Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)
— Это случайно не рок-группа?
— Я не про рок-группу говорил. Я имел в виду писателя.
Бен пожал плечами.
— Никогда о таком не слышал, — признался он. — Я вообще-то читал одни вестерны. И технические справочники.
Маленький пихнул локтем соседа.
— Ну вот, Уилф. Слыхал? Его никто не знает.
— Ладно. Ничего страшного. Что до меня, то я читал этого, Зейна Грея[60], — сказал высокий.
— Да. Ну. Было бы чем гордиться. Этот малый, как, бишь, тебя зовут?
— Бен. Бен Ласситер. А вас?..
Маленький улыбнулся; он ужасно похож на лягушку, подумал Бен.
— Я Сет, — сказал маленький. — А моего друга зовут Уилф.
— Очень приятно, — сказал Уилф.
— Привет, — сказал Бен.
— По правде говоря, — сказал маленький, — я с тобой согласен.
— Согласен? — не понял Бен.
Маленький кивнул.
— Ну. Насчет Гэ Фэ Лавкрафта. Вообще не понимаю, к чему весь этот шум. Он и писать-то, блин, не умел. — Маленький отхлебнул портера и слизнул с губ пену своим длинным гибким языком. — Взять хотя бы слова, которые он употреблял. Жуткой . Ты хоть знаешь, что это означает?
Бен покачал головой. Ему казалось странным, что он говорит о литературе с двумя незнакомцами в английском пабе. Он даже на мгновение предположил, что стал кем-то еще, пока не смотрел . Чем ниже опускалась риска в его кружке, тем менее противным становилось пиво, а липкое послевкусие вишневого крюшона почти пропало.
— Жуткой — значит изнурительный. Мучительный. Чертовски странный. Вот что это значит. Я смотрел. В словаре. А вот это, другое слово, выпуклогорбый ?
Бен снова покачал головой.
— И не говори, а всего-то фаза луны, между второй четвертью и полнолунием. А нас он как всегда называл, а? Блин. Этсамое. На букву «б». На языке вертится…
— Выблядки ? — предположил Уилф.
— Неа. Блин. Как его. Пучеглазые. Вот. То есть похожие на лягушек.
— Да брось! — сказал Уилф. — Я думал, это про верблюдов.
Сет энергично покачал головой:
— Лягушки. Опрдленно. Не верблюды. Лягушки.
Уилф отхлебнул шогготского. Бен пригубил, осторожно и без всякого удовольствия.
— Ну и? — спросил Бен.
— У них два горба, — встрял Уилф.
— У лягушек? — удивился Бен.
— Неа. У пучеглазых. В то время как у этих ваших обыкновенных др е м е деров, у них один. Для долгого путешествия через пустыню. И это едят.
— Лягушек? — снова удивился Бен.
— Горбы, — уставился на Бена Уилф своим выпуклым желтым глазом. — Слушай сюда, компанейский ты парень. После трех-четырех недель путешествия по пустыне кушанье из жареного верблюжьего горба кажется особенно вкусным.
Сет скривился:
— Ты никогда не пробовал верблюжий горб.
— Но мог бы, — сказал Уилф.
— Да, но ты же не пробовал. Ты и в пустыне-то не был.
— Ну, если предположить, что я отправился в паломничество к гробнице Нъярлатхотепа…
— Ты имеешь в виду черного царя древних, который грядет в ночи с востока и его не узнают?
— А кого ж еще?
— Просто спросил.
— Глупый вопрос, если тебе интересно знать.
— Но ты мог иметь в виду кого-то другого.
— Это не слишком распространенное имя, не так ли? Нъярлатхотеп. Двух таких не было, или я не прав? «Привет, ты тоже Нъярлатхотеп? Надо же, какое совпадение!» Только это вряд ли. Короче, тащусь я через пустыню, по бездорожью, и думаю, а не прикончить ли мне верблюжий горб…
— Но ведь ты нигде не тащился! Ты дальше нашей гавани не бывал.
— Ну… да…
— Вот! — Сет торжествующе посмотрел на Бена, наклонился и прошептал ему в ухо: — Он всегда такой, как дорвется до выпивки, и я, типа, его боюсь.
— Я все слышал, — сказал Уилф.
— Ладно, — сказал Сет. — Короче. Гэ Фэ Лавкрафт. И эти его, блин, тексты. Гм. Выпуклогорбая луна висела низко над пучеглазыми и студенистыми обитателями Далиджа. Что он имел в виду, а? Что он имел в виду? Я тебе скажу, блин. Он, блин, имел в виду, что луна была почти полная, а те, кто жил в Далидже, все до единого были чертовыми студенистыми лягушками! Вот что он имел в виду.
