Зэди Смит - О красоте
— Обалдеть — ученая сестра. Круто… нет, правда, это так здорово. Будешь судить-рядить обо всем — это награда, образование. Это награда, то, что нам надо, Веллингтон рядом — здесь, за оградой.
Зора слабо улыбнулась.
— Нет, ты это заслужила, ты столько для этого сделала, — сказал Карл и рассеянно огляделся. Зора вспомнила своих бостонских воспитанников: когда было время, она подрабатывала — водила мальчишек в парк, в кино, затем доставляла домой. Карл был похож на них: внимание как флюгер. Да еще эти вечные кивки и притоптывания, словно покой опасен для здоровья.
— Так вот, значит, Моцарт, — выпалил Карл. — Там есть одна штука — в «Реквиеме», я другого у него не знаю, а вот в «Реквиеме», который мы тогда слушали… В общем, ты «Лакримозу» помнишь?
Его пальцы музыкально плавали в воздухе, словно он дирижировал своей собеседницей в надежде извлечь из нее нужный ответ.
— Ну «Лакримоза» — не помнишь, что ли?
— Э… нет, — сказала Зора, нисколько не беспокоясь о том, что перекличка уже началась и она опоздала.
— Это как восемь бит[23], - нетерпеливо объяснил Карл. — Я семплировал эту мелодию после того вечера — просто фантастика. Там ангелы забирают все выше и выше, и скрипки ноют — та-а, та-а, та-а, та-а, — аж сердце замирает. А если слова убрать и подложить ритм, то выйдет классный трек. Да знаешь ты ее… — И Карл начал напевать «Лакримозу».
— Я правда не знаю. Я плохо разбираюсь в классической музыке.
— Нет, знаешь — я слышал ваш разговор. Твоя мама и остальные, они спорили, гений он или нет…
— Но это же было месяц назад, — смущенно возразила Зора.
— Да, память у меня отличная, я помню все. Скажи мне что-нибудь — я запомню. И лица я не забываю, как ты уже поняла. А про Моцарта мне интересно, потому что я ведь тоже музыкант.
При этом неподобающем сравнении Зора позволила себе слегка улыбнуться.
— Ну и я раскопал кое-что — я же читаю про классику. Надо же знать про всякие там влияния и прочее — если бы я зациклился только на своем творчестве, я бы не смог делать то, что делаю.
Зора вежливо кивнула.
— Короче, ты понимаешь, — решительно заключил Карл, как будто своим кивком Зора подтвердила справедливость его неписанных музыкальных принципов. — Ну и вот, оказалось, что эта часть даже и не Моцарта — то есть, не совсем его. Он создал основу, а дописывать пришлось другим. И «Лакримоза», по сути, дело рук того парня, Зюсмайера[24]. Здесь-то и загвоздка, потому что это лучшая вещь в «Реквиеме», я еще подумал: черт, когда ты так близок к гению, ты поднимаешься над собой. Вот и Зюсмайер — он как новичок, который набрел на биту и запульнул мяч на Луну. И теперь все пытаются доказать, что это был Моцарт, потому что ясно же, кто может писать такую музыку, а кто нет. Но суть-то в том, что эту классную вещь создал Зюсмайер, обычный парень из шоу Джо Шмо[25]. Я чуть не упал, когда узнал.
Пока он говорил, а она изумленно пыталась слушать, его лицо безмолвно околдовывало ее, и каждый, кто шел мимо них под аркой, испытывал действие тех же чар. Зора ясно видела, как прохожие взглядывали на него украдкой и замедляли шаг, стремясь задержать образ Карла на сетчатке глаза, где иначе отпечатается какая - нибудь скука вроде дерева, библиотеки или двух играющих в карты мальчишек. На него хотелось смотреть.
— Ну вот, в общем, и все, что я собирался тебе сказать, — подытожил Карл, чей энтузиазм начал сменяться разочарованием, так как Зора молчала.
— Ты собирался сказать мне это? — рассердилась она.
— Нет, нет, ты не поняла. — Он звонко рассмеялся. — Слушай, я не из тех, кто липнет к прохожим на улицах. — Карл легонько потрепал ее по левой руке, и Зору прошиб электрический разряд, ударивший ей в пах и замерший где-то в области ушей. — Просто это во мне сидело. Я ведь часто бываю на всяких городских вечерах, и кроме меня там негров нету. Не ходят они туда, вот я и решил: если еще раз эту злющую черную девчонку увижу, обязательно выложу ей все, что думаю про Моцарта, — что-то она тогда скажет. Ведь это как в колледже. Вы же там платите за то, чтобы обсуждать с другими всякие штуки. Вы как раз за это платите. — Он убежденно кивнул.
— Может быть.
— Да так и есть, — настаивал Карл.
Торжественно заныл веллингтонский колокол, затем,
с другой стороны дороги, донесся более жизнерадостный четырехнотный призыв епископальной церкви.
