Чарльз Буковски - Рассказы
Когда сотрудники прибыли в среду утром в редакцию газеты (Мелроуз — Авеню, д.4369), они обнаружили записку Хайанса, которая, в частности, гласила:
«Газета уже выполнила свою художественную миссию. В политическом же смысле она, к тому же, тоже никогда не была эффективна. То, что происходило на ее страницах в последнее время, — ничем не лучше того, что мы печатали год назад.
Как художник, я вынужден отвернуться от работы, которая не становится лучше… несмотря даже на то, что это творение моих собственных рук, и на то, что она приносит хлеб (деньги).»
Я допил кружку и отправился на свою государственную службу…
Через несколько дней у себя в почтовом ящике я обнаружил записку:
10:45 утра, понедельник
Хэнк —
Сегодня утром в почтовом ящике я нашел записку от Черри Хайанс. (Меня не было дома все воскресенье и ночь на понедельник.) Она говорит, что дети у нее, что она болеет и у нее крупные неприятности по адресу Дуглас — Стрит, — — . Я не могу найти Дуглас — Стрит на этой ебаной карте, но хотел дать тебе знать об этой записке.
Барни
Пару дней спустя зазвонил телефон. Не тетка в течке. Барни.
— Эй, Джо Хайанс в городе.
— Мы с тобой — тоже, — ответил я.
— Джо вернулся к Черри.
— Вот как?
— Они собираются переезжать в Сан — Франциско.
— Давно пора.
— Газета для хиппи провалилась.
— Ага. Прости, что у меня не получилось. Надрался.
— Нормально. Но послушай, мне сейчас одну статью заказали. Как только закончу, я хочу с тобой связаться.
— Зачем?
— У меня есть спонсор с пятьюдесятью штуками.
— С пятьюдесятью?
— Ну. Реальные деньги. Он хочет это сделать. Он хочет начать еще одну газету.
— Держи меня в курсе, Барни. Ты мне всегда нравился. Помнишь, как мы с тобой закиряли у меня в четыре, проговорили всю ночь и закончили только в одиннадцать утра?
— Ага. Дьявольская ночка была. Для старика ты кого хочешь перепьешь.
— Ну.
— Как только я эту херню закончу, дам тебе знать.
— Ага. Держи связь, Барни.
— Буду. А ты тем временем просыхай.
— Конечно.
Я сходил в сортир и прекрасно просрался по пиву. Потом лег в постель, сдрочил и заснул.
ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ В БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЙ ПАЛАТЕ
Скорая была переполнена, но мне нашли место на самом верху, и мы двинулись. Я блевал кровью в больших количествах и боялся, что наблюю на людей ниже меня. Мы ехали и слушали сирену. Звучала она в отдалении, как будто и не от нашей кареты. Мы ехали в окружную больницу — все вместе. Бедные. Объекты благотворительности. С каждым что–то не так по отдельности, и некоторые оттуда уже не вернутся. Общее в нас только одно — мы все бедны, и шансов у нас немного. Нас туда упаковали. Я никогда в жизни не представлял, что в скорую помощь может войти столько людей.
— Господи Боже мой, ох Господи Боже мой, — доносился до меня снизу голос черной тетки. — Никогда не думала, что со МНОЙ так будет! Никогда не думала, что такое будет Господи…
Мне так не казалось. Уже некоторое время я заигрывал со смертью. Не могу сказать, чтоб мы были закадычными приятелями, но знакомы неплохо. Она придвинулась ко мне чуть поближе и чуть побыстрее в ту ночь. Звоночки звенели: боль саблями тыкалась мне в живот, но я не обращал внимания. Я считал себя крутым парнем, и боль для меня — просто невезуха: я ее игнорировал. Боль я просто заливал сверху виски и продолжал заниматься своим делом. Моим делом было напиваться. Виски–то меня и доконало: надо было держаться вина.
Кровь, идущая изнутри, — не такого ярко–красного цвета, как, скажем, из пореза на пальце. Кровь изнутри — темная, лиловая, почти черная и воняет хуже говна. Вся эта жизнетворная жидкость — и смердит похлеще пивного говна.
Я почувствовал, как подступает еще один спазм рвоты. Ощущение такое же, будто блюешь пищей, и когда выходит кровь, становится легче. Но это всего лишь иллюзия… каждый извергнутый глоток крови только ближе подводит тебя к Папе Смерти.
— Ох Господи Боже мой, никогда не думала…
Кровь подступила, и я удержал ее во рту. Я не знал, что делать. С верхней полки друзей внизу вымочить можно только так. Я держал кровь во рту, пытаясь что–нибудь придумать. Скорая свернула за угол, и кровь закапала у меня из уголков рта. Что ж, соблюдать приличия нужно даже при смерти. Я взял себя в руки, закрыл глаза и заглотил кровь обратно. Стало тошно. Но проблему я решил. Надеялся я на одно — что мы скоро приедем куда–нибудь, где можно будет стравить следующую порцию.
