Эмманюэль Роблес - На городских холмах
Я прислушался. Нигде ни звука. Позади меня, за портьерой — прозрачная, шепчущая тишина сада, дремлющего в лунном свете. Глухая, плотная тишина дома… В комнате горела маленькая четырехламповая люстра.
Все это показалось мне необычным. Я взглянул на женщину. Она все еще стояла. Я резко бросил:
— Садитесь!
Она повиновалась. Мне не хотелось, чтоб она стояла. Выражение испуга уже сошло с ее лица. Она была очень бледна и походила на человека, на которого обрушилось страшное горе. Когда я ворвался в комнату, она что-то писала. Она отбросила ручку, и та покатилась по письму. Я видел пятна на бумаге. Видел все мелочи в этой комнате: маленькие картины, на которых были изображены регата, горы; фотографию девушки, похожей на мадам Альмаро. Я чуть не спросил:
«Это вы?»
У меня болел желудок, ломило виски. Я спросил:
— Где он?
Она не ответила. Может быть, не слышала моего вопроса? Я не мог говорить слишком громко. А что, если Альмаро здесь, рядом? Если он знает, что я здесь? Если он слышит меня? Меня охватило чувство горькой уверенности, что все потеряно. Я как-то сразу ослабел. Слабость голодного человека: та же боль в голове, то же отсутствие мыслей.
— Где он?
Она опять посмотрела на меня обезумевшим взглядом. Теперь она сидела, будто изваяние, втянув голову в плечи, высоко подняв сцепленные руки, как бы боясь, что ее задушат.
Наконец она ответила:
— Он в Шершеле…
— Вы одна в доме?
Она быстро кивнула головой: «Да». Я был настороже. Подошел к двери, выходившей в коридор, прислушался. Сандалии у меня будто налиты свинцом. Когда я проходил по комнате, мне показалось, что я рассекаю свет и словно продираюсь сквозь высоко натянутую паутину. За стенами комнаты царила тишина…
Надо бы подняться на второй этаж. Снова увидеть бюро, зеленую лампу.
Где-то далеко, словно в ином мире, прозвучал долгий зов пароходной сирены, и мне вдруг захотелось уйти, спуститься к темной воде порта…
Я вернулся к портьере.
Женщина не пошевелилась.
— Когда он должен вернуться?
Она устало сложила руки на столе и ответила мне, понурившись:
— Завтра…
Я переспросил:
— Завтра?
Она опять кивнула и с мольбой посмотрела на меня. В глазах ее сверкали слезы. Они ручейками текли по щекам. Я бросил взгляд на письмо. На него только что капнула слеза и расплылась звездным пятном. А что, если убить эту женщину? Задушить. Потом дождаться возвращения Альмаро. Задушить ее так же, как Фурнье задушил своего немца. Но она не сводила с меня глаз, и у меня появилось такое ощущение, будто все это она прочла у меня на лице. Я отбросил прочь эти нелепые мысли. К тому же я был уверен, что не смогу подойти к ней, схватить ее, сдавить горло… Нет, я никогда не смог бы этого сделать.
— В котором часу он должен вернуться?
Ответит она или не ответит? Я взглянул на нее, и во мне снова закипел гнев.
— К одиннадцати, — ответила она.
Снова мелькнула мысль, что все пошло прахом.
Мадам Альмаро понемногу успокаивалась. Она выглядела теперь не такой подавленной. Она сидела, слегка наклонившись вперед, потная и усталая…
Мне вспомнился ее визит ко мне: Какой ты, однако, гордец, мальчик! Откуда-то она вытащила носовой платочек и теперь прикладывала его к глазам, сморкалась. Где-то в доме пробили часы. (Неужели придется ждать до завтра? Тогда Фурнье сказал: Самое тяжелое — это ждать.) Последний удар часов прозвучал с какой-то нарочитой многозначительностью. Двенадцать часов ожидания!
Я почувствовал себя растерянным, как человек, который неудачно пытался покончить с собой. Я злобно прорычал:
— Это вы посоветовали Альмаро прислать ко мне полицию?
Она вскрикнула, прижав к груди руку:
— Я?..
Ее мокрое от слез лицо здорово постарело за то время, что я был в комнате. (Может быть, фотография на задней стене не ее, а дочери?)
— Не считайте меня идиотом. Разве после своего посещения вы не посоветовали мужу сделать так, чтоб меня арестовали? Вы же знали, что я решил его… отплатить ему за все.
Я говорил запальчиво.
Она опустила голову. Я торжествовал.
— Так ведь, да?
Снова она подняла на меня глаза — те самые, что на фотографии.
— Я приходила посоветовать тебе уехать. Я знала: он хочет сделать так, чтоб тебя арестовали.
— Что? Что за чушь вы порете?
