Джоди Пиколт - Обещание
Гас взяла верхнюю записку. Каллиграфическим почерком Эмили в ней категорично утверждалось, что «Мистер Полански — козёл». Она провела пальцем по букве «ё» — две точки походили на два воздушных шара, готовых в любой момент оторваться от листа. Гас порылась в ящике и на дне, под горой записок, обнаружила фонарик с севшими батарейками и зеркало. Гас печально улыбнулась и, помахивая зеркалом, опустилась на кровать. Она видела, как отражение отскочило рикошетом и заскользило по лесу.
В окне спальни Эмили в ответ блеснул свет.
Приоткрыв от удивления рот, Гас встала, подошла к подоконнику и увидела в окне комнаты Эмили силуэт Майкла Голда, который тоже держал в руках серебряный зеркальный квадратик.
— Майкл, — прошептала она, вскидывая руку в знак приветствия, но отец Эмили потонул в сумраке спальни, так и не ответив.
В среду в старших классах организовали вечер памяти Эмили Голд.
По всему залу развесили ее работы — то, что от нее осталось. Школьный портрет Эмили, сделанный минувшей осенью, увеличили практически до неприличных размеров и повесили на задней кулисе, и благодаря игре света казалось, что она, словно привидение, следит за школьниками, когда те вставали с мест, чтобы сходить в туалет. На поставленных перед портретом стульях восседали директор школы со своим заместителем, старший методист и доктор Пиннео, специалист по подростковым депрессиям.
Крис сидел в первом ряду вместе с учителями. И дело не в том, что кто-то приберег для него местечко, просто все подспудно понимали, что у него есть это право — сидеть в первом ряду. В известном смысле это было даже хорошо. Он мог смотреть на фотографию Эм и не замечать, как остальные школьники занимались тем, чем обычно занимаются дети на собраниях: перешептывались, доделывали домашние задания или лапали друг друга в темноте. Миссис Кенли, сидевшая рядом с Крисом, встала, когда директор школы предоставил ей слово. Она была учителем рисования и, наверное, лучше других знала Эм. Учительница некоторое время говорила о том, насколько творческой личностью была Эмили, и тому подобную ерунду. Но Крис подумал, что слушать ее приятно. Эмили бы понравилось.
Потом встал врач и несколько минут переливал из пустого в порожнее, разглагольствуя о подростковом суициде. Предупреждающие знаки… Как будто любой присутствующий здесь мог заразиться этой болезнью, словно гриппом. Крис вперил взгляд в свои джинсы, ощущая тяжелый взгляд психиатра у себя на лбу.
Крис даже не успел понять, что происходит, как треть присутствующих, триста шестьдесят три старшеклассника, встали и направились в конец зала. Учителя, стоявшие там, организовывали их в одну очередь, которая змеилась по ступенькам на сцену. Каждый, подходя к фотографии Эмили, держал в руке гвоздику, которую бросал у ее портрета.
Теоретически идея была хорошей. Но Крису, который оказался последним, — не из-за их с Эм отношений, а просто потому, что все забыли, что в первом ряду среди учителей сидит еще один старшеклассник, — она показалась смешной. Цветы бросали в игрушечный бассейн, который использовали для игры в рыбалку на весеннем карнавале, и сейчас между розовых гвоздик выглядывали маленькие желтые утята. Когда Крис подошел к бассейну, то оказался на сцене в одиночестве. Он бросил гвоздику на цветочную кипу и взглянул на гигантское лицо Эмили. Это была она и не она. Зубы подкрашены белым, как у супермодели. Ноздри размером с голову Криса.
Он повернулся, чтобы уйти со сцены, когда заметил, что его подзывает к себе директор школы.
— Поскольку Крис Харт являлся одним из самых близких друзей Эмили, — сказал мистер Лоуренс, — он, вероятно, скажет несколько слов.
Крис почувствовал, как рука директора впилась ему в плечо, подталкивая к микрофону, который походил на голову гремучей змеи, готовой вот-вот напасть. Руки его затряслись.
Крис поймал себя на том, что пристально разглядывает море лиц в зале. Он откашлялся, и микрофон пронзительно взвизгнул.
— Я… — начал он, отшатнувшись от микрофона. — Мне… очень жаль. Это… э… собрание… устроенное в честь Эмили. Уверен, она смотрит с небес… — Он встал боком, зажмурившись от света прожекторов. — Она бы хотела сказать…
Крис взглянул на кучу увядающих цветов, на место поклонения, которое возвели для Эм. Он без труда мог представить, как она сидит рядом с ним в задних рядах, фыркает при виде такого убогого спектакля и постоянно смотрит на часы, чтобы узнать, сколько осталось до звонка.
