Вернуться домой - Чистов Олег
В соседнем — «гастрономическом» — павильоне витали и дурманили голову запахами стенды с разнообразной снедью. Греческие и киприотские стенды демонстрировали бочки, бочонки с солеными, фаршированными и маринованными оливками и маслинами, поражавшими своими размерами. Немецкие и австрийские стенды щеголяли отменными окороками, подвешенными на крючьях. Вы могли показать на любой понравившийся вам. Мясник в ослепительно белом переднике и в стоящем дыбом накрахмаленном колпаке отрезал бы вам понравившийся кусок. На огромных прилавках-морозильниках розовой россыпью лежали креветки, от самых мелких до розовых «монстров», выращенных и откормленных черт знает чем в садках юго-восточной Азии. Стройными шеренгами лежали стайки крапчато-радужной форели, здесь же — слегка горбатые огромные лососи. И над всем этим, в центре на ледяном возвышении несколько огромных ярко-красных, расправивших хвосты и угрожающе выставивших огромные клешни омаров. Итальянские и швейцарские стенды поражали разнообразием сыров: мягких, твердых, с благородной плесенью, с душком и просто ароматом, на любые вкусы и пристрастия. Кроме того, каждый стенд располагал набором вин под мясо, рыбу, сыры и под все, что угодно. И между всем этим великолепием — россыпь мелких ресторанчиков на любой вкус, от пиццерий до филиалов известных ресторанов Парижа.
Вот к одному из таких и подвел меня Николай. Столиков пятнадцать и бар. Вся обслуга, от бармена до гарсонов, состояла из алжирцев, одетых в ярко-красные передники с эмблемой ресторана. Николай сказал, что это филиал одного очень приличного парижского ресторана, славящегося хорошей кухней. А то, что здесь на ярмарке в обслуге алжирцы, даже и хорошо — с ними можно договориться.
— Ну, и какая разница, о чем ты с ними собрался договариваться?
— Понимаешь, в этом ресторане не принято ставить бутылку на стол.
Он хлопнул по пакету, который лежал рядом с ним на кресле, и добавил:
— Да и сомневаюсь я, что такой коньяк у них есть. Ну, и еще одно. Нам это надо, чтобы он подбегал к нам с каждой рюмкой? Разговор-то будет долгим.
Уточнил, глядя мне в глаза:
— Если ты не возражаешь, конечно?
После небольшой паузы добавил: «Мне и самому уже надоело носить все в себе, вот тебе и выплесну».
Не могу сказать, что этот парень видел меня насквозь, но тут он угадал мое желание на все сто. Попытался изобразить не очень острую заинтересованность, тем более что человек сам признался — уже невмоготу носить в себе что-то.
— Почему я должен возражать, посидим, выпьем, что расскажешь, то и расскажешь.
Освободившийся гарсон уже направлялся к нашему столику, на ходу доставая из большого кармана на переднике блокнот. Усмехаясь, Николай протянул мне ресторанное меню со словами:
— Выбирай!
— Что, издеваешься?
Он засмеялся:
— Да ладно тебе, уж и пошутить нельзя. Давай определяться, что будем брать на закусь.
Гарсон уже стоял у стола. Улыбаясь во всю физиономию, поздоровался. Я улыбнулся ему и, слегка кивнув, ответил на приветствие. Николай делал вид, что в упор не замечает его, что-то выискивал в меню. Повернулся ко мне, спросил:
— Ты как к морепродуктам относишься?
— Нормально, но только креветки и рыба. Ко всем остальным изыскам, не очень. Не потому, что не пробовал, а потому, что надо уметь управляться с ними, например, с устрицами.
Николай сквозь смех:
— Ты знаешь, я с ними тоже намаялся, но потом освоил. Предлагаю сделать так: возьмем рыбное ассорти с креветками. Зелени всякой, рыбки красной немного. Это для разгона, а потом добавим, если что.
Резко повернулся к гарсону и начал делать заказ. Я поразился его тону. В нем не было снобизма или — еще хуже — презрения. Это был жесткий безапелляционный диктат. Диктат силы. Николай протянул ему свой пакет и, что-то объясняя, одновременно достал из внутреннего кармана бумажник. Выудил из него купюру в пятьдесят франков и сунул ее гарсону в карман передника. Лицо работника слегка изменилось, но не при виде купюры. Принимая пакет, он успел заглянуть в него. Увиденное его не только удивило, но и вызвало уважение, граничащее с подобострастием. Выслушав Николая, он не просто кивнул, а почти поклонился и быстро направился к барной стойке.
— Ты что ему там передал, бутылку или портативную атомную бомбу? У бедного парня брови на лоб полезли.
— Не беспокойся — бутылку. А этот черт, видно, неплохо в них разбирается, если ты говоришь, что на лоб полезли. Бутылки-то разные бывают. Да ты не спеши, все по порядку расскажу.
