Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
И мне показалось, он хочет добавить, словно Наполеон.: великое мнение.
– Да-да, так промок, бедняга, прямо до нитки! И кеды дырявые! И штаны старые! Так ему холодно было! – И Косулька даже всхлипнула и промокнула косые глазки платочком.
– А вы, поди, уважаемый, и запамятовали, – поддержал ее муж. Но почему-то не всхлипнул.
Да, похоже, все оказалось серьезнее, чем я думал. Они и впрямь видели меня. Но как можно было заметить при такой бурной погоде? Нет, нужно не сдаваться. Родинку они точно не могли заметить. А о погоде сказали вскользь, словно просто шел дождь. И это нужно исправить. И я вновь состряпал озабоченную рожу, сморщив лоб, как гармошку.
– И что вы на это скажете? – вступил в разговор Роман, про которого я даже забыл.
– Что? Я говорил, что со зрением у меня все в полном порядке, но никогда не утверждал, что с памятью. Отличная память для стариков – большая редкость. Особенно для антикваров. Которые живут не в сегодняшнем времени, далеко не в сегодняшнем. Они живут там… Где уже никто не живет.
– Возможно, вам повезло, – усмехнулся Роман. – Но все же… Ваш долг. Долг почтенного, как я успел понять, гражданина, попытаться вспомнить. Пропал человек. И найти его – не просто моя обязанность. Но и обязанность каждого гражданина.
Косульки при этих достойных словах недостойно закивали круглыми кудрявыми головками, как китайские болванчики.
И я вновь сморщил лоб до состояния гармошки.
– Ну, хотя бы напомните, что было в этот день? – я демонстративно обратился к Косулькам. – Возможно, день семьи. Или день знаний? А может день влюбленных? Уж день влюбленных вы наверняка должны вспомнить!
– Ой, что вы! – Косулька потупила косые глазки и хихикнула. – День влюбленных в феврале.
– Неужели, а я думал, для любви особенного месяца не существует. Ну, тогда, возможно, день защиты животных? Или день охотника?
– Вряд ли, – развел толстыми ручками муж Косулька, – день охотника я бы точно запомнил. И пригубил бы по этому случаю.
– За охотников или животных?
– И за тех, и других. И мы без них не можем. И они без нас.
– Ну, без нас, думаю, они как-нибудь обойдутся.
– А вот это уж как сказать, уважаемый, – не сдавался Косулька. – Равновесие! Вот чего нужно природе! Охотники, позволю заметить, это равновесие и обеспечивают. Браконьеры, не спорю, нарушают. А у кого есть дозволенность, разрешение с сургучной печатью – те действуют во благо. Не только общества, но и флоры и фауны. Зверья не должно быть слишком много!
Мне показалось, что ему очень хотелось добавить: как и людей. Но вовремя остановился. И добавил другое, чтобы уже наверняка закрепить свою мысль. Ну не Косулька, а точно Наполеон!
– Лесорубы тоже это равновесие обеспечивают, смею вам заметить. И цветочницы тоже! Или вы не покупаете цветы, или мебель у вас не из дерева, или вон, та же елка, – он кивнул на наряженную елочку, – или она не из леса? Даже если вы чистый вегетарианец. Впрочем, я памятую, как вы за обе щеки уплетали мою оленину.
Было, грешен. Уплетал свинину. И что тут было возразить Наполеону? Плакать о меньших братьях было бессмысленно. Слез не хватит, да и аргументов, пожалуй. А осуждать любую профессию, когда к ней не имеешь никакого отношения, проще всего. Я его старался не осуждать, но Косульки были мне крайне неприятны. А от подобного чувства никакие аргументы и слезы не избавят.
Впрочем, Романа не интересовали ни флора. Ни фауна, ни комплексы Наполеона. Он пришел за другим. По мою душу. И громко кашлянул, давая понять, чтобы мы закончили свой бессмысленный спор. И даже пришел мне на помощь.
– Какой, говорите, был день? – Он еще раз для надежности кашлянул. – Во-первых, воскресенье. Во-вторых, накануне, ночью, вы должны были слышать беспрерывные сирены машин в честь победы наших футболистов, учитывая, что вы живете у шоссе. И даже, если вы не фанат футбола, не слышать разгулявшихся подростков и гудки автомобилей просто было невозможно. Если вы не глухой, – добавил он с нескрываемой иронией. Но даже ирония в его устах выглядела красивой и безупречной.
