Дмитрий Григорьев - Господин Ветер
А вот флэт — это уже некоторым образом коммуна, где часто гости становятся хозяевами, где, помимо гостей, есть вписчики (люди случайные, безразличные или даже неприятные формальным, т.е. прописанным на данной жилплощади хозяевам) и одни раз я был свидетелем, когда хозяйка флэта, вернувшись к себе домой, не увидела ни одного знакомого лица, и мало того, была встречена словами: «Найди себе другое место, здесь и так много народа».
На сквоту (сквоте) же никто не прописан. Это чаще всего большая квартира (или несколько квартир) в расселенном доме, где из прежних хозяев уже никто не живет, но отопление, газ, а порой даже и телефон еще не отключили.
В Москве, например, в середине девяностых, были в основном известны два сквота — на Бисах — это в булгаковском доме недалеко от станции метро Маяковская, и на Остоженке. Это были настоящие поселения, полные всякой-разной «жизни». Мастерская, творческая лаборатория, художественная галерея, храм, — любое из этих определений подходило к обоим. Но у каждого было свое, совершенно неповторимое лицо. На Бисах — мастерские художников, музыкальная студия, киносъемочная площадка… Некоторое время там существовал даже Университет Хиппи, весьма интересное учебное заведение, где реальные и совершенно нереальные преподаватели (от великих странников до докторов наук) читали лекции и проводили семинары для всех желающих. Остоженка больше походила на музыкальную лабораторию и (в конце своего существования) на ашрам.
Сквотам, как и всяким живым образованиям, свойственно болеть, излечиваться, умирать и рождаться. И Остоженка, и Бисы не являлись исключением. Оба болели и излечивались от пожаров, бандитских наездов, злокачественных коммуналок с настоящими коммунальными разборками (типа не играй в мои игрушки и не писай в мой горшок), ибо некоторые бездомные хипаки, обретая даже временный дом (а что в нашей временной жизни здесь не временно?) не выдерживали испытания непривязанностью к материальным благам.
Добавлю, что обитатели этих сквотов не употребляли тяжелых наркотиков, и старались быть лояльными к представителям власти.
Умерли оба сквота почти одновременно: Бисы были вытеснены коммерческими структурами (несмотря на акции в защиту дома, на попытки превращения его в комплекс мастерских по типу питерской Пушкинской-10), а гибель Остоженки наступила после гибели Димы Царевского, одного из людей Радуги. Яркий и неординарный человек, он объединял вокруг себя многих и вместе с Сурьей и Врежем был сердцем сквота.
После его убийства журналисты из «Времечка» показали какой-то невнятный сюжет, совершенно незаслуженно обозвав Диму «известным наркодельцом». Откуда они это взяли, объяснить довольно легко. Он пытался официально выступать за легализацию марихуаны. Но это была лишь одна из многих граней его жизни. «Он просто уехал в далекое путешествие», — однажды сказал Волос. Мне тоже хочется так думать.
Квартира Андрея и в самом деле не была флэтом — это была настоящая двухкомнатная уютная квартира с настоящим хозяином — писателем, философом и преподавателем местного художественного училища, с долгими чаепитиями на кухне, с чтением книг в комнате, с весьма интеллектуальными разговорами обо всем на свете, с гостями, которые могли остаться и на ночь, но от этого не становились вписчиками, ибо были желанными гостями.
Крис решил зайти без звонка — благо уже середина дня и Андрей вряд ли спит. Тем более, что некогда было получено приглашение типа: «заходи не стесняясь в любое время дня и ночи».
Андрей, большой, бородатый и волосатый человек, сам открыл им дверь.
— Здравствуй, — сказал Крис.
И маленькое пространство коридора стало еще меньше. Бэг Криса и бэг Галки легли на пол рядом с другими рюкзаками и сумками.
— У тебя гости? Мы не вовремя?
— Как раз вовремя! Крис, ты же знаешь. Здорово, что ты приехал. Кваритирник сделаем. Тут твоя пленка многих сильно вставила. Я тебе даже звонил.
— Я тоже рад. Это Галка. Просто Галка. — Крис представил спутницу.
— А я Андрей. Просто Андрей. Проходите, проходите. — Андрей распахнул дверь в комнату.
Старый диван, пипл на нем, низенький круглый столик, заставленный чашками чая. Все как и раньше. Только пипл другой. Не совсем…
Крис узнал Федора. Тот выглядел весьма странно — в белой рубашке, галстуке и костюме. Костюм, правда, был немного маловат. Того самого Федора, что приехал на Рэйнбоу в Кафтино за месяц до начала и поселился в железной будке, стоявшей на берегу озера. Тогда он был подобен настоящему лесному отшельнику — ватник, драный свитер, земляного цвета штаны, бритая голова, на которой то ли чуб, то ли ирокез. А теперь…
— Ты ли это, Федор?
— Крис! Галка!
— Вы пока усаживайтесь. — Андрей поднял и покачал большой, литров на пять, эмалированный чайник. В нем звонко перекатились остатки воды. — Пустой. А я пока чай поставлю.
