Эмманюэль Роблес - На городских холмах
— Ты не хочешь… взять денег… чтобы уехать?
Я застыл на месте, вцепившись рукой в портьеру.
Я был так поражен, словно она предложила мне помочь убить ее мужа. Не зная, что ответить, я резко повернулся к ней спиной и бросился из комнаты в заросли кустов.
Очутившись у садовой калитки, я остановился и поискал на правом столбе след от пули, выпущенной Альмаро.
Наконец я нащупал на одном из камней свежую, шероховатую царапину. Пуля пролетела тогда на уровне моей груди. Да, я хорошо сделал, что бросился на землю. Несколько секунд я задумчиво поглаживал шрам на камне…
IIIЧерез полчаса я звонил к Монике.
Она открыла дверь, радостно вскрикнула от удивления и бросилась ко мне со словами:
— Когда ты приехал?
Я солгал:
— Только что.
Пока я с тоскливым и горьким чувством оглядывал комнату, разобранную постель, матовую лампу, Моника закидала меня вопросами. Она хотела знать, почему я не писал, почему не зашел к ней перед отъездом, что я делал все это время, много ли разъезжал по Кабилии.
Она удивляла меня. Никогда еще я не видел ее такой возбужденной, такой болтливой. Я снова привлек ее к себе и ласкал ее волосы — это удовольствие мне хотелось бы продлить подольше.
Вдруг она сказала:
— Я приготовлю тебе ванну.
— Только побыстрее.
Я остался один возле лампы. В этой комнате меня охватило ощущение безопасности и безмятежного счастья. Мадам Альмаро, должно быть, не долго осушала платком слезы. Я представил себе, как, присосавшись к телефону, она поднимает на ноги полицию… Я сел на кровать и начал раздеваться. Завтра до одиннадцати я должен стоять на пути автомобиля Альмаро. Где-нибудь подальше от виллы, которую непременно будут охранять. (Под лампой — книга. Желтая книга. Между страницами заложено письмо.) Надо будет притаиться, и когда машина замедлит ход… Шесть пуль… (Откуда письмо? Из Красного Креста, что ли? В ванну с шумом льется вода. Письмо из Красного Креста. Черт возьми…) Я затаил дыхание, метнул взгляд на Монику. Она стояла ко мне спиной. Я распахнул книгу: письмо от Андре. Так я и знал! (Какой Андре? Раме лен. Нет, Гамелен… Но только бы ничем себя не выдать. Все тот же плеск льющейся воды.) Машина поворачивает. Я стреляю. («Моя дорогая, твое письмо доставило мне огромную радость»). Я отдергиваю руку… Ну да: «Твое письмо доставило мне огромную радость…» (Надо бы научиться стрелять из револьвера.) Ну и мерзавка. И она еще говорит: «Клянусь тебе, что не он…» В школе у меня был товарищ, которого звали Гамелен. Теперь мой Гамелен — школьный учитель. Я тоже мог бы стать учителем в школе. Маленькая должностенка в Кабилии. Ребятишки. (Между прочим, револьверы, дают осечки… Когда машина станет разворачиваться, во что бы то ни стало стрелять, если даже мне придется погибнуть под ее колесами.)
— Готово! — позвала Моника.
…огромную радость!
Я встал и босиком прошел мимо Моники, даже не взглянув на нее. Ни о чем не хотелось больше думать. Ну честное слово, ни о чем! Еле двигаясь от усталости, я сбросил с себя то немногое, что на мне оставалось, и влез в воду. Моника болтала за дверью:
— В тот же вечер, когда ты уезжал, в ресторан пришли двое каких-то мужчин и спросили, не знаю ли я, где можно тебя разыскать.
Она говорила ровным, спокойным голосом. Слушая этот голос, я никогда бы ни в чем не заподозрил ее.
— Я решила не говорить им, что ты уезжаешь. Ты знаешь их?
— Это неважно…
Она замолчала. В воде я разжал пальцы и снова сжал их в кулак. Пуля Альмаро могла бы угодить мне в грудь… Я выскочу навстречу машине и буду стрелять, стрелять, если даже потом она раздавит меня…
Я слышал, как Моника ходит взад-вперед по комнате, шлепая по полу ночными туфлями. Она что-то напевала.
Несомненно, мадам Альмаро уже предупредила полицейских. Вот они идут к Флавии. Может быть, и сюда заглянут? Эти мерзавцы всегда хорошо осведомлены! Уж они-то разузнают, что Моника — моя подруга. «Твое письмо доставило мне огромную радость». Да, Моника была моей подругой, но существовал еще и Андре! А почему бы и нет? Ведь любит же мадам Альмаро своего мужа, несмотря на двадцать пять погибших от удушья в Ага… Ее лицо, залитое слезами: «Он — мой муж!» А если сунуть это письмо под нос Монике? Что тогда она скажет?
