — сказал Станислаус, — люди ведь все разные.
Так оно было на первых порах. Станислаус чувствовал себя в новой пекарне, как напуганная птица в чужом гнезде. Но вот он получил письмо от Марлен. Сладок звук-ты-ты… Станислаус писал, черкал и опять писал. То, что рвалось из-под его пера, в самом деле было песней или стихотворением. Сладок звук-ты-ты! Станислаус соскочил с постели, принялся кружить по каморке и вслух читать все, что он написал:
Дождь над крышею шумит.Кто-то в комнате грустит.И тоскует о руке,Белой девичьей руке.
Незнакомая радость обуяла его. Писчая бумага кончилась, но была еще коричневая упаковочная бумага балдахина. Он и на ней стал царапать путаные сладостные строчки. Весь свет превратился вдруг в музыку и укладывался в рифмы. О чудо! В рифмы сочетались самые разные слова: даль — печаль, стена — слеза, вершины — георгины… Станислаус исписал почти половину балдахина и уснул радостный.
Хозяин на свой лад расценил нового ученика. Станислаус был для него чем-то вроде ротного писаря. Такой тип ученого тихони никогда не бывает хорошим солдатом. Он может сидеть в канцелярии и составлять разные списки, но до нормального человека ему далеко.
— Говорят, ты умеешь немножко ворожить и колдовать, правда это?
— Нет, хозяин.
— Наворожи мне, чтобы я в тире три раза подряд попал в десятку.
— Я не ворожей.
Хозяин вспылил.
— Погоди, я тебя научу ворожить!
Станислаус повернулся спиной и зашаркал своими шлепанцами так, что мучная пыль поднялась столбом.
— Ты мне наворожишь, чтобы я три раза попал в десятку, не то я тебя вздую так, что сесть не сможешь!
Станислаус не остановился, только и слышно было, что удаляющееся шарканье его шлепанцев.
Клунтш состоял членом не только «Стального шлема», но и ферейна, который именовался «Ферейн воинов». В «Ферейне воинов» ничего не давали, надо было еще кое-что принести с собой. Националистический образ мыслей, например. И еще — верность кайзеру, который жил в Голландии в ожидании, пока ферейн не доставит его оттуда под гром оркестров домой, в Германскую империю. Каждый член ферейна обязан почитать некоего господина Гинденбурга точно бога: если бы все делали так, как говорил названный господин, немцы выиграли бы войну. Каждый член ферейна обязан также повесить его портрет в своей лучшей комнате, а в день рождения генерал-фельдмаршала украшать портрет венком из дубовых листьев. Члены ферейна обязаны также презирать всех, кто имел что-нибудь против Гинденбурга или кайзера. Таких людей следовало считать антинемцами и низшей расой. Даже господь бог знать ничего не хотел об этих отщепенцах, он карал их безработицей и нищенским пособием. Истинный немец должен, разумеется, быть и отличным стрелком: ведь надо охранять жизнь Гинденбурга и кайзера. Тот, кто на стрельбах попадал только в край мишени, считался пустым номером и плохим членом ферейна. Его обязывали охранять Гинденбурга и кайзера двадцатью марками, которые он вносил в кассу ферейна.
Пекарь Клунтш пользовался громкой славой в ферейне воинов: во-первых, он переписывался с генерал-фельдмаршалом Маккензеном, а во-вторых, он пек такие слоеные пироги на свином сале, которыми не гнушался даже столь высокий полководец, как упомянутый фельдмаршал. К сожалению, пекарь Клунтш не был отличным стрелком, но зато он по очереди предоставлял в распоряжение «Ферейна воинов» своих четырех учеников на роль отметчиков на стрельбах. Клунтш так хорошо натренировал учеников, что мог хоть в воздух выстрелить — на счету все равно оказывалось девять. Не угодно ли?
А каким тупицей проявил себя как отметчик Станислаус! Клунтш выстрелил. Станислаус вышел из укрытия и не увидел в мишени ни одного попадания. Он снял свой синий картуз и помахал им над головой. Публика ответила злорадным ревом. Пекарь Клунтш промахнулся! С каких пор повелась такая мода? Вслед за тем он попал в край мишени и в тройку. Стрелковый бог покинул Клунтша. Хозяин позеленел от гнева, выпил подряд две кружки пива и, сославшись на деловые заботы, удалился. Обойдя тир, он влетел в укрытие с заднего хода и застал Станислауса за сочинением стихов:
С неба ль слетела любовь ко мнеИли примчалась на белом коне?
— Ты что, не слышал моего приказа наворожить мне три раза подряд по десяти?
— Так точно, хозяин, но я не умею ворожить.
Хозяин отвесил Станислаусу десяток затрещин. Станислаус шатался, бегал по укрытию, у него пошла кровь носом, однако он ни слезинки не проронил. Страшный гнев душил его.
Но и после небольшой прогулки ру́ки пекаря Клунтша не обрели уверенности. С большим трудом и великим усилием он тремя выстрелами выбил пять очков.
Пекарь Реш был конкурентом Клунтша. Он тоже попытался печь слоеные пироги на свином сале, но, по мнению Клунтша, они представляли собой лишь жалкое подобие его пирогов, они пахли тмином, только и всего. По сути дела такому горе-пекарю не место в «Ферейне воинов»; помимо всего прочего, он держал у себя подмастерья, который состоял в социал-демократической партии. Пекарь Реш протянул свою кружку пекарю Клунтшу, чокнулся с ним и сказал:
