Вадим Фролов - Что к чему...
Юрка тоже заметил Лельку.
– И эт-т-та з-з-здесь, – зашипел он. – Н-ну сейчас я ус-с-трою ей н-н-номер… – И он сделал шаг из угла.
Я схватил его за руку. Я даже разозлился – ну что, в самом деле, надзиратель какой-то, никому жить не дает.
– Да брось ты, – сказал я, – она ведь уже большая, чего ты ей мешаешь…
– А т-ты добренький, – опять зашипел Юрка, – б-большая… ишь ты… вот я ей с-сейчас… покажу, к-к-акая она б-б-ольшая, – и он рванулся в сторону круга, но я так дернул его за руку, что он удивленно посмотрел на меня.
– Н-ну, ладно, ладно, – сказал он, – не трону я т-т-вою Лельку, не до нее мне сейч-ч-час. Я ей дома…
– Ох, и зануда ты, – сказал я.
Пантюха хотел что-то ответить, но только посмотрел на меня как-то странно, жалея вроде, махнул рукой и вдруг оживился.
– В-вот Наконечник, – сказал он.
Генка стоял неподалеку от нас с какой-то хорошенькой девушкой и что-то рассказывал ей. Он сгибался чуть не пополам, кривлялся, елозил ногами по полу. Я даже удивился: ведь с нами он тоже трепался и говорил забавные вещи, а не кривлялся же и не ломался, как сейчас.
«Обрабатывает», – подумал я, и мне стало противно и… любопытно до невозможности.
– Пойдем, – сказал Пантюха.
– Да я-то тебе зачем? – спросил я.
– А он при т-т-ебе п-постесняется деньги зажать, – сказал Юрка.
Но не такой был парень Наконечник, чтобы кого-нибудь стесняться. Когда мы подошли, он раскинул руки и заорал на всю площадку:
– Кто пришел! Я не верю своим глазам: ты ли это, Пантюшечка? Решил прожигать жизнь? И не один, а со своим другом. Олечка, разрешите мне представить вам своих лучших друзей: это вот Юрик – отличнейший парень – львиное сердце. – И он слегка подтолкнул Юрку к девушке.
Она протянула Пантюхе руку, а тот даже не посмотрел на нее. Девушка покраснела, а Генка укоризненно покачал головой, но продолжал как ни в чем не бывало:
– А это Саша – тоже отличнейший парень, благородный и красивый…
Я покраснел, а девушка с опаской посмотрела на меня и опять протянула руку, но уже осторожно. Я быстро пожал ее. Рука была теплой и чуть влажной, и мне почему-то стало не по себе оттого, что эту девушку тоже зовут Олей.
– Н-н-аконечник, д-д-еньги г-г-гони, – сказал Пантюха.
Генка продолжал улыбаться, но глаза его сразу сузились.
– Простите, сэр, – сказал он, – я вас не понимаю.
– Ч-чего п-понимать – г-гони, и все, – упрямо сказал Пантюха, – т-ты п-получил…
Я дернул Юрку за рукав. Он отмахнулся и зашипел:
– Т-ты еще ч-чего? Д-д-добренький!
– А ну, отойдем, – тихо сказал Наконечник. – Извините, Олечка, дела…
– Ч-чего отходить… – начал было Пантюха, но Наконечник взял его за плечо так, что он даже сморщился, и повел в сторону. Я пошел за ними. Девушка ничего не понимала, а на нас уже начали обращать внимание. Генка отвел Пантюху в угол, а мне махнул рукой, чтобы я остался в сторонке. Я не слышал, что они там говорили, видел только, как Юрка размахивал руками, а Наконечник, согнувшись чуть не пополам, что-то втолковывал ему, и глаза у него совсем превратились в щелки, а лицо стало злым.
Так они говорили довольно долго, а потом Пантюха вдруг заорал на весь зал:
– У-у, гад, г-гони, деньги!
– А ну, цыц! – сказал Наконечник и сунул под нос Юрке кулак.
Пантюха вцепился в Наконечника и начал орать уж что-то совсем несуразное. Генка взял его за отвороты курточки и стал трясти, а Юрка пытался лягнуть его ногой. Я бросился к ним и тоже вцепился в Наконечника. Нас окружили и начали смеяться и подначивать, но тут через толпу пробрались два здоровых парня с красными повязками и, ни слова не говоря, повели нас в штаб дружины. Я уже и не помню, как и когда Наконечник смылся, и в штабе мы оказались вдвоем с Пантюхой, Разговор был короткий: работаете? учитесь? где живете? зачем приперлись на танцплощадку – ведь еще пацаны совсем, почему драка?
Мы не работали и не учились, адреса назвали, а насчет драки и того, кто такой Наконечник, Юрка молчал, а я тем более. Пока выясняли, не наврали ли мы свои адреса, и записывали наши фамилии, фамилии родителей и место их работы, мы сидели в углу на скамейке и молчали. Пантюха старался на меня не смотреть. А мне было все как-то безразлично – ну, еще одна беда, все равно плохо. Вот тут у меня и мелькнула мысль уехать куда-нибудь, смыться к черту на кулички. Мне и раньше приходила в голову эта мысль, но как-то неопределенно, а тут она втемяшилась накрепко, и я сидел и твердил про себя: уеду, уеду, уеду…
Наконец нас отпустили, сказав, чтобы мы немедленно шли домой, и еще сказали, что о нашем поведении сообщат родителям по месту их работы. Только этого мне и не хватало! И тогда я совсем твердо решил, что уеду, удеру вместе с Пантюхой, а если он почему-либо передумает, то уеду один. В деревню, например, в Красики, или еще куда-нибудь.
