Даниэль Пайснер - В темноте
Несколько дней подряд они высказывали свое недовольство условиями жизни в этом бункере Сохе, и он наконец сообщил, что Ковалов нашел для нас новое убежище – немного ниже от нынешнего по течению реки. Они решили, что пытаться вернуться в заранее подготовленную комнату будет слишком опасно, но в новом бункере, возможно, будет полегче. Мужчины почти сразу отправились в новое место, чтобы как-то подготовить его к новоселью. Папа вернулся совершенно измотанный уборкой, но с радостью сообщил, что работа идет быстро, хотя и отнимает у него и других мужчин очень много сил.
В этот день была его очередь идти за водой. Верный долгу, папа собрался в поход с Берестыцким и Хаскилем Оренбахом, но дядя Куба предложил сходить за него. Он так настаивал на этом, что папа, поколебавшись, в конце концов согласился.
Это была уже третья или четвертая неделя июня, самый пик дождливого сезона, и мы опасались, что наш бункер затопят поднявшиеся воды реки Пельтев. Поэтому Ковалов разработал новый маршрут походов за питьевой водой. Пробираться по этому пути было сложнее, но трубы были наклонены и изогнуты так, что в них можно было не бояться сильного течения. В результате вот уже несколько дней мужчины ходили за водой новой дорогой.
Именно по ней и отправился Куба со своими спутниками, а папа остался с нами. Но отдохнуть не получилось. Как раз в тот момент, когда Куба набирал воду в чайник, его смыло сильным потоком воды. Да, течение в трубах бывало таким сильным, что могло унести взрослого человека по трубам и сбросить его в протекающую по главному каналу реку. Как потом рассказал Берестыцкий, никто не видел приближавшегося вала. В трубах было какое-то количество воды, и ее уровень поднимался, когда они вытесняли ее своими телами, но течение казалось не слишком мощным. Однако в какой-то момент труба заполнилась водой, и дядю Кубу унесло потоком. Остальным удалось избежать его участи, потому что они в этот момент находились в боковом ответвлении.
Я не могу сказать, кого эта печальная новость убила больше: меня или папу. Конечно, папа, отпустивший Кубу вместо себя, чувствовал себя виновником его гибели. Кроме того, он любил мужа своей сестры. Куба был единственным оставшимся в живых членом семьи моего папы. Я тоже его любила. Он был очень добрый и забавный. Мало того, в обстановке, когда невозможно понять, кому из окружающих можно верить, а кому нет, Куба был единственным верным союзником отца. Все последующие годы папа время от времени задавался вопросом, была ли случайной смерть Кубы. Вот до какой степени отец не доверял людям Вайсса. Он знал, что на Берестыцкого можно положиться, но не мог избавиться от подозрений, что Хаскиль Оренбах подстроил этот несчастный случай. Папа так и не смог ничего доказать, но всегда думал, что к смерти Кубы приложили руку Вайсс и его приспешники…
Моя же скорбь была другого сорта. Смерть Кубы пробудила во мне печальные воспоминания о том, что случилось с моей кузиной Инкой, его дочерью. Я снова начала вспоминать, как бабушка махнула мне рукой, когда их с Инкой увозили немцы. Смерть дяди Кубы стала символизировать для меня судьбу всей нашей семьи. Эта смерть была знаком того, что все мы, вероятнее всего, тоже погибнем. Нас всех по очереди унесут мутные воды, погубит дизентерия или что-нибудь еще. Мы были не в убежище, а в ловушке, осознала вдруг я, и единственное спасение для нас – смерть. Это был не столько фатализм, сколько реализм, потому что даже в 7 лет я была в состоянии понять, в каком жутком положении мы оказались. И главным ключом к этому осознанию стала для меня смерть дяди Кубы. Конечно, я никому ничего не сказала. Я даже не могла по этому поводу плакать. Мне оставалось только спрятать эти мысли далеко в глубь своего существа, вместе со всеми остальными вещами, понять которые я силилась и делиться которыми я не хотела ни с кем. Говорить обо всех этих вещах я могла только со своим Мелеком. Я говорила ему еле слышным шепотом:
«Мелек, мне страшно».
А потом представляла, что Мелек берет меня за руку, гладит по голове и говорит:
«Все будет хорошо».
Он повторял это снова и снова, но я не верила даже ему.
Соху с Вроблевским очень расстроила смерть дяди Кубы. Куба им нравился. Мало того, он был частью нашей семьи, которую Соха обещал спасти. Мы все поговорили, что Кубе, наверно, было на роду написано утонуть в Пельтеве, потому что он уже два раза падал в реку и спасался только стараниями папы. Но пришел момент, когда папы не было рядом, и численность нашей группы сократилась до 20 человек.
