Алексей Колышевский - МЖ-2. Роман о чиновничьем беспределе
Ромео Ола знал всех, и все знали его. В день в своей мастерской он проводил по нескольку фотосессий разных знаменитостей, которые не считали для себя зазорным лично приехать к маэстро (Ромео обожал, когда его называли «маэстро», и в ответ неизменно произносил «мяу»). «Мяу», – отвечал маэстро и делал томные глазки (вот же блядь какая).
В мастерской было несколько павильонов, и время от времени каждый из них нуждался в реконструкции. Для этой цели и были наняты Ровшан и Джумшут. Они принялись разбирать какие-то бутафорские шкафы и кресла, имитирующие обстановку восемнадцатого века, перемонтировать стальные фермы для освещения, менять напольное покрытие, словом, заниматься всей той деятельностью, которая никого не интересует так, как ее окончательный результат. Приступили они в тот же день и работали до позднего вечера, а когда стемнело и на часах уснула кукушка, то воздали они хвалу Всевышнему и повечеряли тем, что тот им послал: лапшой быстрого приготовления, консервированной фасолью и чаем. После ужина Ровшан и Джумшут собирались было лечь спать на два импровизированных ложа, переделанных ими в нары из бутафорских столов, но тут вся правая половина мастерской осветилась, послышались жеманные голоса, и оказалось, что господин Ола вместе со своими друзьями и розовым шампанским приехал в собственную мастерскую отпраздновать успех своих работ, посланных им на биеннале современного искусства в Лондон. Все павильоны мастерской были разделены не стенами, но сплошными тяжелыми драпировками от пола до потолка. При такой никудышной изоляции любой звук, даже и самый незначительный, разносился по всему помещению бухенвальдским набатом. Что уж говорить о жужжании этой шумной творческой компании, состоящей сплошь из голосистых мужеложцев от двадцати и до шестидесяти трех лет? Ровшан и Джумшут, как ни старались, но заснуть после тяжелого трудового дня так и не могли. Тогда они, любопытствуя, пошли осторожно, через щелку подсмотреть, что происходит и как именно развлекаются господа.
А господа меж тем расселись на диванах, диванчиках и диванищах, так как тот павильон был обставлен в стиле Хармса—Чуковского, и любой квант в нем имел по нескольку увеличенных копий. Помните: «таракан, таракан, таракашечка», какая-то там «козявочка, букашечка»? Или вот это помните:
…Иван Иваныч Самоварбыл пузатый самовар,трехведерный самовар…
Помните? Вы помните?! Да нет, ни хрена вы не помните. Но не в этом суть. Она в том, что, рассевшись поудобней, в обнимочку с бокалами, где пенилось и играло, мужчины принялись блажно креативить. Креативить в группе значит блажить. Именно блажить всякую ерунду, из сплошного потока которой вдруг, как голая и сексапильная Афродита с четвертым размером из пены морской появляясь (а с ней Герострат-поджигатель и всяких циклопов без счета), гм… простите, так вот! Из сплошного потока вдруг появляется, вдруг рождается истина: та единственная, неповторимая мысль, навеянная музой по имени богиня Иштар-светлая, которая отлично знакома всякому художнику и который никогда в этом знакомстве не признается, иначе богиня покажет ему оттопыренный средний палец и больше не залетит на зажженную им свечу.
– Друзья мои, – сопранно воскликнул фотограф, схватив с полки увесистый том, на поверку оказавшийся «Красной книгой», – я верю в потенциал боди-арта.
– Ах, это уже не актуально, – скривился некий юнец, и несколько гостей покивали, выражая свое согласие.
– Но маэстро прав. В этой дивной манере перманентной фрески раскрывается эго, – произнес стилист Бутейко-Крамской.
– И эго, быть может, принадлежащее вовсе не тому, кому оно принадлежит, – непонятно выразился маэстро, и все замерли с бокалами в руках, пораженные его гениальностью (маска), а на самом деле ничего не понявши (I like Zoshenko). – Мы можем создать изящный элемент харизмы беззащитных зверьков, воплощенный в диадеме харизмы знаменитости, чье тело будет изменено посредством красок, при помощи игры света, пластичности попы, то есть я хотел сказать, позы. И это будет так свежо, так актуально, так мило, так гуманно! – восторженно восклицал Ромео Ола, и голубые его единомышленники судорожно сглатывали комки духовности в едином порыве утонченного стремления.
Тут же и вздумали учинить «проект» (это самое главное слово в творческой среде) и принялись немедленно обсуждать его участников и кого в какого зверя следует раскрасить. Только и слышались жеманные голоса:
– Лена Ленина – бурундук! Полоски ей очень к спине!
– Робски Оксаночка – лисичка! Ей очень пойдет черный носик!
– А Юленька?!
– Беретта?
– Нет, блядь, Лощинина! Конечно, Беретта!
– Хи-хи! Да, да! Ведь она вылитый скунс!
