Дмитрий Быков - Списанные
— Вообще-то, — хмуро сказал Свиридов, — это может ухудшить мое положение.
— О нет! — она решительно замотала волосами. — Тогда тоже все думали, что контакт может ухудшить положение. Но ничто не могло ухудшить их положение, оно было решено тогда, когда они попали в список. Неважно, какой: тогда был такой, сейчас другой. И тогда люди тоже знали, что они в списке, и их оставляли на свободе смотреть, как себя поведут. И никто не бунтовал, не бежал, все были готовы. Я хочу, чтобы ты рассказал, как это жить в списке.
— Вы считаете, что моя участь решена? И у всех тоже? — Свиридов испугался и потому разозлился. Тэсса погладила его по руке легчайшим европейским прикосновением — вероятно, так она гладила скелетоподобных детей Африки, предлагая им для репортажа подробно рассказать о голодных резях в желудке.
— Я не знаю, какая участь. Я знаю, что пока еще можно менять. Если ты будешь рассказывать это для всех — может быть легче всем, всему списку.
Ага, мы уже настолько знаем психологию туземцев, что уповаем на неистребимый коллективизм.
— Я попробую, — сказал Свиридов. — Но мне нужны гарантии.
— Копирайт? — спросила глупая Тэсса.
— Мне нужны гарантии на случай ухудшения моего положения. Если после публикации за мной начнется охота, или меня начнут куда-то вызывать, или мое положение ухудшится — вы должны мне помочь с отъездом. Политическое убежище там, я не знаю.
— О, это я конечно буду! — воскликнула Тэсса. — Я буду конечно это пытать! У нас сейчас это очень затруднено связи проблемы миграция, ты знайешь, но мой знакомый депутат в Бундестаг помогал, натурализация для турецкие, курдские, еще, может быть, еврейская линия… У тебя нет еврейская линия?
— Нет, — отрезал Свиридов.
— Ну, это решаемо. Это как целое решаемо. Мы будем это смотреть. И потом смотри, я знаю, что у тебя — у всех — проблема с работой. Тут на первое время, просто от меня и газета. Это будет как аванс.
Она указала на мешок. Водитель, все это время тупо сидевший на свиридовском диване, развязал его и продемонстрировал Свиридову богатую внутренность подарка. Там было очень много вурста в полиэтиленовых упаковках, консервные банки с мясным фаршем, пачки сухого какао — месячный сухпаек для Гаргантюа.
— Я не могу это взять, — занервничал Свиридов. — Я не голодаю, и у меня еще есть работа…
— Ну ты же понимаешь сам, как будет с работа, — улыбнулась она обворожительней прежнего, и Свиридов понял, что его окончательное увольнение для нее крайне желательно как тема. Еще хорошо бы его убили, как Литвиненко, желательно, чтобы он умирал достаточно долго для хорошей серии репортажей. Таллий, бериллий, не знаю, бернуллий. Конечно, Тэсса Гомбровиц не любила его. Она искренне хотела, чтобы он сдох в нищете и мучениях. Но он был нужен ей и не видел оснований пренебречь конъюнктурой. Сейчас не приходилось надеяться на тех, кто его любил. Те, кто его любил, были малочисленны и бессильны. Надо было цепляться за Тэссу, ее депутата от земли Фуфель-Пферд, ее продуктовые мешки с вурстом. Списанные не имеют права на любовь, это дар богов сверх прейскуранта. Рассчитывать надо на тех, кому ты нужен как чучело. А что я нужен как чучело в неблаговидных играх неблаговидной Тэссы — так извини, Родина. Я тебе ничего не сделал, ты первая начала, теперь не обижайся.
Сговорились на следующем четверге. К четвергу Свиридов подкопит впечатлений и напишет две тысячи слов о первых неделях пребывания в списке. Деньги придут на валютный счет. Тэсса чмокнула его в щеку на прощание и упорхнула, не переставая заговорщически посмеиваться. Следом шел шофер, идеально энигматичный, не проронивший за час ни слова. Свиридов открыл банку фарша, разжарил его на сковороде и сел обедать. С доставкой на дом, с ума сойти.
Но спокойно пообедать тоже было не суждено — роскошные сюрпризы так и сыпались. Список словно вознаграждал его за черную полосу, являя свои внезапные преимущества. Снова заверещал мобильник, и Свиридов услышал бархатный, таинственно-важный голос человека, явно звонящего по серьезному поводу: не будет такой человек напрягаться по несерьезному. Вероятно, так разговаривал профессор Вышинский.
— Простите великодушно, — басил незнакомец, — не могу ли я поговорить с Сергеем Владимировичем Свиридовым?
— Это я. — Интересно, на кого еще он рассчитывал нарваться по мобильному?