— Это армия, но сидим мы за школьными партами, — Федор, продолжил прерванный появлением Криса и Галки рассказ, — вся рота. И что то пишем. И вдруг с моим соседом что-то вроде эпилептического припадка случилось. Ну, он задергался, вспотел весь, и все такое, а затем лицом на парту упал. К нему командир роты подошел, лицо приподнял, посмотрел, а затем траву из нашей парты вытащил. Ну, тут всеобщий шмон начался. А ведь у всех в партах трава. Понабежало всяких полковников, стали накидываться на всех, дескать, вы ее на продажу готовили. А все оправдываются: нет, только для себя. В этот момент встреваю я и вдруг говорю, что если хлеб продают, почему травку нельзя.
«Бред какой-то». Крис недоуменно посмотрел на Федора. Тот поймал взгляд Кристофера и пояснил:
— Это мы сны рассказываем. У нас конкурс на лучший сон. Ну, они все тогда на меня набросились. И приходят вообще невообразимые генералы, маршалы, прикиды, каких и в жизни-то не увидишь. А потом говорят, сейчас главного приведем. И приходит главный, представляете кто? Дэн питерский. Ну, вы его все знаете.
Все рассмеялись.
— Дэн наезжать не стал, — продолжил Федор, — а просто взял пакет. И мы вдвоем пошли куда-нибудь покурить. Выходим, главное, на стадион. Огромный шиваитский стадион, по краю которого множество всякой лепнины. Там, где обычно бортик с рекламой. Изображения Шивы, Парвати, Ганеши. А рядом рельсы, тоже по бордюру, на которых тележки такие странные — четыре колеса на высоких стойках. Само место, где можно сидеть, на высоте метра три.
И вот я сел на эту тележку и поехал по кругу разглядывать эту лепнину. И вдруг моя тележка сошла с рельсов. И так съехала, что откололся кусок лепнины то ли с Шивой, то ли с Ганешей.
И раздался громовой голос, как бы с неба. «Вы разрушили часть наших украшений! За это обычно полагается серьезное наказание, но в данном случае… — Федор сделал паузу, — вы выиграли приз. Вы выиграли луну». И вот появляется приз…
— Откуда?
— А я сам не врубился, вроде из центра стадиона. А приз — это луна на веревочке, а под ней котел. А веревочка — на удочке. Получается такая подвешенная на удочке рыба луна.
— Какая луна? То есть, из чего сделала?
— Погоди. Она как настоящая. Вот, беру я эту удочку и собираюсь идти, как тот же голос мне говорит: «Прежде чем нести луну, вы должны опустить ее в воду». То есть, в котел. Ну, я опускаю, а там не вода, а пар, раскаленные камни, раз-другой, и луна как бы отпаривается. Почему-то я тогда подумал — отпариваю луну. Я поднимаю очередной раз и вдруг врубаюсь, что эта луна сделана из капрона, и отпарившись, начинает расползаться разматываться в светящуюся нить: я пошел, а за мной нить тянется-тянется и так вся размоталась. А тут вдруг ниоткуда появляется Мишка и Оска. И Миша кричит: «Где, где? А что, уже все кончилось?» Я говорю: «Да». А он: «Жалко, мы тут брусок таскали, думали посмотреть». А я понял, что смысл этого приза и состоял в том, чтобы отпарить и размотать луну . И вот я просыпаюсь, и врубаюсь, к чему этот сон. Но пока его переваривал, забыл. И сейчас опять не врубаюсь.
— Ничего, врубишься, — рассмеялся кто-то.
— Вот у вас конкурс, а кто жюри? — спросил Крис.
— А у нас конкурс без жюри. Побеждают все, — сказал Андрей. — Вы будете участвовать?
— Крис, вообще, сновидец. — Галка посмотрела на Кристофера. — И сказочник. Расскажи что-нибудь.
— Большинство моих снов только для меня. Другим они неинтересны.
— Давай тогда ты, — предложил Андрей.
— Я его сны рассказать не могу. А мои тоже неинтересны. Разве что про кошек. — Она снова повернулась к Крису. — Ты его знаешь.
— Хороший сон, — сказал Крис.
— Он очень простой. Я была как бы в темноте и видела луч света, — начала Галка, — типа лунной дорожки на воде. Такой белый, но не слепящий. Причем, обычный свет луны, знаете так, прерывается рябью, а этот — нет. Он плавно расходился во тьме. Это еще было похоже на полосу света из полуприкрытой двери в темное помещение. Только здесь луч выявлял не поверхность, а объем. А потом я увидела стаю кошек. Во тьме, конечно, только силуэты. Грациозные, как маленькие пантеры. Они вошли в этот свет. Первая была черной. Бархатной. Она плавно… — Галка показала рукой волнистое движение, — плавно-плавно, как волна пересекла полосу и снова — в темноту. А за ней пошли остальные. Целое радужное шествие. Причем, окраска самая разная — от светло-голубой до темно-красной. И все они переходили этот световой поток. И я вдруг поняла, какой это полный мир. Причем, он был совершенно реальным. А последняя была просто — улет. Белая, ослепительная. Такая яркая, что весь этот свет словно назад ушел. Она так… остановилась посреди полосы, села и повернула морду в мою сторону. Она единственная посмотрела на меня. И тут самое прикольное — глаз у кошки не было. Просто два отверстия. Такие две дыры, не только в самой кошке, но и в этом световом потоке, в самом мире. Такое жуткое ощущение бесконечности. На этом я проснулась.