Тем временем гарсон подошел к бармену, передал ему пакет и что-то сказал. Заглянув в пакет, бармен бросил в нашу сторону взгляд и ушел в подсобное помещение. Вернулся через пару минут и поставил на стойку стеклянный кувшин, наполненный более чем на половину темной жидкостью. В таких кувшинах во Франции подают на стол обычную холодную воду для разбавления вина. Мы с Николаем закурили. После первой затяжки он произнес:
— Можешь верить или нет, мне это без разницы. Но общение на русском языке я позволяю себе только по субботам. В этот день я еду в Сен-Женевьев-де-Буа и работаю на старом русском кладбище. Что дьяк или настоятель скажут, то и делаю. Убираю мусор, белю, мажу, крашу. Вот с ними и общаюсь. Слава Богу, они пока ко мне в душу не лезут. Так что ты первый из посторонних, с кем я за последние годы говорю на родном языке.
Ну, парень дает… Я не выдержал, решил подколоть:
— Ну и что мне теперь прикажешь делать? Мне надо напыжиться, расправить грудь, проникнуться чувством гордости за оказанную мне честь? Только учти: я тоже не собираюсь лезть тебе в душу. Мы просто сидим, разговариваем, выпиваем. Ты мне ничем не обязан, надеюсь — и я тебе.
В глазах Николая мелькнула легкая растерянность:
— Да ладно тебе, не обижайся. Извини ради бога. Я, видно, разучился формулировать свои мысли на нормальном русском.
— Но и на французском языке ты, похоже, себя вежливостью не перегружаешь. Я же слышал, как ты в приказном порядке общался с гарсоном.
Губы Николая скривились в ухмылке.
— Перед ним я не собираюсь извиняться, я знаю, на каком языке с ними надо говорить.
В этот момент гарсон как раз и подходил к нашему столу. Поставил на стол наш заказ, протянул руку к кувшину, желая разлить коньяк по бокалам. На этот раз Николай позволил себе тихое «мерси», жестом освободив его от этой обязанности. Пожелав приятного аппетита, алжирец удалился к барной стойке. Разливать напиток взялся Николай со словами:
— Начнет тут сейчас плескать на донышко! Надеюсь, мы с тобой не будем корчить из себя особых ценителей и дегустаторов. Я-то знаю, что коньяк отличный, думаю, ты подтвердишь.
Плеснул в бокалы примерно на одну треть. Цедить не стали, выпили двумя крупными глотками. Ни до, ни после мне уже не доводилось пробовать что-либо подобное. Ароматная, слегка тягучая жидкость была великолепна. Откинувшись на спинку кресла и улыбнувшись, Николай спросил:
— Ну, и как?
— Да что тут говорить, хорош! Хорош коньяк! Интересно, сколько лет выдержки в нем?
— Сколько, не знаю, но то, что более десяти — это точно.
— Ну, тогда это не из твоих фамильных погребов, — пошутил я.
Николай усмехнулся:
— Давай наливай по второй, про коньяк расскажу коротко, чтобы уже не возвращаться к этой теме.
Пока я плескал жидкость в бокалы, он сидел с отрешенным видом — видно, вспоминал. Пропустив стеклянную ножку посудины между пальцев, взял его в ладонь. Слегка повел кистью руки, придавая жидкости движение по кругу. Тихо начал говорить:
— Года три тому назад я вытащил на себе одного парня-француза. Мы тогда попали под сильный минометный обстрел. Мина разорвалась в паре метров от этого обормота. Его нашпиговало осколками, как колбасу салом. В груди осколки и в животе. Правую ногу так разворотило — смотреть страшно.
— Извини, а почему он обормот? — не удержался я.
— А как можно назвать парня, у которого было все: семья, образование, достаток. В нашем подразделении он был единственным французом. Парню просто было скучно от сытой жизни, и он искал приключений на свой зад. Когда понял, что это не так весело и легко, было уже поздно. Надо стрелять и убивать кого-то, иначе можно получить пулю не только в лоб, но и в затылок. Вот теперь представь, он валяется на земле где-то в центре Африки, представляя собой стейк с кровью, а мы сгрудились над ним и решаем. Что делать? За нами максимум в километре толпа аборигенов с «калашами» на пупе, каждый кустик, каждая кочка — им дом родной. До встречи с «вертушкой» минимум минут сорок. А тут этот — почти с кишками наружу и с ногой, висящей на одних сухожилиях. К тому времени я уже сталкивался с подобными ситуациями. В таких случаях обычно пулю в висок, чтобы не мучился, и ноги в руки. Подумаешь, одним трупом «белого» в черной Африке больше. Кто он, что он? Хрен чего докажешь. Сегодня мы воюем на стороне правительственных сил, а завтра на стороне повстанцев. Сколько раз такое было, сейчас даже трудно вспомнить. Самое главное: чем мы быстрее сдохнем, тем лучше для тех и других, включая наше начальство — мы же никто. Ни документов, ни фамилий, ни имен настоящих — нас просто нет!
