Наталия Терентьева - Училка
— Ба-ли-и-и-ин! — просто возопил Будковский.
Кирилл с ненавистью посмотрел на меня. Катя подняла глаза и снова опустила. Лиза, девочка с грязными локонами, запустила руку в волосы, почесалась, отбросила их назад и сказала:
— Крейзи…
— Ты на каком языке сейчас разговариваешь? — поинтересовалась я. — Крейзи — это сумасшедший. Сумасшедший кто?
— Минус два балла! — прокомментировал Будковский. — Лизка — тебе сразу пара. Классную назвала «крейзи»!
Девочка насупилась и полезла рыться в портфель, негромко приговаривая:
— Ничего я не назвала, просто вылетело, я вообще не знаю, что такое «крейзи»… Это что-то вроде «кул», только круче…
— Про себя бубни, хорошо? — попросила я Лизу. — И волосы заколи. Есть чем? А лучше помой и потом заколи. Так что, друзья мои, мы будем дружить или издеваться друг над другом, портить друг другу жизнь, кровь, здоровье, оценки?
— How much? — очень тихо спросил Селиверстов Кирилл, но я услышала.
— Маленький тухлый провокатор, — засмеялась я. — Тебе бесплатно. От тебя и так слишком много…
— Вони! — радостно проорал Будковский и сам же и захохотал.
— А мне вообще всё по фиг… — промычал Слава и перелег на другую сторону парты.
— В этой связи на следующей неделе будет родительское собрание. Запишите в дневники. Очень хотелось бы познакомиться со всеми родителями, с бабушками, с отчимами…
Может, зря я так? А как? Непротивляться злу насилием? Подставлять другую щеку? Игнорировать? За что они меня с самого первого дня невзлюбили — не все, нет, некоторые? Или это такая позиция, проверка? Или это развлечение — как в подворотне, когда задирают прохожих, не имея в виду их грабить или даже бить, просто — попугать, подразнить, пощекотать себе нервы… Но так же не должно быть! Это же не подворотня, не колония для малолетних преступников, это самая обычная школа. Надо все-таки попроситься на уроки к другим учителям, посмотреть, что происходит там. И если дело во мне — уходить.
— Подожди, — я остановила Катю, когда та проходила вместе со всеми мимо моего стола. — Я тебе соболезную. Когда умерла бабушка?
Катя посмотрела на меня мгновенно покрасневшими глазами.
— На каникулах.
— Вот сейчас? На той неделе?
— Да.
— Похоронили уже? — я старалась говорить как можно осторожнее.
— Катька, ты чего? — Другая ученица остановилась, увидев, что Катя полезла в сумку за платком.
— Иди, Свет, все хорошо! Я сейчас догоню! — махнула ей Катя.
Я взяла девочку за руку.
— Я тебе искренне соболезную. Сейчас у тебя очень тяжелое время. Бабушка болела?
— Болела, но… Все равно… Извините, — она вытерла глаза и выпрямилась.
— Держись. Я знаю, что это такое.
— Я выходила маме позвонить, она на работу сегодня не пошла, не смогла…
— Хорошо, все нормально, я поняла.
— А кто вам сказал? — спросила вдруг Катя.
— Не важно. Я имен еще не знаю. Не думай об этом. Тебя ведь все любят в классе?
Катя кивнула. Две недели назад, до каникул, это была совсем другая девочка. Сияющая, уверенная в себе, веселая, брызжущая жизнью и энергией. Как мне хотелось что-то сейчас сказать… Но какие слова тут подберешь!
— Я пойду, Анна Леонидовна, хорошо? А то перемена маленькая.
— Конечно, иди. — Я погладила девочку по руке. — Ты очень хорошо написала сочинение.
— Спасибо, — кивнула Катя. — Я писала в самом начале каникул, когда бабушка еще была жива. И все равно я что-то такое чувствовала… А Чехов про себя это писал?
— Про тебя. И про меня. И про всех.
Катя внимательно посмотрела на меня.
— Я понимаю, что вы хотите сказать.
Мне хотелось обнять девочку, но я не стала этого делать.
Пожалуй, я пока не буду уходить из школы. Даже если я во всем не права.
Глава 14
Никитоса долго держать в больнице не стали, зашили, пролили капельницами и через несколько дней выпустили. Он дома посидел-посидел три дня и взвыл.
— Ма-а-а-а-ам! — бросился он ко мне, когда я, еле живая от всех моих ярких школьных событий, добралась до дома и даже села в прихожей, снимая сапоги.
Кажется, в школе я не присела ни разу. Нет, один раз, в пятом коррекционном, когда ставила оценки. Ученики, еще маленькие по росту, подходили с дневниками, и я села за стол, чтобы не нависать над ними, еще больше не подавлять. После урока в седьмом «А» я, видимо, вела все остальные уроки в том же духе, и дети держались соответственно — с осторожностью и даже почтением. Может, мне вообще забыть про пряники как часть моей педагогической системы? Кнут, ремень, палка, двойки-колы — и ни одного лишнего вяка, ни шороха, ни наглой ухмылки в ответ?
