Джеймс Миченер - Источник
– Сомневаюсь, что вы нашли какие-то следы, имеющие отношение к Иосифу Флавию, – начал голландец.
– Никаких. Мы знаем, что следы полного разрушения Макора датированы примерно 66 годом нашей эры. Есть веские основания предполагать, что город был сожжен Веспасианом.
– В комментариях по поводу Иосифа есть один знаменательный пассаж: «Еврейская традиция утверждает, что в ту ночь Иосиф Флавий скрылся из Макора». – Он кинул камешек в глубокий провал, через который и сбежал великий еврейский военачальник, оставив город на разрушение. – Я бы многое отдал, найди мы неопровержимое доказательство, что этот подонок был здесь, – о чем он потом отказывался даже упоминать. – Голландец сжал кулаки и уставился в пустую траншею, в которую уже заглядывал. – Разве не логично предположить, что, поскольку Макор был первым еврейским городом, к которому подошел Веспасиан, здесь его поджидал генерал Иосиф, готовый сразиться с ним? И я знаю почему. – Священник поднялся и стал расхаживать по холму, пытаясь представить себе город, каким тот был две тысячи лет назад. – Иосиф отказывается даже упоминать Макор, потому что здесь он проявил малодушие. Повел себя как трус. Он многословно проведал о Иотапате, что лежала всего в нескольких милях к югу, – там-то он был героем. Говорю вам, Кюллинан, этот человек всегда тщательно выбирал, где ему быть и что делать. Всегда!
При помощи этих соображений отец Вилспронк надеялся исчерпывающе объяснить тайну Иосифа. В течение многих лет этот умный и толковый еврей вдоль и поперек пересекал земли, по которым ходил Иисус, а это были годы, когда подлинность Христа не подвергалась сомнениям. В своих трудах Иосиф обсуждает все аспекты еврейской жизни, и плохие и хорошие, он догадывается даже о каких-то отношениях, которые стали известны лишь после открытия свитков Мертвого моря; и последующие открытия археологов лишь подтвердили исключительную точность его живых рассказов.
Тем не менее, он ни разу не упоминает об Иисусе Христе, величайшем еврее своего времени; нет у него ни слова и о Назарете, хотя он пространно описывал города, лежащие от него всего в девяти милях. И упрямые назойливые факты говорили, что самый проницательный и зоркий знаток и бытописатель Палестины сознательно избегал упоминания о главном событии его времени – о том воздействии, которое Иисус Христос оказал на весь мир. И такой честный исследователь, как отец Вилспронк, не мог не задаться вопросом: «Неужели это воздействие было куда меньше, чем то, в которое нас заставляют верить?»
Священник мог задать этот вопрос, но у него был и ответ:
– Я думаю, что Иосиф Флавий сознательно избегал всех упоминаний об Иисусе Христе и Назарете – точно так же, как он не упоминал некоторые факты своей жизни. Мы знаем, что он был лжецом. То и дело мы ловим его на фальсификациях, – продолжил он. – Если он говорит, что римлян было восемьдесят тысяч, мы выясняем, что их было всего сорок тысяч. Если он выставляет себя героем, позже мы узнаем, что вел он себя просто гнусно. В лице Иосифа мы имеем дело с верноподданным евреем, который убедил себя, что Иисус никогда не существовал. Возможно, он и сталкивался лицом к лицу с последователями нашего Господа – но старался вычеркнуть Его из истории.
Двое мужчин молча проводили глазами солнце, опускавшееся за минареты Акки. Они понимали безмерность проблем, которые только что обсуждали. Наконец Вилспронк сказал:
– Я привык с презрением относиться к Зигмунду Фрейду. Это враг моей церкви. А теперь я убеждаюсь, что молодые священники точно так же относятся ко мне. Они считают, что я не должен вникать в эти дела. Но когда ты начинаешь раскопки или в человеческой душе, или в наносах на холме, или в исторических концепциях, ты быстро выясняешь, что натыкаешься на такие больные темы, которых никак не ожидал тут встретить. Но они противостоят тебе, и приходится исследовать их – до самых истоков.
Он поднялся во весь рост, подошел к траншее ß и по чистой случайности остановился как раз над той заваленной шахтой к источнику, через которую в ту ночь и сбежал генерал Иосиф. Повернувшись к Кюллинану, он сказал:
– Сложность бытия Божьего так глубока, а тайна Иисуса столь необъятна, что по сравнению с ними еще одна историческая проблема вроде умалчивания Иосифа должна иметь куда меньшее значение. Если твоя вера способна вместить в себя Иисуса, то она, конечно, преодолеет и исторические противоречия.
