Дмитрий Быков - Списанные

Свиридов выключил комп и отправился в «FAQ», где с остервенением плясал до трех часов утра.

«Контактен, лабилен, уравновешен, беспринципен, реакция в норме, умеренный гипергидроз, общий тонус с тенденцией к укреплению, тремор отсутствует, но перессал, конечно, страшно. Особых замечаний нет».

Интересно, это Тэсса, Рыбчинский или шофер?

А если кому-то интересно, что это за агентурные вставки, так можно заглянуть в тринадцатую главку последней части. Стоп, куда! Читай по порядку. Ты все равно не найдешь. Там спрятано.

Встреча с Рыбчинским была у них запланирована на три часа дня в его офисе, и с утра Свиридов собирался сочинять — но поработать снова была не судьба. В восемь утра его разбудил мобильник.

— Сергей Владимирович?

— ДаОн напрягся: голос был женский, официальный, эсэсовский.

— С вами будет сейчас говорить Валентин Васильевич Ломакин.

— Кто это?

Но в трубке уже заиграла страшная электронная музыка, которая ни на какие вопросы не отвечает.

— Але, — сказал густой голос.

— Слушаю.

— Это Сергей Свиридов?

— Да.

— Здорово, я Валя Ломакин. «Форекс групп» знаешь?

— Не знаю.

— Зря не знаешь. Это девелоперская такая корпорация, большая.

Свиридов не знал даже, что такое «девелоперская».

— Короче, дело есть к тебе одно.

Свиридов испугался окончательно.

— А какое дело?

— Увидишь, какое. Не по телефону же. Когда можешь?

— На той неделе, работы много.

— Не, это не разговор. Надо сегодня, это бизнес. В бизнесе, Серый, есть три главные вещи: напор, чуйка и быстро. Ничего я на ты?

— Нормально, — пересохшими губами сказал Свиридов. — Но я не могу сегодня, у меня встреча.

— Во сколько?

Не знаю, как с чуйкой, с ней, наверное, плохо, а с напором у него полный хоккей.

— В пять.

— Я в восемь за тобой заеду куда скажешь. В семь позвоню. Привезу — увезу. Я даю парти сегодня. На двадцать пятом этаже трейд-центра на Краснопресненском проспекте, у вантового моста. Слышал?

— Нет, не слышал.

— Ну ё-моё, ты в Африке живешь. Байтовый мост со смотровой площадкой, будем открывать в ноябре. Пока трейд-центр и парти. Все, отбой, до связи.

Он все уже решил за Свиридова. Сочинять после этого точно не хотелось. Свиридов на всякий случай прогуглировал и Ломакина с «Форексом». Этот не входил в Союз православных предпринимателей, зато имел собственный сайт — шикарный, с музыкой, с фотогалереей бесчисленных проектов, которые Ломакин возводил по всему миру. Специализировался он на отелях, но сейчас планировал возвесть на Москве сеть торговых комплексов вдоль третьего кольца. Лет ему было чуть за тридцать — ровесник Свиридова, чудом поднявшийся в девелоперскую элиту из десанта, где служил с девяносто пятого по девяносто седьмой. С фотографий глядел детина элитной планировки, с евроремонтом и многоступенчатой охраной, и на его пентхаусе застыло немыслимое напряжение, словно он ежесекундно мог треснуть от переполнявших его денег и сил. Для чего бы я ему нужен — пиар, что ли? Можно наврать, не поехать, отключить телефон — но чем черт не шутит, вдруг работа. Сейчас ни от чего нельзя было отказываться. Чтобы не торчать дома до пяти, Свиридов вышел в раскаленный город, отправился в Серебряный Бор и плавал там два часа кряду среди благословенной жары.

Здесь, в Серебряном Бору, он купался когда-то с Калининым, уже выпускником, на которого смотрел как на бога. Калинин умер от внезапного инфаркта в прошлом году. Соавтор Калинина, Басов, разбился на мотоцикле за два года до этого. Мастер их курса, Снаткин, в том же году попал под машинуна тишайшем перекрестке. Почему-то отсюда упорно забирали всех приличных людей, в этом была своего рода режиссура, — все, кто что-нибудь умел, исчезали, чтобы не портить картину. Я тоже что-то умею, но и я не нужен, и поэтому список. Не слишком ли хорошо я думаю о себе? Но Калинин любил меня, и Снаткин звал меня в Матвеевское, в Дом ветеранов кино, и Басов часто со мной выпивал, хоть я и не выдерживал его темпа. И отец меня любил, а потом пропал. Мать меня любит, но у нее своя проблема, заслонившая все: возраст, выживание. В ее возрасте страшно в этом мире, какой он получился, — хуже, чем мне. Никто не будет спасать, вообще никто. Раньше, я еще помню, хоть кому-то было дело. Утону сейчас — и кану, и насовсем, и никакого следа; он увидел, что собирается гроза, испугался молнии и поспешно выбрался на берег. Всего уже боюсь, Господи, во что превратился.

