Геза Чат - Сад чародея
Молодой человек сидел неподвижно и смотрел в пасмурное сумеречное небо, сердце его слегка колотилось, терпение окончательно ослабло. В небе одна за другой начали появляться звезды, словно кто-то включал их по одной с небесного распределительного щита. Рядом с пассажиром сидели и болтали две молодые крестьянки. Поезд был набит битком — все ехали с альфёльдских осенних ярмарок, и в вагоны второго класса подсадили пассажиров из третьего. Женщины были в приподнятом настроении и вели себя шумно — много смеялись и ни капли не задумывались, что их громкая речь может помешать соседу.
Поезд, тем временем, остановился, надо было разместить новую порцию пассажиров. Кондуктор забегал по вагону, послышались громкие ругательства, под подошвами огромных сапог захрустела щебенка. А поезд все не трогался с места.
Молодой человек, потеряв всякую надежду, сел на свое место — единственное сидение в вагонном коридоре. Он сидел неподвижно, закрыв глаза, решив для себя, что не сдвинется с места, пока длинный гудок не возвестит о прибытии поезда в Будапешт.
Он просидел так, казалось, несколько часов. Думать не мог ни о чем. Разговоры попутчиков, стук дверей проносились мимо, словно обрывочные картинки нехорошего и длинного сна.
Разбудил его звонкий, продолжительный и приятный свист. Молодой пассажир открыл глаза и улыбнулся. За окном виднелись белые дуговые лампы, толпы снующих туда-сюда людей, бегущие носильщики, камеры хранения, заполненные большими чемоданами, и вокзальные служащие, которые там работали. Поезд остановился. Юноша, пошатываясь, почти теряя сознание от усталости и волнения, вышел из вагона.
Наконец-то! Ступив на перрон, молодой человек последовал за толпой. Крепкий запах паровозного угля подействовал на него почти освежающе, но гулкий и разнородный шум напрочь отнял способность ориентироваться. У выхода его остановили:
— У вас билет по льготному тарифу, где к нему талон?
Юноша в спешке вытащил удостоверение и, словно защищаясь, произнес:
— Меня зовут Эрнё Хоффман младший.
Сомнений в его личности быть не могло. В документе значилось: Выдано сыну городского врача господина Эрнё Хоффмана.
Молодой человек отправился получать багаж. Фининспектор захотел его проверить. Инспекторы так разворошили содержимое до отказа набитого ящика, что он раздулся еще больше. Потребовалось немало времени, чтобы снова упаковать аккуратно уложенные дома вещи.
— Отнесите в пролетку, — решительно и торжествующе заявил юноша носильщику и поспешил за ним с презрительной улыбкой, словно он только что победил солдат министра финансов.
— Ференц кёрут, сорок четыре!
Квартира у него уже была. Сознание этого факта сообщало молодому человеку определенную гордость и давало ощущение дома. Однако в пролетке уверенности и энергии у него поубавилось. Юноша поднял широкий воротник и забился на сидение справа, несмело подавшись вперед. Второе сидение осталось совершенно свободным — точно таким, как оно предназначалось для пассажира слева. В детской нерешительности, весь дрожа от волнения, не двигаясь, с холодеющими пальцами и широко открытыми глазами — таким въехал в столицу Эрнё Хоффман, ворвался в неведомое, сто раз виданное в снах, в чудесные грехи, обещания и электрический свет.
Экипаж остановился, извозчик стащил ящик на асфальт. Эрнё достал кошелек, помня отцовский наказ:
— Извозчику скажешь, чтобы позвал помощника управляющего, потом дашь извозчику форинт и попросишь помощника затащить багаж наверх.
Помощник управляющего появился тут же, извозчик без единого слова благодарности сунул плату в карман и уехал.
— Извольте обождать, — обратился к юноше помощник управляющего, бледный, невысокий мужчина с рыжими усами, — я жену позову, а то одному мне ящик не поднять.
Эрнё Хоффман, тем временем, огляделся кругом. На широком тротуаре резвились маленькие дети, прямо перед ним медленным, ритмичным шагом прошли, держа друг друга под руку, симпатичные девушки. В ярко освещенной мясной лавке толпились полчища покупателей. Со всех сторон доносился запах гниения, но то была первоклассная вонь: пыльный запах перенаселенных городских квартир, смешанный с угольным дымом заводов и мастерских.
Вот он большой город, мегаполис, Лондон английских романов, неведомое и страшное чудовище, у которого не разобрать — где голова, где туловище, а где ноги! Но ощущения не преобразовывались у него в слова, понятия и оценки, они пронизывали его нервную систему блуждающими токами и проявлялись слабым, приятным, боязливым трепетом в кончиках пальцев и коленях.
