Даниэль Пайснер - В темноте
Соха с Вроблевским вели себя предельно осторожно. Каждый раз они спускались в канализацию через люки на разных улицах, и мы слышали, как они пробираются через грязь и воду, еще за полчаса до их появления у нас. Как же они шумели, продвигаясь по трубам! Ковалов оставался сторожить вход в систему на поверхности. На случай задержания у них были заготовлены вполне убедительные объяснения. Они одевались в свои комбинезоны и болотные сапоги, брали с собой инструменты и фонари. Но как объяснить, почему у них в сумках лежат продукты и прочие вещи, не связанные с работой? На этот случай они договорились при встрече с немцами под землей просто бросать сумки в реку, течение которой моментально уносило их из виду.
Проверить на прочность все эти отговорки им довелось в самые первые дни, когда к ним, готовящимся спуститься в канализацию, вдруг подошел гестаповец. Он явно намеревался задать несколько вопросов, но Соха с Вроблевским столкнули мешки с продуктами в люк, а потом начали упрекать офицера в том, что он отвлек их от работы, в результате чего они уронили в воду цемент. Тактика оказалась эффективной, и офицер, махнув рукой, разрешил им продолжать заниматься тем, чем они занимались до его прихода. А мы в тот день остались без пищи – она утонула в Пельтеве.
Почти каждый день Соха с Вроблевским приносили с едой еще что-нибудь. К примеру, когда мы все болели дизентерией и холодная вода из фонтана сильно раздражала наши желудки, папа попросил принести спирта и жестяную баночку от сардин и сделал плитку, на которой грел воду. Горячая вода ослабляла боли в животе и не давала нам погибнуть от обезвоживания.
Соха с Вроблевским никогда не задерживались надолго. Они сообщали новости, немного отдыхали и отправлялись в обратный путь. А еще они забирали свой гонорар. Соха отказывался брать оплату вперед, потому что не знал, сколько нам придется прятаться, а также потому, что не хотел заставлять моего отца гадать, вернутся ли они на следующий день. А если с Сохой что-то случится? А если их поймают? Гораздо лучше, сказал Соха, платить за каждый день, потому что так мы будем поддерживать атмосферу взаимного доверия и профессиональные взаимоотношения.
А вот Вайсс, считавший себя главным организатором побега и пытавшийся управлять нашей жизнью под землей, достаточно скоро проявил себя человеком бесчестным. Как сказал позднее папа, его это ничуть не удивило. Меня, кстати, тоже. Я была наблюдательна и с самого начала поняла, что Вайсс – человек злой и лживый. Ведь он бросил жену и дочь в подвале барака, когда они испугались спускаться в подземелье. Теперь же выяснилось, что он не намеревается платить Сохе. Отказались платить и его друзья. Среди нас были незнакомые нам, но, судя по всему, хорошо известные Вайссу люди. У них просто не было денег. Все, что было, они отдали в первые дни, и теперь все расходы легли на папины плечи. Он оказался в очень сложном положении. Он боялся, что, сказав Сохе об отказе остальных платить, он усложнит наше положение. Он посчитал, что будет лучше платить Сохе полную сумму, покрывая недостачу из своего кармана. При таком раскладе у Сохи не будет повода думать, что мы хотим его обмануть. Конечно, папу взбесил тот факт, что на него сбросили все долги, но он подумал, что ввязываться в ссоры с остальными членами группы или рассказывать о них Сохе будет не в наших интересах. Словом, он решил платить за всех.
Я начала приглядываться к нашей компании. Как правило, мы сидели двумя группами в разных концах нашего бункера. С нами – мной, Павлом, папой, мамой – сидел дядя, портной Якоб Берестыцкий, наверно, самый религиозный еврей из всей компании, парикмахер Мундек Маргулис (Корсар), чрезвычайно трудолюбивый и веселый человек, и Клара Келер. Эта девушка буквально прилепилась к маме в самую первую ночь, проведенную нами в канализации..
– Вы будете мне мамой. Pani bedzie moja mama, – заявила она.
Мама спорить не стала. Клару к нам привел Корсар, и они оба нам очень нравились. Мы сразу увидели, что это хорошие люди с сильным характером. Если Кларе для спокойствия нужно было держаться поближе к маме, – пожалуйста, мама не возражала. Конечно, ей хватало забот со мной и Павлом, но в сердце всегда было местечко и для других людей.
На той стороне бункера был Вайсс, до сих пор считавший себя лидером нашего подземного сообщества, его пожилая мама, которую мы называли бабулей, и молодая женщина по имени Галина Винд. Бабуля была хорошим человеком. Она казалась нам старушкой, но такой ее, увы, сделали обстоятельства.