— Мам-мам-мам-мам… — стучался об меня Никитос перевязанной головой. — Я дома не могу, ску-у-учно! Бабушка заставляет читать и есть всё время!
— Анечка! — Наталья Викторовна начала было оправдываться. — Я насильно не кормлю…
— Да что вы, Наталья Викторовна! Спасибо, что согласились посидеть…
— А я не согласился сидеть дома! — стал настаивать Никитос. — Я…
— Помолчи. Пойдешь завтра в школу. С одним условием…
— Да-а-а-а-а-а-а! — заорал Никитос и поскакал на одной ноге в комнату, сшибив на ходу Настьку, которая не заплакала, упав, а засмеялась и даже попыталась попрыгать за Никитосом.
— Анечка, — Наталья Викторовна поправила очки и очень осторожно спросила: — Ты прости, что я вмешиваюсь… А у вас с Игорем всё хорошо?
Я не знала, что она имеет в виду. И смысл ее вопроса поняла гораздо позже. Тогда же я только удивилась, что Наталья Викторовна вдруг стала обсуждать очевидное. У нас с Игоряшей все плохо. Но не настолько, чтобы от этого страдали окружающие — его мать и наши общие дети. А нам — конечно, не сладко. Он мается в тоске, я маюсь в его присутствии. Что же тут может быть хорошего?
— У нас все нормально, Наталья Викторовна, — постаралась улыбнуться я. — А что?
— Да нет… так, ничего, Анюта. Нормально — и нормально. Я пойду? Игоряшу скоро кормить.
— Конечно, Наталья Викторовна! Спасибо вам.
В школу Никитоса вызвался сопровождать Игоряша. Не просто довести до дверей — он и так все время близнецов в школу водит, — а сидеть целый день! Я даже сразу не поверила:
— Взял отпуск? Тебе отпуска не жалко?
— Нет, не жалко. У меня большой отпуск. Я боюсь Никитку одного оставлять.
Игоряша, бедный Игоряша. Какой хороший отец! И каким бы замечательным мужем был кому-нибудь, если бы не дружил с Андрюшкой, и Андрюшкина сестра расчетливо и холодно в один момент не выбрала бы Игоряшу в биологические отцы своему будущему ребенку. Нет-нет, конечно, всё было не совсем так.
Игоряша был симпатичный, молодой, на десять лет моложе, чем сейчас. У него так не потели руки, не сутулилась уныло и покорно спина, у меня была надежда, что я уговорю его сбрить бородку в один прекрасный день… Да разве дело в этом? Просто Игоряша — симпатичный и хороший. Вполне импозантный даже, если мама его с утра хорошо оденет. Он мне почти нравился. Нравился. Не до дрожи, но нравился. Приятный, милый, очень порядочный. Слова плохого не скажет. И на меня смотрит — не отрываясь, сколько я себя помню. Выбрать его в отцы будущему ребенку было нетрудно. А потом… Потом, чем больше я его узнавала, тем больше он меня раздражал. Жили же раньше, не любя — когда суженых родители выбирали? Жили. Потому что иначе нельзя было. А сейчас — иначе можно. И от тоски чахнуть рядом с Игоряшей я не хочу.
И в результате хороший отец Игоряша целую неделю ходил в школу вместе с Никитосом, сидел на уроках, ему разрешили.
К концу этой недели мне показалось, что Настька стала заболевать. Я ловила на себе ее встревоженный взгляд, она то и дело краснела — от каких-то своих неприятных мыслей, отказывалась от еды.
— Что? — спросила я ее, сев с ней вдвоем в своей комнате и крепко обняв.
— Мам, — Настька мгновенно напустила полные глаза слез, — пусть папа больше никогда к нам в класс не ходит. Хорошо?
— Хорошо. А почему?
Настька молчала, глядя на меня широко открытыми глазами, из которых при этом ручьями вытекали слезы. Душераздирающее зрелище, надо признать.
— Ты так на меня смотришь, как будто я в чем-то виновата. Что? Что такое случилось?
Я даже не представляла себе, что делается в душе у Настьки и насколько близка я была к истине. Конечно, виновата во всем, что произошло, была я одна. Но Настька, ничего не говоря, просто уткнулась мне в колени и завыла так, что Никитос примчался со скоростью маленького бронетранспортера, сшибая всё на своем ходу.
— Что у вас в классе случилось? — остановила я его на лету.
— У нас?
— Да, у вас. Почему Настька плачет и просит, чтобы папа больше с тобой в школу не ходил?
— А, мам, точно! Я тоже прошу, чтобы он не ходил! — обрадовался Никитос.
