Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин
Это была крайне истощенная, коротко остриженная женщина лет тридцати пяти, когда-то очень женственная, привлекательная, задумчивая и мягкая. Сейчас она, казалось, была одержима какой-то отчаянной решимостью, стремлением бросить кому-то вызов. У нее были огромные темные голодные глаза. Обручальное кольцо болталось на костлявом пальце. Когда она разговаривала и начинала волноваться, руки ее беспокойно метались, словно два сморщенных мотылька.
— Мой муж избил меня, а потом сбежал. В ту ночь, когда он ушел, он устроил такое побоище, что у меня следы оставались еще несколько месяцев. Он огромный, сильный мужчина. Чуть не убил меня.
Она говорила намеренно спокойно, стараясь сдерживать волнение, ни разу не отведя глаз от моего лица. Ее голодный взгляд сверлил мне мозги, жадно читая мои мысли. «Иногда он мне снится», — добавила она, как будто ей самой смешно было.
Мы с Отто сидели за столом, а фрау Новак суетилась вокруг нас, подавая кофе и пирожные, которые принесла одна из сестер. Все что произошло сегодня, к моему удивлению никак не сказалось на мне: чувства мои притупились, я смотрел на все отстраненно, словно во сне. В этой спокойной белой комнате с огромными окнами, выходившими на молчаливые оснеженные верхушки сосен, с рождественской елкой на столе, кроватями, увитыми бумажными гирляндами, с пришпиленными к стене фотографиями, тарелкой с шоколадными бисквитами в форме сердечек — жили эти четыре женщины. Мой взгляд исследовал каждый уголок их мира: температурные листки, огнетушитель, кожаный экран у двери. Надевая свои лучшие наряды, с чистыми руками, уже не исколотыми иглой или загрубевшими от стряпни, они ежедневно возлежали на террасе, слушая радио, им было запрещено разговаривать. В атмосфере, царившей в этой комнате, было что-то отвратительное, точно грязное белье прело без воздуха в комоде. Они заигрывали друг с другом, вскрикивая, как перезрелые школьницы. Фрау Новак и Эрика затеяли возню. Они дергали друг друга за одежду, заливались визгливым хохотом, — короче, старались ради нас.
— Вы не представляете себе, как мы ждали этого дня, — сказала мне Эрна.
— Встретиться с живым мужчиной, — фрау Новак хихикнула.
— Эрика была такой невинной девочкой до приезда сюда. Ты ничего не знала, правда, Эрика?
Эрика хихикнула.
— Я многому научилась с тех пор.
— Да, надеюсь, что так! Поверите ли, герр Кристоф, ее тетка прислала ей на Рождество этого пупса, теперь она каждую ночь берет его с собой в постель, говорит, что хочет спать с мужчиной.
Эрика дерзко рассмеялась.
— Что ж, это лучше, чем ничего, правда?
Она подмигнула Отто, который закатил глаза, притворившись, что потрясен.
После ланча фрау Новак следовало немного отдохнуть. Поэтому нами завладели Эрна и Эрика, которые решили повести нас на прогулку.
— Сначала мы покажем им кладбище, — сказала Эрна.
Это было кладбище домашних животных, принадлежавших персоналу санатория. С десяток небольших крестов и надгробий с издевательски-выспренными надписями в стихах. Тут были похоронены мертвые птицы, белые мыши, кролики и летучая мышь, замерзшая во время шторма.
— Грустно думать о лежащих здесь, — сказала Эрна. Она смахнула снег с одной из могил. В глазах у нее стояли слезы.
Но когда мы стали спускаться по тропинке, они с Эрикой очень развеселились. Мы смеялись и играли в снежки. Отто подхватил Эрику и притворился, что собирается бросить ее в сугроб. Пройдя еще немного, мы подошли к летнему домику, стоявшему среди деревьев. Оттуда как раз выходили мужчина и женщина.
— Это фрау Клемке, — сказала мне Эрна. — Сегодня к ней приехал муж. Подумать только, эта старая хижина — единственное место, где двое людей могут уединиться.
— В такую погоду здесь, должно быть, ужасно холодно.
— Конечно! Завтра у нее опять поднимется температура, и ей придется две недели пролежать в постели. Но кого это остановит? На ее месте я поступила бы точно так же, — Эрна потянула меня за руку. — Надо жить, пока молод!
— Конечно!
Эрна быстро взглянула мне в лицо, ее огромные темные глаза впились в меня, как крючки, мне казалось, я чувствую, как они раздевают меня.
— На самом деле я ведь незаразная, понимаешь, Кристоф?.. Ты ведь ничего плохого не думаешь.
— Нет, Эрна, конечно нет.
— Уйма здешних девушек незаразные. Их просто надо немного подлечить, как и меня… Доктор говорит, что если я буду следить за собой, то стану такой же сильной, как раньше. И что, ты думаешь, я прежде всего сделаю, когда меня выпустят отсюда?
— Что же?
