Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин
— Вот. Возьми.
— Спасибо, Кристоф. — С трагическим видом он вытер глаза и высморкался. Но что-то в платке привлекло его внимание. Он начал разглядывать его, сначала безучастно, потом с нескрываемым интересом. — Послушай, Кристоф, — воскликнул он возмущенно, — ведь это же мой платок!
Однажды вечером, через несколько дней после Рождества, я снова пришел на Вассерторштрассе. Уже горели фонари, когда я свернул в подворотню и пошел по длинной мокрой улице. Кое-где попадались комья грязного снега. В подвальчиках располагались лавки, изредка вспыхивал слабый желтоватый свет. Под ярким газовым освещением калека продавал овощи и фрукты с ручной тележки. Компания молодых людей с холодными лицами стояла и глядела, как двое дерутся у выхода; какая-то девчонка возбужденно вскрикнула, когда один из них споткнулся и упал. Пересекая грязный тротуар, вдыхая влажный знакомый запах гнили, идущий от многоквартирных домов, я думал: «Неужели я действительно когда-то здесь жил?» Сейчас, располагая удобной комнатой в западной части города и великолепной новой работой, я стал чужим в этих трущобах.
На лестнице перегорел свет. Царила кромешная тьма. Но я пробрался наверх без особого труда и постучал в дверь. Пришлось стучать изо всех сил — судя по крику, пению и взрывам хохота, вечер был в полном разгаре.
— Кто там? — заорал герр Новак.
— Кристоф.
— Ага. Кристоф! Anglais! Englisch man! Заходите! Заходите!
Дверь распахнулась настежь. Герр Новак нетвердо стоял на пороге, встречая меня с распростертыми объятиями. Позади вырисовывалась фигура Греты, она тряслась, как желе, и смеялась до слез, которые катились у нее по щекам. Больше никого не было видно.
— Старина Кристоф! — закричал герр Новак, хлопнув меня по спине. — Я говорил Грете: «Я знаю, что он придет. Кристоф не покинет нас».
С широким комическим жестом гостеприимства он яростно втолкнул меня в столовую. В квартире все было вверх дном. Одежда кучей валялась на постели, на другой лежали чашки, блюдца, туфли, ножи и вилки. На буфете стояла сковородка, до краев полная застывшим жиром. Комнату освещали три свечи, воткнутые в пустые бутылки из-под пива;
— Весь свет вырубили, — объяснил герр Новак, небрежно махнув рукой, — по счету не заплатили… Конечно, заплатим когда-нибудь. Не обращайте внимания — так лучше, правда ведь? Грета, давай зажжем рождественскую елку.
Такой маленькой елки я в жизни не видел. Она была настолько крошечной и щуплой, что на ней могла держаться всего одна свеча, на самом верху. Ее украсили полоской мишуры. Герр Новак уронил на пол несколько горящих спичек, прежде чем смог зажечь свечу. Скатерть чуть не вспыхнула, если бы я не затоптал их.
— А где Лотар и Отто? — спросил я.
— Не знаю. Где-нибудь поблизости… Они теперь не часто показываются у нас — им тут не по душе. Все равно, нам и без них совсем неплохо, правда, Грета?
Герр Новак проделал несколько движений со слоновой грацией и запел:
— О Танненбаум, о Танненбаум. Эй, Кристоф, теперь давайте с нами вместе!
Когда все это кончилось, я выложил свои подарки: сигары для герра Новака, шоколадки и заводную мышь для Греты. Герр Новак достал из-под кровати бутылку пива. После долгих поисков очков, которые в конце концов оказались висящими на кране в кухне, он прочел мне письмо от фрау Новак из санатория. Каждую фразу он повторял три или четыре раза, увяз в середине, чертыхался, раздувал ноздри, ковырял в ушах. Я с трудом разбирал слова. Затем они с Гретой начали играть с заводной мышкой, пускали ее по столу, вскрикивая и рыча, когда она приближалась к краю. Мышь имела такой успех, что мне вскоре удалось уйти без лишней суеты.
— Прощайте, Кристоф. Приходите еще, — сказал герр Новак и тотчас повернулся к столу. Они с Гретой склонились над ним с жадностью азартных игроков, а я пошел прочь.
Вскоре я сам имел честь принимать у себя Отто. Он пришел просить меня поехать с ним в воскресенье к фрау Новак. В санатории раз в месяц устраивали день посещения, от Халлешкес Тор шел специальный автобус.
— За меня платить не надо, имей в виду, — величаво заметил Отто. Он весь светился самодовольством.
— Очень мило с твоей стороны, Отто… Новый костюм?
— Нравится?
— Наверное, дорогой?
— Двести пятьдесят марок.
— Вот это да! Тебе улыбнулась фортуна?
Отто хмыкнул:
— Сейчас я часто вижу Гертруду. Ее дядя оставил ей небольшую сумму. Весной мы, наверное, поженимся.
— Поздравляю. Надеюсь, ты все еще живешь дома?