Помощник вернулся с женой, они кое-как подняли тяжелый ящик и потащили его наверх.
— Четвертый этаж, шестая комната! — подбадривал их Эрнё.
На этаже, уже в коридоре ждала квартирная хозяйка.
— Сюда, прошу. Вы ведь господин Хоффман? Ваш кузен писал! Вот дверь.
Через темную кухню все прошли в комнату, обставленную в городском духе. Хозяйка зажгла лампу, ящик поставили на пол, и помощник протянул ладонь. Эрнё достал из кошелька три монетки по двадцать филлеров и положил в руку просящему. Помощник взглянул и положил деньги на стол.
— Маловато будет.
— Сколько же вы хотите? — несмело поинтересовался юноша.
— Да в этом ящике центнер весу, его и грузчик меньше чем за форинт не понес бы, — ответила жена помощника, похожая больше на его сестру.
Эрнё в растерянности посмотрел на хозяйку. Дома до станции, бывшей в получасе ходьбы, этот же ящик дотащил в одиночку старик с тачкой, да еще поблагодарил за полученные двадцать крейцеров — а здесь вон сколько запрашивают! Последовала короткая пауза. Хозяйка холодно смотрела прямо перед собой, по ней было видно, что возражать против чрезмерных запросов помощника в ее намерения не входит. Эрнё почувствовал, будто оказался с глазу на глаз с тремя противниками.
— Вот! — сказал он наконец и положил на стол один форинт. — Некогда мне сейчас спорить.
Помощник сунул форинт в карман и удалился вместе с женой, не произнеся ни слова. Хозяйка принесла чистой воды для питья и умывания, после чего оставила нового жильца одного.
Несколько минут Эрнё задумчиво разглядывал пламя. Керосиновых ламп он не видел уже давно. Дома повсюду было газовое освещение, керосиновая лампа фигурировала лишь в детских воспоминаниях. Неровное пламя рыжеватым пятном отбрасывало на стены и потолок огромные тени юноши.
Не отрывая глаз от лампы, молодой человек машинально снял накидку с воротником, помыл руки и сразу принялся разбирать вещи. Развесил одежду, разложил белье, разные мелочи, книги, радуясь наличию целых двух больших шкафов. Дома приходилось делить шкаф с младшим братом и сестрой, а здесь он превратился в безраздельного повелителя ящиков и вешалок.
Под книжки Эрнё отвел самую нижнюю полку шкафа. Библиотека была небольшая и неоднородная: несколько книг по естественным наукам — «Мировые загадки» Геккеля, «История колдовства и суеверий» Альфреда Леманна, несколько выпусков «Естественнонаучного вестника» и венгерская Библия Каройи, отдельно Ветхий завет на латинском и Новый завет на французском, небольшая музыкальная энциклопедия, сборник рассказов Золтана Тури, потрепанный томик Андерсена, рассказ Леонида Андреева «В тумане» по-немецки. Затем ноты: сонаты Бетховена, Бах, «Хорошо темперированный клавир», тоненький альбом Шопена, сборники Грига и Шумана, три-четыре пьесы одного современного венгерского композитора — его Эрнё особенно любил — и, наконец, тщательно переписанная песня собственного сочинения. На раскладывание вещей по местам ушел целый час, не меньше. Он заметил это, только когда поясница заболела от наклонов и накатила смертельная усталость.
В дверь постучали, в комнату вошел хозяин дома — маленький, лысый курносый человечек.
— Позвольте представиться, Кремницки, — произнес он и протянул руку. — Супруга только что сообщила о приезде господина Хоффмана. Надеюсь, комнатой останетесь довольны. Еще никто на свете не жаловался. Десять лет прошло, как мы здесь обитаем, и всегда тут были жильцы. Летом говорю жене, что на осень меньше, чем за двадцать три, не сдам. Кто угодно такую цену даст, и везде квартиры дорожают. Клопов нет. На другой день приходит уведомление от вашего кузена, что ваша милость за двадцать поселится. Я жене говорю, мол, ладно, сдадим за двадцать, оно ведь совсем другое дело, когда знакомого поселишь.
Господин Кремницки говорил громко, немного важничая, словно бы наслаждался собственным неприятным голосом, и делал правой рукой пояснительные жесты.
— На кого учиться изволите? — спросил он, закончив выступление.
— Собираюсь стать врачом.
— Мои поздравления. Самая что ни на есть лучшая профессия. И платят хорошо. Прекрасно платят. Батюшка ваш тоже, небось, врач?