Но я и не пытался угадать ее ответ: я знал, что ни о чем не спрошу ее. К чему портить эту ночь? Разве это не последняя наша ночь? Завтра, после полудня, я превращусь в человека, за которым охотятся. И это «завтра» простиралось передо мной, как неизведанное море. Потом я буду вспоминать и эту ночь, и эту комнату, и голос Моники, и ее тело. Подобно Андре, который там, в Германии, ночами тоже думает о ней и со стоном валится ничком….
Моника ждала меня в постели. Мягкий свет лампы выхватывал из полумрака ее плечо… Забыть обо всем. Ни о чем не думать…
Никогда еще, кажется, я не любил ее так, как в эту ночь, и никогда еще она не была такой нежной и покорной.
Около двух часов ночи я уловил шорох шагов на лестнице. Я протянул руку к куртке, которая висела возле кровати, на спинке стула Моника лежала рядом. Мое движение насторожило ее.
— Что ты ищешь?
— Молчи, спи.
Я подумал: «Как можно драться нагишом!..» Прислушался. Дыхание Моники мешало мне улавливать шум шагов. Вот они миновали нашу дверь и затерялись где-то в верхних этажах.
Будто желая успокоить меня, Моника шепнула:
— Это соседи с пятого этажа.
Я подождал еще немного и только потом вытащил руку из кармана куртки, где лежал револьвер. Волнение улеглось, красные точки уже не плясали перед глазами. Бок о бок со мной лежало какое-то существо без лица, с очень нежной кожей, его сонное дыхание становилось все глубже, все ровнее… Мне не спалось. Открыв глаза, я уставился в темноту. Через несколько часов займется новый день. Воскресенье. Но это воскресенье будет не похоже на другие. Через несколько часов автомобиль Альмаро вырвется из Шершеля, окажется на дороге, огибающей гору Шенуа и устремится к Алжиру… Навстречу дулу моего револьвера… Мне казалось, утром я убью не Альмаро, а самого себя. В эту минуту я почувствовал себя страшно одиноким, отрешенным от всего мирского, словно человек, который уединился от людей, чтобы пустить себе пулю в лоб…
Я осторожно встал с постели, подошел к окну, поднял жалюзи. Надвигалась гроза. Я посмотрел на Алжир, на темные груды домов. Сверху улица казалась вырубленной в земле траншеей. Пустынная, печальная улица, освещенная одиноким фонарем. Вдалеке за крышами раскинулся круглый, зеленый залив с белой полоской мола, похожего на шпагу на подносе. В бледнеющем небе громоздились высокие горы облаков.
Ко мне подошла Моника. Она завернулась в простыню, придерживая ее кулаками у груди. Одно плечо у нее оголилось.
— Что с тобой? — спросила она.
— Ничего.
— Не спится?
— Угу.
Она стесняла меня.
— Скоро пойдет дождь. Летняя гроза. Во второй половине дня будет хорошая погода.
Она говорила так тихо, будто боялась разбудить кого-нибудь в комнате.
Я сказал:
— Ложись спать. Я лягу немного погодя…
Она ушла, а я опять посмотрел на город. С запада тянул легкий ветерок, небо застилали все новые и новые тучи, похожие на тяжелые клубы дыма от гигантского пожара.
А что, если мадам Альмаро поставила на ноги полицию? Что она сделала после того, как я ушел?.. А вдруг меня схватят до того, как?.. Лучше бы я переночевал у Сориа. И, к тому же, так я никогда бы и не узнал, что Моника писала Андре…
В порту поднимались к облакам дымки. Я наклонился, жадно вглядываясь в этот уснувший город и в эти дымки, вившиеся в ночи. Алжир спал. А за несколько тысяч километров отсюда люди бодрствовали, стараясь уничтожить кого-то или сами спастись от уничтожения… Мне казалось, что я слышу их крики — прибой грозовых туч как бы доносил их до меня через безмолвие и беспредельность звездных полей. Но нет. Это всего лишь отзвук моей собственной жизни, биение крови в моей пылающей голове. Что сейчас делает Альмаро? Может быть, спит глубоким сном? А может быть, и во сне его тревожит какое-то смутное предчувствие, порождение моего жгучего желания убить его, того желания, что не дает мне спать? Действительно ли существуют такие предчувствия, о которых мне говорили некоторые товарищи, воевавшие в сороковом году? (Перед глазами — Альмаро. Снедаемый тревогой, он в ужасе привстал на кровати во мраке своей комнаты в Шершеле!)
Что ж, самое разумное сейчас — заснуть. Но мне казалось, что никогда в жизни я не смогу больше спать!
Утром тонкие солнечные иглы проскользнули в комнату сквозь щели жалюзи и разогнали тяжелую дремоту, которая все же одолела меня на рассвете.