— Заглядываю туда время от времени. — Рот у Отто скривился в гримасу утомленного недовольства. — Но папаша все время пьян.
— Омерзительно, правда? — я изобразил его тон. Мы оба расхохотались.
— Боже мой, Кристоф, неужели уже так поздно? Я должен трогаться. До воскресенья. Будь здоров.
В санаторий мы приехали около полудня.
Несколько километров тянулась ухабистая крутая дорога через снежные сосновые леса, затем внезапно показалась готическая кирпичная арка, напоминающая вход в церковный двор, а за ней — большие красные здания. Автобус остановился. Мы с Отто вышли последними. Мы стояли, потягиваясь и щурясь на яркий снег: здесь, за городом, все было ослепительно белым. У всех затекли конечности, так как автобус представлял собой крытый фургон с местами для багажа и школьными скамейками вместо сидений. Но во время путешествия сидения почти не сдвинулись, поскольку мы были стиснуты, как книги на полке.
Навстречу нам выбежали пациенты — неуклюжие, бесформенные фигуры, закутанные в шали и одеяла, спотыкающиеся и скользящие по обледенелой тропинке. Они так торопились, что, не рассчитав, заскользили по дорожке, как на катке. Скользя, они с размахом бросались в объятия друзей и родственников, с трудом сохраняющих равновесие. Одна пара, вскрикивая от смеха, повалилась наземь.
— Отто!
— Мама!
— Так ты все-таки приехал? Как хорошо ты выглядишь!
— Ну конечно, мы приехали, мама! А ты что думала?
Фрау Новак высвободилась из объятий Отто, чтобы пожать мне руку.
— Как поживаете, герр Кристоф?
Она сильно помолодела. Пухлое, овальное, простодушное лицо, живое, с небольшой хитринкой и маленькими крестьянскими глазами, напоминало лицо молоденькой девушки. Щеки слегка тронул румянец. Она все улыбалась и улыбалась, словно не могла остановиться.
— Ах, герр Кристоф, как мило с вашей стороны, что вы приехали! Как хорошо, что вы привезли с собой Отто!
Она рассмеялась нервным, истеричным смешком. По ступеням крыльца мы поднялись в дом. Запах теплого, чистого, пропахшего антисептикой здания щекотал ноздри, как дуновение страха.
— Они поместили меня в маленькую палату, — сказала нам фрау Новак. — Нас всего четверо. Мы сражаемся в разные игры. — Гордо распахнув дверь, она представила соседок по палате. — Это Матушка — она у нас за главного. А это — Эрна! А это Эрика — наша крошка!
Эрика, хилая белокурая девушка лет восемнадцати, хихикнула.
— Так это и есть знаменитый Отто! Вот уже несколько недель как мы мечтаем увидеть его!
Отто слегка улыбнулся, он чувствовал себя очень уверенно. Его новый дорогой коричневый костюм выглядел крайне вульгарно, так же как лиловые гетры и остроносые желтые ботинки. На пальце у него сияло огромное кольцо — печатка с квадратным, шоколадного цвета камнем. Отто все время помнил о нем и картинным жестом отставлял руку, украдкой поглядывая на женщин и наслаждаясь произведенным эффектом. Фрау Новак просто не могла отпустить его. Ей необходимо было крепко обнимать и щипать его за щеки.
— Ну разве он не хорош? — воскликнула она. — Разве не великолепен? Послушай, Отто, ты такой огромный и сильный, ты, наверное, мог бы поднять меня одной рукой!
Старая Матушка была простужена. Она плотно завязала горло под воротником старомодного черного платья. Она казалась милой пожилой дамой, но почему-то слегка непристойной, словно старая шелудивая сука. На столике перед ней, как призы, были расставлены фотографии детей и внуков. Она сидела на краешке кровати, лукавая и довольная, словно радуясь тому, что она так больна. Фрау Новак сказала нам, что Матушка уже трижды была в этом санатории. Каждый раз после выздоровления ее выписывали, но через год или девять месяцев начинался рецидив, и ее вновь отправляли сюда.
— Самые умные профессора Германии приходили смотреть ее, — добавляла фрау Новак с гордостью. — Но вы всегда дурите им голову, правда, дорогая Матушка?
Старая дама, улыбаясь, кивнула, как умный ребенок, которого похвалили взрослые.
— А Эрна здесь второй раз, — продолжала фрау Новак. — Врачи сказали, что она поправится, но она плохо питалась. Поэтому и вернулась к нам, правда, Эрна?
— Да, вернулась, — согласилась Эрна.
Это была крайне истощенная, коротко остриженная женщина лет тридцати пяти, когда-то очень женственная, привлекательная, задумчивая и мягкая. Сейчас она, казалось, была одержима какой-то отчаянной решимостью, стремлением бросить кому-то вызов. У нее были огромные темные голодные глаза. Обручальное кольцо болталось на костлявом пальце. Когда она разговаривала и начинала волноваться, руки ее беспокойно метались, словно два сморщенных мотылька.