– Семенович – рысь, – предложил кто-то.
– Какая рысь?! Где вы видели рысь с такими сиськами?!
– Ах, все равно! Без Семенович нигде не обходится, а сиськи чем-нибудь прикроем.
– Чем вы прикроете ТАКИЕ сиськи?!
– Деревом! Пусть рысь как бы крадется по дереву.
– Антончик Комолов, дикобраз!
– Ой, он лапа, он мне так нравится! Правда, пусть будет дикобраз.
– А Лешечка Митрофанов? Ведь он толстый и в очках. Пусть будет сова!
– Браво! Браво!
В разгар обсуждения быстрый глаз фотографа уловил колебание драпированной тканевой перегородки. Он быстро подскочил и раздвинул щель, за которой изнывали Ровшан и Джумшут.
– А вы кто еще такие?! – резким подозрительным голосом, в котором чувствовался страх, вскричал Ромео.
– Мы эта, насяльника, рабочие мы, – вкрадчиво и не без оттенка жеманности ответил далеко не глупый Джумшут, который с самого начала понял, что за общество они с Ровшаном наблюдают.
– Ах вот как?! Что же вы тут делали?! – не снижая накала подозрительности, продолжал спрашивать фотограф, а друзья его с брезгливым любопытством рассматривали злодейскую парочку.
– Ласкались, насяльника, – сказал еще более неглупый Ровшан.
От этого откровения все присутствующие пришли в бурный восторг. Ромео Ола вывел Ровшана и Джумшута на середину павильона и попросил, чтобы включили софиты. В их свете он вертел злодеев так и сяк и постоянно восклицал «перфе» и «манифик», так как был большой любитель, возбуждаясь, вставлять в речь разные французские словечки.
– Нет, вы только посмотрите, как много в них звериного! Это же просто очаровательно! Это дети дикой приг’оды, ее необузданных стг’астей, – с не пойми откуда взявшимся грассированием восклицал Ромео Ола, – ведь из них получатся прекрасные… Эй, как вас там зовут?
– Ровшан и Джумшут.
– А что, если я предложу вам участие в моем проекте? Это, между прочим, большая честь, за которую любая Божена Фонланска порвет на фашистские знаки свою силиконовую задницу! Вот ты, – он бесцермонно ткнул пальцем в грудь Ровшана, отчего тот едва заметно напрягся и в глазах его промелькнула молниеносная искра, которую Ола, к несчастью, не заметил, – будешь орангутаном. Я в этой роли видел Валуева, но ты просто прирожденный орангутан! А ты, – приложив палец к губам и изогнувшись, Ола оценивающе посмотрел на Джумшута, – ты будешь зебра, к тебе полоски очень эффектно пойдут.
– Но маэстро, маэстро! Зебру лучше дать Ксении Собчак, у нее абсолютно лошадиный типаж! – перебил мэтра кто-то, держа в руках «Красную книгу». – А этот пусть будет павианом!
– Ну что, как вас там, вы согласны? Я вам дам по сто долларов, – капризно и требовательно вопросил Ромео Ола.
– Ксений Сабчах зебра, – с совершенно пустой интонацией вымолвил Джумшут, – а мы обезьяны.
Он поглядел на Ровшана, потом на безобидную кучку гомосексуалистов, потом снова на Ровшана и ответил:
– Мы сейчас придем, насяльника, только посоветуемся мало-мало.
Ромео Ола в нетерпении всплеснул руками:
– Ах, ну давайте быстрее! Чего тут советоваться!
И уже не обращая внимания на тех, кого он с легкостью записал в приматы, мэтр повернулся к своим гостям и вновь началось:
– Ани Лорак – дымчатый леопард!
– Гениально!
– Куклачев – камышовый кот. Он эякулирует от счастья!
И все в таком же духе. Тем временем оставленные вниманием патрициев Ровшан и Джумшут проскользнули в тот павильон, где лежали их инструменты, и молча вооружившись стамесками, вернулись обратно к любителям розового шампанского. Спустя несколько минут все розовое в мастерской Ромео Ола стало красным.
4
И вот только тогда, обобрав трупы своих жертв и устроив по обыкновению пожар, после столь массового убийства наследив так, что дальше некуда, и вновь посетив наутро Сбербанк, двое разбойников решились бежать. Земля горела у них под ногами, они разделились, условившись встретиться перед самой казахской границей в Троицке, куда надумали добраться на разных электричках, автобусах, попутных грузовиках: сперва до Челябинска, а уж оттуда к месту встречи. Этот путь занял у них несколько дней. За это время меры по их розыску значительно усилились, а в печать, к великому неудовольствию Масионжика, стали просачиваться намеки о национальном происхождении убийц фотографа сотоварищи. В то время как Ровшан и Джумшут мерили версты на подвернувшемся им попутном транспорте, в Москве был создан целый штаб по их розыску и поимке.