Галина Винд – это отдельная история. В первые недели, когда она встала на сторону Вайсса, с ней было очень трудно. Она пошла с ним под землю, когда спуститься отказалась его жена, и теперь расхаживала по бункеру, словно была супругой нашего самозваного начальника. Между ними явно что-то было, но что, я сказать затрудняюсь. Когда Соха с Вроблевским приносили хлеб, именно Галина забирала его, а потом раздавала нам. Вайсс ей, конечно, в этом потакал. Как говорил папа, во время раздачи еды с нами она вела себя, словно королева с чернью, а самые большие куски неизменно отдавала бабуле, Вайссу и его приспешникам.
Кроме того, в группу Вайсса входили Шмиэль Вайнберг с женой Геней и братья Хаскиль и Ицек Оренбахи. Договориться о чем-то с этими смутьянами было невозможно. Они постоянно критиковали Соху и говорили, что он не способен исполнять свои обещания. Они все время были недовольны принесенными им продуктами.
– Хлеб несвежий! – говорили они. – Порции маловаты!
Им не нравились условия жизни, будто это Соха был виноват в том, что в канализации грязно и воняет. Они терпеть не могли моего отца, Кубу, Берестыцкого и Корсара, оспаривали любые предложения и мнения. Сбиваясь в маленькую группу, они уходили в дальний угол и там шепотом обсуждали новые и, как им казалось, более удачные варианты спасения. Самым говорливым после Вайсса был, наверно, Вайнберг. Он громче всех жаловался на неудобства. И обожал критиковать всё и вся! Оренбахи от него отставали мало – просто делали это не так вызывающе. Немудрено, что мы с ними не могли ужиться.
Со временем мы узнали, что Шмиэль с Геней отдали свою дочурку женщине-арийке. Странно узнавать такие вещи о людях, к которым ты вроде бы уже начал относиться отрицательно! Сразу начинаешь видеть их в другом свете и немного иначе к ним относиться. По крайней мере, Геню Вайнберг мы начали жалеть. Шмиэль же был настолько трудным и неприятным в общении человеком, что к нему сочувствия просто не возникало. Но для сочувствия Гене Вайнберговой, как говорится в Польше, был и еще один повод: она уже несколько месяцев носила под сердцем ребенка. Она об этом никому не сказала. Не знаю, сказала ли она об этом своему мужу. Я абсолютно уверена, что Вайсс и его приятели отговорили бы ее искать спасения под землей, если б знали о том, что она в положении. Мало того, этого бы не допустил и Соха. Конечно, никто из нас не имел ни малейшего представления, сколько мы будем прятаться под землей, но всем было бы понятно, что для беременной женщины и ее еще не родившегося ребенка жить в таких условиях будет очень опасно.
Состояние Вайнберговой оставалось незамеченным очень долго. Она почти никогда не снимала свое черное пальто, а присаживаясь на камни, накрывалась им, как одеялом. Кроме того, в нашем убежище под Марией Снежной было темно, и поэтому разглядеть друг друга у нас не было возможности. В определенных ситуациях (например, когда нам надо было отойти в темный уголок, чтобы справить нужду) темнота оказывалась полезной, но отсутствие света позволило Вайнберговой довольно долго скрывать беременность от остальных.
Еще в нашей компании был доктор Вайсс. Но в родственных связях с хамоватым Вайссом он не состоял. Вообще-то я даже не знаю, был ли он связан хоть с кем-нибудь из нашей группы. Он держался особняком. Возможно, Соха просто решил взять его с собой, когда сокращал большую группу до нынешней ее численности. Мы все относились к доктору Вайссу с симпатией. Он никогда не отказывал в помощи. Когда наставала его очередь идти за водой, он лез в трубу без протестов и жалоб. Он с благодарностью принимал ежедневную пайку хлеба и воды. Покуда у него были деньги, он исправно отдавал свою долю гонорара Сохе. Мне кажется, за все время, проведенное в подземелье, я не перемолвилась с ним и парой слов, но, с другой стороны, я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь сказал о нем плохо.
И наконец еще две группки людей: три молодых человека, которые могли знать, а могли и не знать Вайсса в прошлом, и две молодые женщины, возможно, убедившие Соху взять их, когда он отбирал из 70 человек нашу группу. Я так и не узнала имен этих людей, я даже не помню лиц, которые можно было бы сопоставить с их приглушенными голосами, доносившимися из темноты, царившей в нашем бункере. Они пробыли с нами не очень долго, и мы с родителями не успели с ними познакомиться. Для меня они так и остались всего лишь тихими голосами.