Хотелось есть, но обедать он не стал — на жаре разморит, а у Рыбчинского надлежит быть собранным. «Пруект», не шутки. Рыбчинский сидел в офисе на улице Усиевича, в желтом трехэтажном особняке. У входа красовалась золотая доска с тиснением «Трек LTD». Повыдумывали названий — трек, форекс. Черт-те чем занимаются люди.

Пропуск был заказан — Свиридову надлежало пройти в комнату 35 на третьем этаже. Против ожидания, там ждал его не обладатель бархатного баса, а сморщенный старик чуть ли не восьмидесятилетнего вида, дряблый, со склеротическими щечками и трясущейся головой.

— Сергей Владимирович? — прошамкал, прошаркал он, протягивая Свиридову лиловую ручонку.

— Да, здравствуйте.

— Вот вы какой. Что, хорошо. Вас просил зайти сегодня Альберт Михайлович, но сначала, не взыщите, мы должны вас встретить как дорогого гостя. Пройдемте.

Они прошли в соседний кабинет, где висел на стене портрет Андропова, а на скромном круглом столе стояло скромное круглое угощение: миндальное и овсяное печенье, пузатенький чайничек. Сердце у Свиридова упало. Он понял, что это конец. Непонятно, что отчетливей говорило о конце, — портрет Андропова или овсяное печенье, — но ясно было, что ритуал встречи дорогого гостя закончится в подвале. И ведь предчувствовал, идиот, и сам поперся. Надо было требовать, чтобы вызвали повесткой. А впрочем, тогда они просто взяли бы среди улицы.

— Вот, присаживайтесь. У нас не садятфя, у нас присаживаются. — Это было сказано со значением. — Ну-с, при встрече дорогого гостя предполагаютфя вопросы и ответы. Я, если позволите, задам вам несколько вопросов.

Свиридов криво усмехнулся.

— Так-с. Для начала у вас позвольте узнать, кем работает ваша матушка.

— Врач.

— Очень, очень благородно. А ваш батюшка?

— Отец пропал без вести.

— Так. Глубоко соболезную. Но он же, простите, кем-то работал, прежде чем пропасть без вести?

— Инженером.

— Так, так. И никаких следов?

— Никаких.

Неужели они что-то знают об отце?

— Я вам не представился, — сказал старик, словно только факт пропажи свиридовского отца и позволял говорить с ним доверительно. — Меня зовут Ферапонтов Виктор Максимович, я помощник Альберта Михайловича по вопросам, так сказать, кадровым, по встречам, ну и так дальше, так дальше. Позвольте узнать, вы постоянную работу имеете?

— Имею, я сценарист.

— Это мы знаем, да. Мы иначе не обратились бы к вам. Мы имеем даже сведения, что вы очень хороший сценарист. Но есть работа, которая потребует всей, так сказать, вашей направленности, всего вашего времени. Или по крайней мере значительного. Это все не так просто. Мы хотели бы знать, так сказать, как вы оцениваете текущий момент и вообще.

Свиридов насторожился.

— В общем положительно.

— Это понятно, мы, так сказать, удивлены были бы услышать обратное. Если вы нормальный человек, то вы, естественно, положительно оцениваете. Но хотелось бы понять: вы понимаете, чем мы именно обязаны?

Свиридов лихорадочно нащупывал формулировку.

— Думаю, тем, что мы перестали себя стыдиться и начали собой гордиться, — сказал он наконец.

Это было достаточно амбивалентно, чтобы не выглядеть прямой лестью и грубой подколкой, и вместе с тем верно: весь успех заключался в том, что исходное состояние нации и страны было принято за образец или по крайней мере норму.

Ферапонтов расцвел.

— Вот именно это, да. Имено это нам очень было желательно услышать. Теперь, когда мы понимаем, что вы, так сказать, понимаете, мы можем пройти к Альберту Михайловичу. Он просто меня просил выяснить на предмет соответствия, а моя профессия предполагает, так сказать, выяснение именно такого рода и так дальше. Ну, пройдемте.

Они вернулись в тридцать пятую комнату, прошли коридором и оказались перед стеклянной дверью в приемную босса. Секретарша лет сорока, из тех, что застали совок, но владеют и компом, одинаково готовы отсосать и спеть на корпоративе «Ой, мороз, мороз», вскочила, как на пружине, и поспешила в начальственный кабинет за черной кожаной дверью. Их уже ждали.

Рыбчинский оказался похожим на свой голос — огромным, бархатистым, сановитым; он носил золотые очки и галстук с рыбками. Вероятно, тут было ироническое снижение, намек на фамилию — не бойтесь, мол, я не так страшен. У него были крупные руки с рыжеватыми волосками на пальцах, светло-рыжие волосы, зачесанные на лысину, и длинные брылья.