Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Я никак не могла прийти в себя. Дрожь во всем теле мешала соображать. Споткнулась. Упала. Вскочила. Угодила ногами в грязную лужу. Поскользнулась. С трудом удержала равновесие и будто очнулась. Сразу ощутила паршивую погоду и словно отрезвела. Бесновался жутко холодный ветер. Толпились серые лохматые тучи, выдавливая из себя редкие ледяные капли дождя.
Пытаясь согреться, с яростным остервенением растерлась головным ситцевым платком. Довольно с меня этого пейзажа! Пора домой. Прикинула: «Пешком домой идти далеко. Ко всему прочему толком не знаю, в какую сторону. При штурвальном шофер не рискнет ко мне приставать». Вдали замаячил комбайн. Побежала ему навстречу. Комбайнер притормозил, и я прокатилась пару кругов. Никакого удовольствия. Ветер насквозь пробирает. «Черти меня занесли в эту компанию! Учились на двойки, работают на двойки, и поведение двоечное. Правда, «Каменда» другой, он добрый, хотя тоже, наверное, из школы вытурили, видно не блистал в науках, раз сюда попал, — сумрачно и раздраженно думала я. — А я-то хороша! Один на один с молодым шофером осталась! В кабину села. Дура наивная! Ему наплевать, что мне только тринадцать. Но ведь и в голову не приходило, что он может позариться на меня! Не предполагала, что затевает недоброе. А зачем сама пошутила с комбайнером? Не с одноклассником ведь. Но я же его «отбрила!» Почему же этот тоже полез? Тот — старый осел. Ему за сорок, но ума не нажил. Дурак дураком. Видно не часто давал пищи своим мозгам. А этот — молодой, самодовольный, нахальный! Фривольный тип. (Так Виола обзывала завсегдатаев нашего сельского клуба.) Каналья чертова! У него любовная напасть? Взрослых женщин ему мало? На малолетних не женятся. Тогда зачем приставал? Никак не могу уразуметь!» Голову ломило от злости на себя и от непонятных, неприятных вопросов. Ответов не находила.
Комбайнер высыпал остатки зерна из бункера в кузов грузовика и сказал: «На сегодня хватит. Мне еще ребят по домам развозить. Ведь не откажешь своим!» В кабину я сесть не решалась. «Каменда» настоял: «Залезай, еще застудишься наверху». Я робко пристроилась в уголке и прижалась к двери. Николай, видимо, не чувствовал за собой никакой вины и развязным тоном спросил:
— Хотела сбежать? Не чаял свидеться. Ты боишься меня? Мы же с тобой друзья. Правда?
Я предпочла промолчать, всем своим видом показывая, что не одобряю его попыток сблизиться. Он усмехнулся:
— Ну, ты и дикарка! Ничего, обломаешься. Все равно клюнешь на чью-нибудь удочку. Ущучить молодую не проблема. Голову даю на отсечение!
«С какой это стати?! Не слишком ли ты ушлый? Какое самомнение! Просчитаешься, оголтелый дурак. Не рой другому яму, сам туда загремишь. Черта с два меня обломаешь! Не видать тебе и твоим дружкам меня, как своих ушей. Нашел малолетнюю дурочку! На дружбу напрашиваешься, друзья навязываешься?! Пока еще не спятила. Да я теперь тебя за версту обегать буду. Последний раз терплю рядом с собой подобного «выродка», — зло думала я.
Остановились на полевом стане. Комбайнеров и их помощников набралось десятка два. Они весело шутили, разбавляя каждую фразу ругательствами. Я никогда в жизни не слышала такого обилия сквернословия. Иногда на улице по пьянке кто-то в сердцах ляпнет пару фраз и умолкнет, а тут все говорят одновременно и все солоно. Механизаторы выражались беззлобно. Я не боялась их и, стараясь отвлечься, пыталась посчитать, в каком соотношении находятся у них хорошие и плохие слова. Получилось плохих в три раза больше. Я жалостливо глянула на «Каменду». Он попытался угомонить мужиков, сказав: «Сделайте одолжение, умолкните!» Бесполезно! Они, будто нарочно, стали выражаться еще смачней и громче. У меня потекли слезы. Я опустила голову, прижалась лицом к металлу кабины и зажала уши руками. Мне казалось, что я словно на позорный эшафот взошла. Вдруг услышала голос пожилого человека:
— Все-все! Пора отправляться. Кончайте бодягу травить! Совести не имеете. Ребенка до слез довели.