— А что ты еще такое сказал? — спросил Уилф.
— Чего?
— Студенистые. Этчто значит, а?
Сет пожал плечами.
— Фиг его знает. Но он частенько его употребляет.
Снова повисла пауза.
— Я студент, — сказал Бен. — Стану металлургом, когда доучусь. — Ему кое-как удалось прикончить свою пинту шогготского особой выдержки, и он с приятным удивлением осознал, что это был его первый в жизни алкогольный напиток. — А вы, ребята, чем занимаетесь?
— Мы служители, — сказал Уилф.
— Культа Великого Ктулху[61], — гордо добавил Сет.
— Правда? — удивился Бен. — А что это значит?
— Теперь я, — сказал Уилф. — Погодите. — Он направился к барменше и вернулся еще с тремя пинтами напитка. — Ну, — сказал он, — это значит, технически, не так уж много. Быть служителем — это совсем не то, что можно было бы назвать тяжкой работой в разгар сезона. Так происходит потому, конечно, что он спит. Ну, не то чтобы спит. А если точнее, он мертвый.
— В своем доме в Р’льехе мертвый Ктулху ждет, сны видит, — перебил его Сет. — Или, как сказал поэт, не мертво то, что вечно спит…
— И в странной вечности витает, — затянул Уилф.
— Под «странным» он имеет в виду чертовски специфическое.
— Точно! Мы ведь говорим не о вашем измерении.
— А о том странном измерении, где умирает Смерть.
Бен был слегка удивлен, обнаружив, что, кажется, пьет следующую пинту «полнотелого» шогготского особой выдержки, а козлиный дух уже не ощущается им так ярко. Он также был рад заметить, что больше не испытывал голода, что волдыри на ногах не саднили, а его собутыльники были обаятельными, умными парнями, правда, он все время путался, кого из них как зовут. А поскольку у него не было опыта в употреблении алкоголя, ему не приходило в голову, что все это он ощущает благодаря второй пинте шогготского особой выдержки.
— Так что именно сейчас, — сказал Сет, а может, Уилф, — нам вообще не приходится париться. В основном просто ждем.
— И молимся, — сказал Уилф, если он не был Сетом.
— И молимся. Но очень скоро все изменится.
— Да-а? — спросил Бен. — И каким же образом?
— Ну, — поведал ему тот, что повыше, — в один из дней Великий Ктулху (в данный момент временно покойный), то есть наш босс, проснется в своем подводном, так сказать, прибежище.
— И тогда, — сказал маленький, — он потянется, и зевнет, и оденется.
— Я не удивлюсь, если он сходит в туалет.
— Может, газеты почитает.
— А когда все это сделает, он явится из океанских глубин и напрочь уничтожит весь мир.
Бен счел это ужасно забавным.
— Словно «по-крестьянски», — сказал он.
— Именно. В самую точку, молодой американский джентльмен! Великий Кхулту проглотит мир вместо ланча, оставив на краю тарелки огрызок бренстонского маринованного огурца.
— Типа вот этой бурой фигни? — спросил Бен.
Они заверили его, что типа того, а он отправился к стойке и возвратился с еще тремя пинтами шогготского особой выдержки.
Дальнейший разговор он помнил смутно. Помнил, как допил свою пинту, и новые друзья пригласили его пройтись по городку, показывая местные достопримечательности: «Здесь мы берем посмотреть киношку, а вон то большое здание, за этим домом, — Безымянный Храм Неназываемых Богов, и по субботам там, в крипте, ярмарка…»
Он поделился с ними своими предположениями относительно путеводителя и взволнованно заверил, что Иннсмут очень даже живописный . А еще сказал, что они лучшие из друзей, какие у него когда-либо были, а Иннсмут вообще восхитителен .
Луна была почти полная, и в бледном ее свете оба новых друга были удивительно похожи на огромных лягушек. Или верблюдов.
Все трое дошли до конца ржавого причала, и Сет и/или Уилф указали Бену на развалины затонувшего в заливе Р’Альеха[62], сквозь толщи воды видимые в лунном свете, и Бена вдруг одолел, как он склонен был считать, внезапный и непредвиденный приступ морской болезни, так что его буквально выворачивало наизнанку прямо в ночное море… А потом все казалось немного странным…
Бен Ласситер проснулся от холода на склоне холма, с раскалывающейся головой и отвратительным привкусом во рту. При этом голова его лежала на рюкзаке, а по обеим сторонам от него простиралась скалистая вересковая пустошь, и не было никаких признаков ни дороги, ни какого-либо городка, живописного, прелестного, восхитительного или хотя бы колоритного.
Спотыкаясь и прихрамывая, он прошел почти милю, пока не добрел до ближайшей бензозаправки.