— Знаешь, тебе бы с другим моим братом пообщаться, с Джеромом, — рискнула Зора. — Он сечет и в поэзии, и в музыке. Иногда он, правда, задирает нос, но ты мог бы как-нибудь заскочить — раз ты хочешь поболтать и все такое. Сейчас он в Брауне, но каждые несколько недель приезжает домой. Домашние у меня что надо, с ними есть о чем поговорить, хотя они меня и достают временами. Отец у меня профессор, так что…
Карл изумленно отпрянул.
— Нет, я к тому, что с ним страшно интересно общаться… В самом деле, ты не стесняйся, заходи и…
Карл холодно взглянул на Зору. Какой-то первокурсник задел его мимоходом, Карл вздернул плечи и пихнул его в ответ. Тот, видя, что его пихает высокий черный парень, смолчал и пошел своей дорогой.
— Вообще-то, — сказал Карл, сверля спину первокурсника взглядом, — я заходил, но оказалось, что меня не ждали.
— Ты заходил? — недоуменно спросила Зора.
В ее лице читалось искреннее неведение. Карл замял тему.
— Тут дело вот в чем. Оратор из меня никакой. В разговоре я толком ничего не могу выразить. Пишу я лучше, чем говорю. Когда я сочиняю ритмы, я — хрясь! — бью в дерево и протыкаю его насквозь. А когда говорю, набиваю шишки. Всегда.
Зора рассмеялась.
— Послушал бы ты папиных первокурсников. А я ей и говорю, а она мне такая, а я ей, значит, а она ни черта, — изобразила Зора, повышая голос и доставая им до противоположного берега страны. — И так до бесконечности.
Карл был озадачен.
— Твой папа, профессор… — медленно проговорил он, — белый, да?
— Он англичанин. Говард.
— Англичанин! — воскликнул Карл, сверкая своими белоснежными белками и, переварив эту новость, добавил:
— А я вот в Англии не был. И вообще из Штатов не выезжал. — Его пальцы странно, ритмично пощелкивали в ладонь. — Он что, математику преподает?
— Папа? Нет, историю искусств.
— И ты с ним ладишь?
Взгляд Карла опять стал блуждающим, и Зорой снова овладели бредовые страхи. Ей вдруг показалось, что все его вопросы просто заговаривание зубов, которое приведет — какими путями, она не дала себе времени подумать, — к ее родному порогу, маминой шкатулке и их сейфу в цокольном этаже. Она затараторила, как автомат, — она всегда так делала, когда хотела скрыть, что мысли ее далеко.
— Говард? Он классный. Конечно, он мой отец, так что иногда… ну ты понимаешь. Но он что надо. У него тут был роман на стороне, с его коллегой, и это вышло наружу, поэтому дома теперь все вверх дном, мать с ума сходит. А я ей говорю: брось, все развитые пятидесятилетние мужики изменяют своим женам. Это почти норма. Разумеется, умных мужчин тянет к умным женщинам — то же мне неожиданность. Кроме того, мама за собой не следит, весит чуть ли не сто сорок килограммов.
Карл смотрел под ноги, ему было явно неловко за Зору. Зора покраснела и вдавила свои короткие ногти себе в ладонь.
— Полные женщины тоже хотят любви, — философски заметил Карл и вынул из капюшона сигарету — она была заложена за ухо. — Тебе пора, — сказал он и закурил. Должно быть, Зора ему надоела. Ее охватило горькое чувство потери: из-за ее трескотни все померкло — и Моцарт, и этот Гусьмайер вместе с ним.
— Ждут люди, ждут дела и всякое такое…
— Да нет, не то чтобы… То есть у меня встреча, но…
— Наверное, важная, — задумчиво сказал Карл, пытаясь ее себе представить.
— Не очень. Так, надо обсудить будущее.
Зора шла в кабинет декана, чтобы озадачить его своим туманным будущим. Особенно ее беспокоило то, что в прошлом семестре ее не взяли в семинар Клер Малколм. Новые списки Зора еще не видела, но если опять случится нечто подобное, ее будущее серьезно пострадает, и это надо обсудить, равно как и многие другие моменты, угрожающие будущему во всей его несомненной будущности. Это была первая из семи встреч, запланированных Зорой на начало семестра. Она обожала планировать обсуждение своего будущего с важными людьми, которых ее судьба заботила явно не в первую очередь. Чем больше народу узнавало о ее планах, тем реальнее они становились для нее самой.
— Будущее как чужая земля, — печально сказал Карл, но тут его осенило, и он расплылся в улыбке. — Но пока без паспорта я.
— Это из твоих ритмов?
— Не знаю, может быть. — Он пожал плечами и потер руки, хотя было не холодно — холода еще не наступили.
— Рад был поболтать с тобой, Зора, — сказал он с глубокой неискренностью. — Познавательный был разговор.