Но сам он подвергся проверке куда более трудной, чем необходимость согласия с простыми историческими противоречиями, – столкновению с невообразимо сложной теологической проблемой. Произошло оно случайно. Подкинув Кюллинана от административного здания к обеленному залу, он поставил свой джип и сказал:
– Пойду помоюсь. Похоже, на холме я основательно запылился.
К сожалению, как потом выяснилось, его слова услышал Шварц, который предложил:
– Воспользуйтесь моей комнатой, – и завел Вилспронка в нее, погруженную в темноту.
Не прошло и нескольких секунд, как они, кипя гневом, вылетели из нее. Было ясно, что произошло нечто серьезное, потому что Вилспронк побагровел от ярости, а Шварц был полон воинственности. Неловкое (молчание было нарушено голландцем, который тихо сказал:
– Думаю, сегодня вечером я обойдусь без ужина.
Он решительно вышел из помещения, вскарабкался в джип, круто развернулся, подняв столб пыли, и рванул с места. Будущий кардинал, который был способен спокойно принимать любые новые исторические свидетельства, из наносов холма, касавшиеся бытия евреев в древней Палестине или жития Иисуса на Святой земле, оказался совершенно неподготовленным к столкновению с новой реальностью, которая так ярко проявила себя в современном кибуце. Едва только джип набрал скорость, Кюллинан заорал:
– Что случилось?
И могучий священник крикнул в ответ:
– Ты лучше посмотри на лозунги в своем окружении!
Удивленный этими словами, Кюллинан вернулся в зал и попросил пригласить Шварца. Когда секретарь кибуца явился, Кюллинан задал ему вопрос:
– Что у вас произошло с отцом Вилспронком?
– У него началось несварение желудка. И он сообщил, что не хочет есть.
– Что он имел в виду – лозунги в моем окружении?
Шварц замялся – не потому, что был смущен происшествием. Просто он предпочел бы не впутывать в это Кюллинана. Пожав плечами, Шварц сказал:
– Он кое-что увидел в моей комнате.
– Может быть, мне тоже стоит это увидеть.
– Почему бы и нет? – невозмутимо сказал Шварц и направился в спальный корпус, где занимал однокомнатную квартиру. Как холостому члену кибуца, больше ему ничего не полагалось, и, хотя он работал секретарем уже много лет, в его распоряжении была лишь одна комната. Она была совершенно обыкновенной – стол, стул, кровать, кувшин с водой и, конечно, три предмета его личной обстановки: большой книжный шкаф, забитый публикациями, проигрыватель со стопкой пластинок классической музыки и цветная репродукция картины Марка Шагала – если не считать, что вдоль одной стены тянулся тщательно выписанный лозунг: «Мы это сделали – распяли Его».
То был лозунг молодых евреев, которые пережили все, что принесли им и немцы, и арабы, и которых больше не волновало, что о них думает остальной мир. В начале 1964 года их лозунг стал пользоваться дурной славой, хотя и носил подпольный характер, потому что в то время визит папы Павла VI в Святую землю мог повлечь за собой эдикт католической церкви, снимающий с сегодняшних евреев проклятие за распятие Христа, и широко распространилась надежда, что этот благородный жест ликвидирует те язвы, которые мучили евреев почти две тысячи лет. Некоторые благодушные люди искренне думали, что это заявление лишит антисемитизм его моральной базы и лишит будущих человеконенавистников возможности устраивать погромы. По всему Израилю волна надежды повлекла за собой дискуссии на эту тему, и группа таких обнадеженных даже написала в газеты: «Это будет высокий и светлый день, когда христианская церковь наконец снимет с нас нашу вину».
Это письмо конечно же не было подписано ни Шварцем из кибуца Макор, ни его друзьями. Они восприняли предложение отпущения грехов как оскорбление еврейского народа, которое визит папы мог только усугубить. Они написали другое письмо, которое израильские газеты сочли подстрекательским и отказались его публиковать: «Любой папа совершит глупость, явившись сюда с прощением, которое он не имеет права даровать. Две тысячи лет мы, евреи, терпели оскорбления от христиан, и не их дело прощать нас. Это унижение и для них, и для нас, ибо это мы должны прощать их». Как доказательство своих намерений оставаться стойкими и упрямыми, как завещал им Бог, евреи Шварца и подняли свой вызывающий стяг: «Мы это сделали – распяли Его».
– Сними его, – приказал Кюллинан.
– Ты что, шутишь?
– Сними его! – заорал ирландец, которому окончательно отказала сдержанность.