Ни одной мысли о смерти, на самом деле, у меня не было; единственными мыслями были (была) вот какая: это ужасно неудобно, я больше не контролирую происходящее. Шансы сузились, тобой помыкают, как хотят.
Скорая доехала, я оказался на столе и мне начали задавать вопросы: каково мое вероисповедание? где я родился? не задолжал ли я округу $$$ за предыдущие визиты в их больницу? когда я родился? родители живы? женат? ну и прочее, сами знаете. С человеком беседуют, будто он в полном здравии; даже вида не подают, что подыхаешь. И явно не торопятся. Успокаивать–то оно успокаивает, но поступают так они не поэтому: им просто скучно и совершенно наплевать, подохнешь ты, взлетишь или перднешь. Хотя нет, последнее бы им не понравилось.
Потом я оказался в лифте, и дверь открылась, по всей видимости, в какой–то темный погреб. Меня выкатили. Положили на кровать и ушли. Непонятно откуда возник санитар и дал мне маленькую белую пилюлю.
— Примите, — сказал он. Я ее проглотил, он дал мне стакан воды и испарился. Милосерднее этого со мной не поступали очень долго. Я откинулся на подушку и обнаружил то, что меня окружало. Стояло 8 или десять кроватей, все заняты американцами мужского пола. У каждого на тумбочке — жестяное ведерко с водой и стакан. Простыни выглядели чистыми. Там было очень темно и холодно — в точности как в подвале многоквартирного дома. Горела одна–единственная маленькая лампочка без плафона. Рядом лежал здоровенный мужик, старый, далеко за полтинник, но какой же он был огромный; хотя большую часть его огромности составляло сало, ощущение большой силы от него исходило. К кровати его пристегнули ремнями. Он смотрел прямо вверх и разговаривал с потолком.
— …а такой славный мальчуган был, чистенький славненький мальчуган, работа ему нужна была, говорит: работа нужна, а я говорю: «Ты мне нравишься, парнишка, нам нужен хороший жарщик, хороший честный жарщик, а я честных по лицу узнаю, парнишка, я характер по лицу могу сказать, будешь работать со мной и моей женой, и хоть всю жизнь тут работай, парнишка…» а он говорит: «отлично, сэр» — вот так прям и сказал, и похоже, доволен был, что такая работа ему перепала, а я говорю: «Марта, мы тут себе хорошего мальчика нашли, славного аккуратного мальчика, он в кассу не будет лапы запускать, как остальные мерзавцы эти». Значит, выхожу я и закупаю цыплят, хорошенько так цыплят закупаю. У Марты много чего из цыплят выходит, она их как волшебной палочкой готовит. Полковник Сандерс рядом и на 90 футов не стоит. Пошел я и купил 20 цыплят на эти выходные. Хорошие выходные хотели себе устроить, специальный куриный день, 20 цыплят, значит, выхожу я и покупаю. Да мы бы Полковника Сандерса разорили. За такие хорошие выходные и 200 баксов чистой прибыли огрести можно. Мальчишка даже помог нам ощипать их и порезать — сам вызвался причем. У нас с Мартой–то своих детей нет. А мне парнишка по–настоящему уже начинал нравиться. В общем, Марта сварганила этих цыплят на заднем дворе, все приготовила… 19 разных блюд из курицы, у нас эти цыплята только из задницы не лезли. Парню оставалось только все остальное приготовить, типа бургеров там, стейков, ну и всего остального. С цыплятами мы развязались. И ей–богу, здоровские выходные у нас получились. Вечер в пятницу, суббота, воскресенье. Парнишка работал хорошо, приятный, к тому же. Обходительный такой. Шуточки смешные отпускал. Звал меня Полковником Сандерсом, а я его звал сынком. Полковник Сандерс и Сын — во как. Когда в субботу вечером закрылись, уработались мы, как черти, но были довольны. Цыплят всех размели, к чертовой матери, до кусочка. Яблоку упасть негде было, люди ждали своей очереди за столик сесть, никогда раньше такого не видел. Я дверь запер, достал квинту хорошего виски, сели мы, усталые, но счастливые, пропустили по маленькой. Парнишка вымыл все тарелки, пол подмел. Говорит: «Ладно, Полковник Сандерс, завтра во сколько приходить?» Улыбается. Я говорю: в полседьмого утра, он свою кепку забирает и уходит. «Чертовски приятный мальчуган, Марта,” говорю я, подхожу к кассе выручку подсчитать. А касса — ПУСТАЯ! Правильно, я так и сказал: «Касса — ПУСТАЯ!» И ящик сигарный, с выручкой за два предыдущих дня — его он тоже нашел. Такой аккуратненький мальчик… Не понимаю… Я ж сказал ему: хоть всю жизнь работай, так ему и сказал. 20 цыплят… Уж Марта знает, как их готовить… А мальчонка этот, срань куриная, сбежал со всеми этими деньгами проклятущими, мальчонка этот…