— Нехай привыкает, — дружно засмеялись механизаторы, но немного поутихли.
Наконец, все устроились в кузове, и машина тронулась в путь. От пережитого на поле потрясения я чувствовала себя разбитой, ужасно мерзкой и еще оскорбленной, униженной, обиженной, слабой... А тут еще эти...
«Мои слова к ним разбиваются как о стену. Они насмехаются надо мной, вынуждают слушать гадости. Мы совсем не понимаем друг друга. Я им говорю, что так нехорошо делать, а они не видят в своем поведении ничего плохого. Для них ситуация смешная, а для меня — трагическая. Мне они кажутся глупыми, гадкими, а они потешаются надо мной, видя мои беспомощные попытки вразумить их. Читать сельским мужикам лекцию о культуре речи — все равно что ревущему океану кричать: «Успокойся», — горько размышляла я, глотая слезы. Правильно говорила бабушка, что без женского облагораживающего влияния многие мужчины превращаются в дикарей. «А я бы сказала, в животных, — зло думала я.
Вернулась домой затемно.
Даже в постели я так и не смогла собрать свои растрепанные мысли воедино. «Когда-то, в раннем детстве, преодолев страх перед уколами и поняв прелесть ночных прогулок с друзьями, я стала на удивление безрассудной и смелой. Меня не пугали густые, темные, неподвижные, как заколдованные, тени. Я восхищалась загадочной, всегда спокойной луной. Любила одиночество, молчаливые сумерки, мне нравилось оставаться наедине с мыслями в нашем ночном лесу. Я даже как-то заночевала в нем и вернулась рано утром, чтобы успеть к завтраку. Чувствовала себя тогда легкой, свободной, радостной, отдохнувшей душой и телом. Но то было далекое детство в глухой деревеньке на отшибе. Там некого было бояться, кроме Валентины Серафимовны и директрисы...
Почему я не смогла предвидеть опасность? Дурость? Святая простота? За нее платят печалью или искореженной судьбой? Не общаюсь с одноклассниками по жизненно важным вопросам? Все уроки да уроки. Живу в ограниченном мирке, отделенном от подруг высоким забором домашних забот и жесткой неукоснительной дисциплиной? Романтическая натура? Родители не просветили, не подготовили? Это является смягчающим обстоятельством моей вины?..»
Грустная непростительная поучительная история... Я же не ясновидящая. Зло по-своему мудрое и хитрое, оно предпочитает прятаться, оставаться в тайне. Это у добра душа нараспашку. Теперь я четко понимаю, что вела себя глупо, необдуманно, неосторожно. Сегодня я всерьез повзрослела и переломила свое идеалистическое, детское мнение о мужчинах. Им нельзя доверять, их надо остерегаться.
Этой ночью я приняла решение: больше не ездить без класса и учителей на работу в колхоз. Зачем испытывать судьбу? Не пристало мне водиться с подонками, буду подальше держаться от нелюдей, подобных Николаю. Никогда не знаешь, чего от них ожидать, какую они еще пакость подкинут. Зачем самой совать голову в пасть льва? Сразу почувствовала необычайное облегчение. Будто непосильную ношу с плеч сбросила. Сердце переполнилось благодарностью к доброй судьбе, охранявшей меня в трудную минуту.
Дома, конечно, ничего не рассказала. И никому вообще об этом ужасном дне не говорила, даже Лиле. Стыдно было, жутко стыдно.
НЕОБЪЯСНИМОЕ
Зимой в школе № 2 проводилась районная олимпиада по математике. Мы с Валей Кискиной тоже участвовали в ней. Я первый раз была в этой школе. У них богаче, зато у нас классы просторней, потому что каждый год усилиями школьников и «шабаев» (шабашников) строим по одному новому зданию в две комнаты. А вот их мальчишки меня удивили и поразили. Все как на подбор высокие, худенькие, аккуратно подстриженные, наглаженные. И лица, не скрою, умненькие, интеллигентные. Речь культурная. Наши ребята тоже хорошие. Только манеры у них простоватые. «Неотесанные», — сказала бы моя бабушка. «Три километра разделяют наши школы, а кажется, что триста. Мало общаемся с внешним миром? Некогда «утюжиться»? От бедности мы такие? Откуда брать изысканность и безукоризненную утонченность вкуса?!..» — замелькали в голове растерянные стыдливые мысли.