— Очень, очень рад. Мне рекомендовал вас Василий Борисович Антонов, вы помните его, вероятно.
Свиридов что-то слышал о Василии Антонове, и притом недавно, но понятия не имел, где. У напуганного человека ухудшается память — мозги сузились, сосредоточились на опасности, тут ни до кого.
— Не напомните, кто он?
— Он с вами был связан в одном общем проекте, неважно. — Незнакомец говорил «пруект». — Он дал вам самые положительные рекомендации. Видите ли, если вы располагаете временем, я вкратце объясню…
— Располагаю, — вздохнул Свиридов.
— Отлично, отлично. — Он говорил звучно, смачно, сочно. — Для начала позвольте представиться: меня зовут Рыбчинский Альберт Михайлович. Я работаю сейчас — это не основное мое занятие, по основному роду, так сказать, моих занятий я финансист…
Он говорил долго, медоточиво, велеречиво. Его «пруект» сводился к циклу познавательных лекций по российской истории — «Вы понимаете, в свете новых концепций…». Василий — Борисович Антонов, которого Альберт Михайлович Рыбчинский знал по совместной работе с самой наилучшей стороны (эта словесная избыточность была у него во всем, он словно насыщался собственным рокотаньем), характеризовал Сергея Владимировича как исключительно одаренного работника, способного придать динамику и так далее, вы понимаете. Было бы желательно встретиться завтра, хотя чем раньше, как вы понимаете, тем лучше: все это надо было, так сказать, вчера. Тем более, насколько известно Альберту Михайловичу, послезавтра Сергей Владимирович зван на определенное мероприятие, пропускать которое для него, конечно, нежелательно, а потому он не смеет, ни в каком случае не смеет претендовать на его время. Значит, завтра. Договорились? Отлично, отлично.
Свиридов не помнил ни о каком мероприятии и ничего на завтра не планировал, но тут его пробило. Господи, двадцать девятого июля он был зван на собрание ветеранов спецслужб, на круглый стол в киноцентре «Октябрь». Вот и пригласительный, в ящике стола: в едином, о Господи, строю. Откуда Рыбчинскому известно про единый строй? «Мероприятие» — это явно из их лексикона. Стало быть, я включен в список для работы над сериалом о родной истории? Но что в нем делает Клементьев — пишет серию об истории РЖД? А Бодрова? Бред. Но неужели для работы над историческим сериалом я непременно должен был побывать в списке, чтобы почувствовать на себе всю прелесть русской истории? Ведь она в основном так и делалась — списочно, с последующими увольнениями. Ничего себе способ, вроде как Михалков всех запирал на неделю в поместье, а потом, когда все достаточно возненавидели друг друга, снимал «Неоконченную пьесу». Возможно, врут, но если нон э веро, то бен тровато.
Он еще некоторое время тупо сидел перед включенным компьютером, зашел на сайт списка — ничего нового, — просмотрел новости, все чего-то ожидая. Может быть, еще одного звонка. Вот оно: страх всех нас превратил в ожидальщиков. Кажется, Мандельштам. Теперь понятно. Почему? Потому что страх переводит тебя в специальную категорию невесомых, носимых ветром людей, чья жизнь зависит от каждого звонка. Ты возьмешься что-нибудь делать, а тут звонок, и уже не надо. Договор расторгнут, ты уволен. И вообще — уязвленное, болезненное состояние, в котором страстно хочется сочувствия. Позвонит кто-нибудь — и утешит, все-таки живое слово. Или, наоборот, скажет самое ужасное — но тогда его можно будет по крайней мере не ждать. Ничего не происходило. Хорошо, погуглим, какой такой Рыбчинский. Рыбчинский Альберт Михайлович входил в Союз друзей милиции «Щит и меч», в наблюдательный совет по возрождению усадьбы «Останкино», в Союз православных предпринимателей «Потир», на компромате ру не упоминался, числился среди ветеранов Внешторга. Картинок нет. В сущности, ноль. Настораживает, конечно, «Щит и меч», «Потир» скорее забавляет, а главное, я категорически не помню, кто таков мой рекомендатель Антонов, знающий меня с на-и-лучшей стороны. Но презирать не должно ничего.
Свиридов выключил комп и отправился в «FAQ», где с остервенением плясал до трех часов утра.
«Контактен, лабилен, уравновешен, беспринципен, реакция в норме, умеренный гипергидроз, общий тонус с тенденцией к укреплению, тремор отсутствует, но перессал, конечно, страшно. Особых замечаний нет».
Интересно, это Тэсса, Рыбчинский или шофер?
А если кому-то интересно, что это за агентурные вставки, так можно заглянуть в тринадцатую главку последней части. Стоп, куда! Читай по порядку. Ты все равно не найдешь. Там спрятано.