Поразительно! Она хотела вырвать меня из когтей своего мужа! Это она-то, которая, казалось, так восхищается им, которая считает его непогрешимым! В памяти, однако, пронеслось воспоминание о нашей первой встрече там, у лестницы, после того, как Альмаро вышвырнул меня вон.
— Он пришел в бешенство, узнав, что накануне тебя упустили. Он решил отправить тебя в лагерь.
— Но вы мне этого не сказали.
— Я намекнула тебе на это.
Последовало короткое молчание, потом она добавила, словно извиняясь:
— Все-таки он мой муж…
— Верно. Ну и что?
— Я думала, будет лучше, если ты уедешь. Когда я узнала, что ты покинул Алжир…
— Как вы об этом узнали?
— От твоей хозяйки.
— Вы опять были у меня?
— Да.
На этот раз я посмотрел на нее с еще большим удивлением. Почему она так упорно старалась уберечь меня от ненависти Альмаро? В память моей матери? Я хотел было спросить ее об этом, но она снова заговорила, как бы ободренная моим молчанием:
— Вот так я узнала, что ты уехал, что отказался от…
— От мести?
— Да.
— И вы поверили?
Я бросил эти слова, вложив в них уничтожающую иронию. Она как-то покорно, робко взглянула на меня. Ее покрасневшие глаза были полны слез. Мне подумалось, что эта женщина любит Альмаро, боится за него, и если я убью ее мужа, то тем самым нанесу удар и ей, хоть она и пыталась спасти меня. Я спросил:
— Он вам… дорог?
— Ну конечно, — удивленно ответила она.
— Даже после того, как двадцать пять человек погибли в Ага?
Она ужасно покраснела и совсем неожиданно ответила:
— Но это не его вина! Не нужно так думать!
— То есть как это не его вина? Вы вполне в этом уверены? Кто приказал арестовать рабочих, которые отказывались уезжать?
— Да, но…
— Что «но»?
Она неслышно заплакала. Женщина эта раздражала меня. Голос ее дрогнул:
— Он не приказывал помещать их в этот подвал. Он хотел, чтоб их собрали в пакгаузе. Но его люди узнали, что пакгауз закрыт… Нет, это не он виноват. Клянусь тебе, что не он. Ты из-за этого пришел? Ну, скажи, из-за этого?..
Она посмотрела на меня. Ее налитые слезами глаза смотрели растерянно. Я устало ответил:
— Из-за этого или из-за другого…
Казалось, она совсем лишилась рассудка.
— Ты ведь не хочешь убить моего мужа из-за той истории с плакатами? Это же было давно! Разве за такой пустяк убивают человека?
— Хватит с меня!
На этот раз я закричал. Ее говорливость бесила меня. Она замолкла, удивленная и немного напуганная.
Я мог бы привести ей уйму возражений. Но к чему? Что значили здесь слова? Разве они имели для нее тот же смысл, что и для меня? Нужно было уходить. Я выглянул наружу. Сад, посеребренный луной, казался заснеженным. Далеко-далеко звенело радио… Этакий легонький мотивчик… Он будто издевался над моей неудачей…
— Уверяю тебя, он не имеет никакого отношения к этому ужасному несчастью… Этих несчастных людей заперли…
Опять? Что ж, она так и не замолчит? Я сухо произнес:
— Ладно. Я вам верю…
Но в то же время я подумал, что было бы неплохо успокоить эту женщину. Внушить ей, будто я отказался от своего плана, и тем самым оставить себе возможность свободно действовать в будущем.
— Что ты намереваешься делать? — спросила она в ту же секунду все тем же робким и умоляющим голосом.
Я пожал плечами, сделав вид, что мне безразлично дальнейшее.
— Что ж, остается только уйти! Я достаточно узнал…
Верит ли она мне? Я взглянул на ее озабоченное лицо, на ее пустые глаза старой женщины, которые затравленно уставились на меня, и добавил:
— Вы бы чувствовали себя намного спокойнее, если б меня арестовали? Вы огорчены тем, что предупредили меня?
Она отрицательно покачала головой, усталым движением вытерла слезы на щеках и сказала:
— Если ты не убьешь его, это сделает другой… У него столько врагов!..
Я возразил:
— Увидим…
И тотчас же прикусил язык.
Но, кажется, она не расслышала. Я собрался уходить. Из рамки мне улыбалась фотография молоденькой девушки. Теперь я узнал ее: это была она, мадам Альмаро, лет в девятнадцать-двадцать. Красивая. С привычным презрением я снова взглянул на мадам Альмаро. Казалось, она пытается что-то сказать… Наконец она пробормотала:
— Ты не хочешь… взять денег… чтобы уехать?
Я застыл на месте, вцепившись рукой в портьеру.