— Она бы хотела сказать… — повторил Крис.
Позже он так и не смог объяснить, откуда что взялось. Но внезапно излишек сдерживаемых в душе эмоций, которые он не выказывал с тех пор, как по велению отца вернулся в школу, начал сочиться сквозь дыру в его сердце. Из-за запаха гниющих цветов в свете прожекторов, из-за этой кричаще яркой фотографии, из-за сотни лиц, ждущих, чтобы он — именно он! — дал ответ на их вопрос, Крис засмеялся.
Сперва смех был приглушенный, потом перешел в хохот — грубый и мерзкий, как отрыжка. Он продолжал смеяться в гробовой тишине. Смеяться сильно, до слез.
Из носа потекли сопли, глаза затуманились настолько, что он не видел перед собой микрофона. Крис оттолкнул стойку и направился к ступеням на краю сцены. Он бежал по длинному пролету между кресел, пока не выскочил через двойные двери в пустынный школьный коридор. Он припустил в сторону раздевалок спортзала.
Там никого не было, все находились в зале. Он в мгновение ока переоделся в купальный костюм, оставив одежду на цементном полу, и вышел в двери, ведущие прямо к бассейну. Он подумал, что гладкая голубая поверхность воды напоминает стекло. Представил, как эта гладь разбивается вдребезги и разрезает его, когда он ныряет в глубину.
Он почувствовал острую боль в том месте, где затягивалась на голове рана, — лишь вчера сняли швы. Но вода была такой же знакомой, как любимая женщина: в ее просторных объятиях Крис не слышал ничего, кроме биения собственного сердца и пульсирующего звука, издаваемого насосом обогревателя. Он поплыл под водой, время от времени глядя вверх на места на открытой трибуне и лампы дневного света. Потом медленно, осторожно выдул носом и ртом пузыри, истощив все свои запасы кислорода и чувствуя, что начинает мучительно, сантиметр за сантиметром, тонуть.
— Послушайте… — На этот раз голос звучал уже более неприязненно. — Здесь живет Эмили или нет?
Пальцы Мэлани сжали телефонную трубку так сильно, что костяшки побелели.
— Нет, — ответила она. — Не живет.
— Это номер 654-43-09?
— Да.
— Вы уверены?
Мэлани уперлась головой в холодную дверь буфетной.
— Не звоните больше. Оставьте меня в покое, — велела она.
— Послушайте, — сказали на том конце трубки. — У меня есть кое-что для Эмили. Не могли бы просто передать мои слова, когда увидите ее?
Мэлани подняла голову.
— Что у вас есть? — спросила она.
— Просто передайте ей это, — ответил голос. Трубку повесили.
Доктор Фейнштейн открыл дверь смежного кабинета и нахмурился.
— Крис, — стал увещевать он, — нельзя вот так врываться, понимаешь? Если у тебя проблемы, просто позвони. Я свободен только потому, что еще один мой пациент заболел.
Крис и слушать не стал. Он проскочил мимо психиатра прямо в кабинет.
— Я не собирался этого делать, — прошептал он.
— Прошу прощения?
Крис поднял искаженное болью лицо.
— Я не собирался этого делать.
Доктор Фейнштейн закрыл дверь кабинета и сел напротив Криса.
— Ты расстроен, — сказал он. — Подожди минутку, успокойся. — Он терпеливо ждал, пока Крис сделает несколько глубоких вздохов и сядет в кресле прямо. — А теперь, — удовлетворенно произнес врач, — расскажи, что произошло.
— Сегодня в школе устроили день памяти Эмили. — Крис тыльной стороной ладоней потер глаза: смесь скорби и остатков хлорки вызвала сильную боль. — Полная чушь… все эти цветы и… тому подобное.
— Ты поэтому расстроился?
— Нет, — ответил Крис. — Меня заставили выйти на сцену и… ну, вы понимаете… выступить. Все смотрели на меня так, как будто именно я точно знал, что нужно сказать и сделать. Я был там и хотел сделать то, что сделала Эмили, — значит, должен суметь объяснить, что толкнуло нас на самоубийство. — Он фыркнул. — Как на чертовых сборах анонимных алкоголиков. «Привет, меня зовут Крис, я хотел покончить жизнь самоубийством».
— Вероятно, таким способом они пытались донести до тебя, что ты им небезразличен.
— Ага! — хмыкнул Крис. — Большинство школьников на вечере памяти бросались бумажными шариками.
— Что еще произошло?
Крис склонил голову.
— Меня попросили сказать несколько слов об Эмили, что-то вроде хвалебной речи. Я открыл рот и… — Он посмотрел на Фейнштейна и поднял вверх руки. — И я расхохотался.