— Первым делом я получу развод, а потом найду мужа, — Эрна рассмеялась с оттенком горького торжества. — Это у меня не отнимет много времени — можешь мне поверить.
После чая мы сидели наверху в палате. Фрау Новак одолжила у кого-то граммофон, чтобы мы могли потанцевать. Я танцевал с Эрной. Эрика танцевала с Отто. Она была похожа на неуклюжего сорванца и громко хохотала всякий раз, поскользнувшись или наступив Отто на ногу. Отто улыбался, умело вел ее, плечи у него топорщились, и он по-обезьяньи сутулился, как было принято в Халлешкес Тор. Старая Матушка сидела на постели, глядя перед собой. Когда я обнял Эрну, я почувствовал, что она вся дрожит. Было почти совсем темно, но никто не предложил включить свет.
Перестав танцевать, мы уселись на кроватях вокруг стола. Фрау Новак начала рассказывать о своем детстве, как она жила со своими родителями на ферме в Восточной Пруссии.
— У нас была собственная мельница, — говорила она, — и тридцать лошадей. Лошади моего отца были лучшими в округе, они много раз брали призы на бегах.
Палата погрузилась во тьму. Окна зияли в темноте огромными светлыми прямоугольниками. Эрна, сидевшая передо мной на кровати, нащупала мою руку и потянула ее к себе, потом прильнула ко мне и обвила мою руку вокруг себя. Она сильно дрожала.
— Кристоф, — шепнула она мне в ухо.
— … а в летнее время, — продолжала фрау Новак, — мы часто ходили на танцы в большой амбар у реки.
Мои губы прижались к горячим сухим губам Эрны. Никаких эмоций я не испытывал: все это казалось лишь эпизодом длинного, довольно зловещего и многозначительного сна, который мне снился весь день.
— Я так счастлива сегодня, — прошептала Эрна.
— Сын почтмейстера любил играть на дудочке, — говорила фрау Новак. — Играл он прекрасно — хотелось плакать.
От постели, на которой сидели Эрика и Отто, доносился шум, как будто там дрались, и громкое хихиканье.
— Отто, гадкий мальчишка! Ты что делаешь! Вот расскажу твоей матери!
Через несколько минут пришла сестра, чтобы сказать нам, что автобус отправляется.
— Клянусь тебе, Кристоф, — шептал мне Отто, когда мы надевали пальто. — Я мог делать с этой девчонкой все что угодно! Она была моя… А ты хорошо провел время со своей? Немного тощая, да? Но бьюсь об заклад, настоящий огонь!
Вместе с другими пассажирами мы влезли в автобус. Пациенты толпились рядом, прощаясь с нами. Закутанные с головой в свои одеяла, они могли сойти за представителей какого-то лесного племени.
Фрау Новак расплакалась, но силилась улыбнуться.
— Скажи отцу, что я скоро приеду.
— Конечно, приедешь, мама! Теперь ты скоро поправишься. Скоро будешь дома.
— Пройдет совсем немного времени… — всхлипывала фрау Новак, слезы струились по щекам, освещая страшную лягушачью улыбку. И вдруг она начала кашлять, — казалось, ее тело сейчас сложится пополам, как у куклы на шарнирах. Сжав руки на груди, она захлебывалась надрывным кашлем, словно отчаявшееся раненое животное. Одеяло сползло с головы и плеч; выбившаяся прядь упала на глаза — она слепо трясла головой, стараясь откинуть ее. Две сестры деликатно пытались увести ее, но она яростно сопротивлялась. Она не желала уходить с ними.
— Иди в дом, мама! — умолял ее Отто. Он сам чуть не плакал. — Пожалуйста, иди в дом! Ты умрешь от холода!
— Пиши мне хоть изредка, Кристоф! — Эрна схватила меня за руку, словно боясь утонуть. В глазах ее было написано нескрываемое отчаяние. — Хотя бы открытку… просто надпиши свое имя.
— Конечно, напишу.
Они столпились вокруг нас в маленьком световом пятне от пыхтевшего автобуса, их освещенные лица казались зловещими призраками на фоне черных сосновых стволов. Это была кульминация моего сна: мгновение ночного кошмара, которым он должен был кончиться. И тут мною овладел какой-то абсурдный страх, что они могут напасть на нас, — банда жутковатых, безмолвных закутанных фигур стаскивает нас со скамеек и кровожадно волочит куда-то в гробовом молчании.
Но вот все кончилось. Они ушли в темноту, — в сущности, безобидные, как призраки, а наш автобус, грохоча колесами, покатил к городу сквозь глубокий, невидимый нам снег.
5. Ландауэры
Однажды ночью, в октябре 1930 года, через месяц после выборов, на Лейпцигерштрассе произошел страшный переполох. Банды нацистских молодчиков устроили антисемитскую демонстрацию. Они хватали темноволосых носатых прохожих и били окна во всех еврейских магазинах. Само по себе это событие не было таким уж выдающимся, никого не убили, стреляли мало, арестовали не более двадцати человек. Я помню о нем лишь потому, что тогда я впервые столкнулся с берлинской политикой.