Я не был глухим. Но я ничего не слышал, поскольку мы с Тасей снимали квартирку на окраине города, и дом наш стоял в гуще дворов. Но про ту ночь я помнил! И не только потому, что она была накануне убийства. Но еще потому, что я был страстным болельщиком. Боже, как это была давно! И насколько реалистична, приземлена, даже фактична была та жизнь. И я неожиданно для себя впервые о той жизни подумал с грустью. О панельной многоэтажке, о пеньке березы за окном, о беспризорных исхудавших собаках, которых я подкармливал каждое утро, о беспризорной старушке в переходе и даже о дыме умершего завода. Словно о дыме отечества, в котором я уже не был давно, думал с грустью и болью. И о трансляции матча по телевизору под пиво и пережаренную докторскую колбасу. Даже о ворчании Таси взгрустнул, но слегка и ненадолго. Как же она меня подставила! После этой секундной грусти, я наконец очень естественно (слишком уж естественно) воскликнул:
– Ах, да! Ну, безусловно! Вот теперь, кажется, припоминаю! Крики машин, визги подростков… Нет, постойте. Визги машин, крики подростков.
Роман улыбнулся. Пожалуй, по-доброму. Он уловил мою иронию. И я, вдохновленный его добротой, продолжал.
– Да, да. Это было ночью. Сумасшедшая ночь, особенно если ты не фанат футбола. Я не мог уснуть. В ушах все время звенело. Но не от того, что уши больны, этот звон был реальным! Осязаемым! Отчего делалось еще хуже. Точно! Утром я проснулся с невыносимой головной болью. Что же я делал потом? Ах да, как всегда, по привычке. Знаете, у меня есть привычка первым делом после сна смотреть за окно. Узнавать. Какая погода. Хотя по большому счету, мне нет дела до погоды. Я ведь редко бываю на улице. Но от этого, почему-то еще любопытнее познавать мир за окном. Каково им, тем несчастным, кто вне дома.
– И что вы познали в то утро? – вновь эта добрая улыбка Романа. Которая меня вдохновила на более экспрессивный монолог.
– Что? – я посмотрел на потолок, словно оттуда вот-вот должен хлынуть дождь. – Что… Это было ужасно. Такого ливня я давно не помнил! Это был не просто ливень! Это, пожалуй, был ураган! Вихрь! Поползень! Деревья так качало из стороны в сторону, что, казалось, они вот-вот свалятся! Даже столбы клонились к асфальту! А по асфальту летел ужасный, пенистый водяной поток, смывая все на ходу. Прохожих просто не могло быть! Их просто бы смыло этим потоком! Вместе с листвой и осенней грязью! Небо висело настолько низко, что, казалось, вот-вот рухнет! Я даже заметил, небо было ниже, гораздо ниже крыш домов. И очень, очень черное! Знаете, я долго прожил на свете, но, пожалуй, такого неба не видел. Знаете, в Америке дают названия ураганов. Милые такие названия. «Эрнесто», возможно, в честь Хемингуэя? Или «Джон». Возможно, в честь Джона Рида? Впрочем, мало ли в Америке Джонов? «Билл», это уже теплее, что-то из современной истории. А вот «Катрина» мне больше всего нравится. Что-то совсем понятное, близкое, прямо, как Катерина из «Грозы». Мне кажется, в тот миг я понял Америку, а возможно для себя ее открыл. В тот миг, припомню, мне хотелось как-то назвать этот ураган. Но очень, очень добрым именем. От страха – добрым. Что бы как-то замолить его гнев, что ли? Вы только представьте – черное, черное небо – и белая, белая сверкающая пелена дождя! И больше ничего! Словно на земле ничего больше не было, и ничего больше нет. И ничего уже никогда не будет. Скажите, вы только скажите, как при таком раскладе красок, при такой цветовой гамме можно что-либо разглядеть, – я резко повернулся всем телом к Косулькам. – Тем более родинку!
Это был верный удар. Косульки открыли от неожиданности рты и подпрыгнули на месте, как мячики.
– Знаете, пожалуй, я бы назвал этот ураган – Косулька. Милое доброе прозвище. Милое, доброе животное с благородной осанкой, и аристократическим, плавным поворотом головы. Очень быстрое животное. Которое в отличие от урагана, никому не несет зло, – я сделал плавный аристократический поворот головы в сторону Романа.
– Думаю, это прозвище оценили бы в Америке. И только в Америке приняли бы его, – не переставал по-доброму улыбаться Роман.
Я понял, что он имел в виду. В отличие от Америки, Косульки не поняли мой монолог. И слава богу! Мне не хотелось их обижать, таких кудрявеньких и румяненьких, в одинаковых скривленных сапожках. Лежачих не бьют. Они и так застыли на месте с открытыми ртами, не зная, как выпутаться из этого положения. Про ураган они, видимо, начисто забыли. А, возможно, просто его не заметили. У таких, как они, всегда есть дела поважнее. Даже если взрывается мир. Неужели это Тася таки их подкупила? Сама того не подозревая – попала в цель. Почти попала. И почти в цель.
– А вот я кое-что, в отличие от Америки, не понимаю, – я обратился к Роману, почувствовав превосходство, – вы запомнили ночь накануне, когда наши выиграли матч. И не запомнили ураган. Такое только возможно, если вас ничего, кроме футбола не интересует. Но это так на вас не похоже.