* * *Смерть Кубы показалась дурным предзнаменованием не мне одной. Вскоре после этого случая две девушки, с которыми наша семья так и не успела познакомиться, попросили Соху вывести их из канализации. Они больше не могли жить в таких условиях, а теперь еще и боялись, что их тоже постигнет участь дяди Кубы. Они сказали, что попытают счастья на поверхности. В результате Соха с Вроблевским отвели их к канализационному люку, через который можно было незаметно подняться в город. Девушки надеялись покинуть Львов, но немцы поймали и расстреляли их почти сразу же после того, как они выбрались из канализации.
Это не остановило трех молодых парней. Они тоже попросили Соху с Вроблевским вывести их в город, намереваясь уйти в лес к партизанам. Они сказали, что больше ни дня не останутся в подземной тюрьме. Их тоже арестовали и убили сразу же, как только они поднялись в город.
Соха рассказал о случившемся с горечью в голосе. Ему было больно видеть, что его старания приводят к таким результатам. Мы были группой вконец отчаявшихся евреев, связанных обстоятельствами и… надеждой на спасение. Однако теперь нас осталось всего 15, и моим родителям оставалось только верить, что эти трагические события заставят недовольных – Вайсса, Вайнберга и братьев Оренбахов – прекратить смуту. Никакой власти над подземным сообществом у них уже не было, но они продолжали ныть, жаловаться и втихаря придумывать собственные планы побега. Однако они не осмеливались просить Соху показать им дорогу наверх, зная, что он им не доверяет. Возможно, Соха и сам скорее пристрелил бы их, чем позволил подняться в город, где они могли бы выдать наше местоположение и наших спасителей.
В подземельях у меня очень обострился слух. В первые дни пребывания здесь я совсем не разбирала, о чем шепчутся взрослые на противоположном конце комнаты. Теперь же, всего через несколько недель, я слышала, как Вайсс говорит со своими приятелями о свежих ягодах. Они стали часто фантазировать о том, как хорошо бы подышать свежим воздухом и поесть ягод. Они говорили об этом почти все время, но только между собой и не так, чтобы казалось, что они готовы прямо сейчас отправиться по ягоды. Для них эти ягоды стали своеобразной мечтой, идеалом свободы.
А потом мы проснулись как-то утром, а ни Вайсса, ни Вайнберга, ни Ицека Оренбаха с нами уже не было. Хаскиль Оренбах почему-то остался. Может, он посчитал, что у него будет больше шансов выжить под защитой наших спасителей. Но остальные трое тихонько выскользнули из бункера, пока все спали. Больше мы о них никогда не слышали. Вайсс второй раз бросил своих близких, теперь уже мать, которую мы звали бабулей, и молодую Галину. Вайнберг бросил свою беременную жену Геню (правда, он мог и не знать о ее беременности). Ицек Оренбах бросил своего брата Хаскиля.
Трудно сказать, знали ли о готовящемся побеге бабуля и Вайнбергова. Скорее всего, из всей группы в курсе их планов был только Хаскиль. Мой папа ломал голову, как сказать об этом Сохе. Он даже представил себе, что Сохе с Вроблевским придется броситься в погоню за Вайссом и его приятелями, чтобы те не успели вылезти и сообщить немцам, где мы прячемся. Но пришедший вскоре Соха сказал нам, что трое мужчин были убиты при попытке выбраться из канализационного колодца…
Все посчитали, что это даже к лучшему. Плохо было то, что теперь нас осталось всего 12, а значит, нам будет труднее переносить лишения.
Глава 6
Еще один побег
Несколько следующих дней после побега наших вечно недовольных компаньонов и гибели дяди Кубы мы приводили свою жизнь в норму, но потом на нас свалились новые неприятности. Конечно, термин «норма», я использую скорее условно, но все относительно. Под нормой я имею в виду определенный порядок, правила, режим дня, потому что только благодаря этим правилам мы еще могли чувствовать себя цивилизованными людьми. Именно в повседневной рутине мы находили силы продолжать жить.
Итак, на второй неделе июля 1943 года, почти через шесть недель после того, как мы оказались под церковью Марии Снежной, папа вернулся из похода за водой в насквозь мокрых ботинках. Ничего удивительного – мужчины всегда возвращались вымокшими до нитки и настолько грязными, что им даже не хотелось думать о том, из чего состоят эти вонючие сточные воды. По возвращении в убежище отец всегда выливал воду из ботинок. Это тоже было частью повседневной рутины, хотя иногда заканчивалось неприятными сюрпризами. Однажды отец потерял таким образом драгоценный камень. Он клал камни между пальцев ног и приклеивал их липкой лентой, но в тот раз лента отвалилась, и камень упал в реку, когда он снял ботинок. Для нас это была катастрофа: камень стоил несколько месяцев жизни под землей. Но в этот день отца беспокоили не драгоценные камни, а то, что у него насквозь промокли ботинки.