Как только мы вышли из штаба дружины, Пантюха сразу начал ругаться страшными словами. Он поносил и Наконечника и себя за то, что связался «с эт-т-той п-п-адлой», и меня за то, что я… увязался за ним. Я даже и не злился на него, – он, по-моему, от злости уже ничего не понимал.
Мы выходили из парка, и на одной из аллей я увидел Наконечника. Он держал под руку ту самую девчонку Олю и, наклонившись, что-то говорил ей. Девчонка смеялась. «Обработал», сволочь, подумал я со злостью на эту девчонку и с обидой за нее. Юрке я не сказал, что заметил их, – не хватало нам еще раз в милицию попасть, – а он так ругался, что ничего вокруг не видел.
Когда мы подходили к дому, Пантюха немного остыл и я спросил у него, какие деньги он требовал с Наконечника.
– Д-да вместе мы с ним одно дело сд-д-делали, – неохотно сказал Пантюха. – А тебе н-н-нечего в эт-ти д-дела лезть, у т-тебя и своих х-х-хватает.
Я не стал допытываться, – наверно, что-нибудь опять вроде лаврового листа. Я только сказал:
– Брось ты эти дела, Юрка, влипнешь, да и вообще…
– С-сам знаю, – сказал Юрка, – д-да ну их к ч-черту, эт-т-ти д-деньги! Мне т-только ч-что обидно: я на них уехать д-думал, а т-теперь вот-т… п-потом он в-ведь ч-что г-говорил – в д-делах нужны честность и д-доверие, а с-с-сам… – Юрка зло сплюнул.
– А как же он говорил, что хочет на работу поступить?
– А т-ты слушай его б-больше… Уже не п-п-первый раз т-треплется, – он вдруг воодушевился, – а я, если зах-х-хочу, его в д-два счета утопить м-м-могу. Ему з-знаешь как дадут за то, что он несовершеннолетних с-с-сбивает…
Пантюха продолжал говорить о том, как он может отомстить Наконечнику, а я думал, что он никогда не сделает этого, – не потому, что побоится, что ему самому тоже здорово достанется, а потому, что он просто не сможет сделать этого – не такой он парень, Юрка Пантюхин. Он замолчал, а потом тоскливо сказал:
– В-все равно уед-ду. Нельзя мне з-здесь оставаться, а т-то еще в-в-водку п-п-пить начну или в-воровать с-стану – Наконечник не от-вяжется…
– Юрка, – сказал я.
– Ч-чего?
– Я с тобой поеду, – сказал я.
Юрка даже остановился:
– Н-н-ну?!
– Честное слово!
– В-вот это з-з-здорово, – сказал Пантюха.
А дальше мы сидели на нашей скамейке и обсуждали всякие планы – куда нам ехать и, самое главное, как уехать, откуда взять деньги и прочее. И договорились мы о том, что вначале поедем в деревню Красики к моим родственникам. Они нас примут – это я знал, – а дальше видно будет; может быть, заработаем в колхозе и поедем куда-нибудь еще – не сидеть же на самом деле на месте, раз уж решили уехать. Чтобы нас не хватились, мы решили прямо сказать, я – Андреичу и Ливанским, а Юрка – матери, что едем в деревню, а к будущей осени вернемся и опять поступим учиться, – все равно же год пропадает.
К Андреичу я пришел уже около двенадцати. Он поворчал немного для порядка, и мы улеглись спать. Ночью я долго строил всякие планы, и на душе у меня скребли кошки из-за Нюрочки и вообще, но я старался не думать об этом, – в конце концов со мной поступили еще хуже. А уехать было просто необходимо: не мог я больше тут находиться, боялся, что могу, как любила говорить тетя Люка, «покатиться по наклонной плоскости». Я и так уже, кажется, начал. И хоть мне было вроде на все наплевать, этого я все-таки не хотел. А если уеду хотя бы на время, то мне придется заботиться о себе самому, никто со мной нянчиться не будет, – значит, надо будет что-то делать.
Дядя Юра всегда говорит: «Главное – вовремя принять решение». Вот я и принял решение, и мне стало немного легче.
А утром за завтраком я как можно спокойней сказал Андреичу:
– Андреич, я, пожалуй, в деревню поеду, в Красики. Меня звали…
Тут я немного соврал, но только немного, – ведь в самом деле меня звали в деревню, правда, на лето, а не на осень и на зиму, но все-таки звали ведь…
– Ну?! – удивился Андреич.
Я начал ему доказывать, что мне просто необходимо поехать в деревню. Ведь год у меня все равно пропал, здесь работать меня не возьмут, а там… и так далее и так далее. Расписывал все так, что даже сам удивлялся. Андреич слушал и кивал головой, а я потихоньку следил за ним.
