Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан
— Руси малчик, — старательно произнесла она, улыбнулась и что-то сказала Соне.
— Хотите с ним поговорить? — спросила Соня.
— Можно подарить ему этот шарик? — Я вопросительно посмотрела на Соню.
Она кивнула, и мы вышли из кабинета.
— Он недавно приехал. Скучно ему — языка пока не знает. Любит, когда приходят новые люди. А насчет родственника не сомневайтесь. Привозите, не пожалеете. Моя доця здесь лечится уже третий год. — Ее южная скороговорка звучала певуче и ласково.
— Что с ней? — вырвалось у меня.
Мы шли по длинному извилистому коридору. Над нами, покачиваясь, реял голубой шарик. Соня на ходу, не останавливаясь, буднично произнесла медицинский диагноз. Но вдруг замерла и, крепко сжала мой локоть:
— Знаете, как переводится «Гулгул»? Искупление грехов предков. Скажите, почему это пало именно на мою доню? В чем она, эта кроха, провинилась перед Б-гом? Лучше бы Он покарал меня.
Я знала — она не ждет от меня ответа. Это был непроизвольный крик души. Но, быть может, я должна была ей сказать, что каждый из нас несет в себе грехи и заблуждения тех, кто уже прошел свой путь? И мы, такие разобщенные, обладающие видимостью свободы и одиноко бредущие по этой жизни, не осознаем, что, как узники, намертво прикованы к единой цепи зла человеческого рода. Или я должна была ей ответить: «Так задумано Им. Через страдания мы должны изжить в себе зло»?
Соня шла впереди быстрым шагом, не оглядываясь:
— Здесь! — Она остановилась у двери и спросила. — Дорогу назад найдете? — Не дожидаясь ответа, отрывисто бросила. — Только не вздумайте его жалеть! Он этого не терпит. — Круто повернулась и исчезла в глубине коридора.
Я открыла дверь и впустила впереди себя шарик. Точно обрадовавшись свету и простору, он впрыгнул в комнату. У открытого окна в инвалидном кресле сидел мальчик. На коленях у него был пюпитр. Услышав скрип двери, он с любопытством оглянулся. Из-под высокого крутого лба на меня смотрели большие ясные глаза.
— Кончай свое рисование. — Услышала я из глубины комнаты низкий хрипловатый женский голос. — Пора завтракать. — Мальчик упрямо покачал головой. — Вставай, поднимайся, рабочий народ, — пропел все тот же голос.
Я сделала шаг вперед и протянула шарик:
— Это тебе.
— Вероника?! — раздался сдавленный вскрик.
Передо мной стояла Лина в белом переднике, густые черные волосы были собраны в пучок. Выскользнувшая из ее рук тарелка, несколько раз подскочив на каменном полу, разлетелась на осколки.
— Как здесь оказалась? Неужели Стефа сболтнула? Никто кроме нее не знает.
Она, как в детстве, толкнула меня, и я попятилась назад. С кресла раздался тихий смех. Это словно отрезвило нас.
— Быстро убирай! Совок, веник, пылесос — всё в шкафу, у окна, — скомандовала Лина. — И пошевеливайся.
Она грозно свела высокие, точно такие же, как у меня, брови. Кинувшись к столу, начала натирать на терке фрукты. Руки ее так и мелькали.
— Учись, — насмешливо сказала Лина, — может тебе это скоро пригодится. Разве человек знает, что его ждет в этой жизни? Поклянись, что ни Бельчонку, ни полковнику, ни Машке ты не скажешь ни слова.
— Клянусь!
— Не верю! — смеясь, крикнула Лина, а в глазах ее блеснули слезы. — Не верю!
И тогда моя рука взметнулась в пионерском салюте.
— Клянусь под салютом всех вождей мировой революции, которых лично знал Редер-папа, — торжественно произнесла я нашу детскую клятву.
Печальные, мудрые глаза пристально смотрели на нас. Упущенный мной голубой шарик счастья плыл над нашими головами.
1996 — 2002 — 2007
Городищи — Fort Lee
Господи, подари нам завтра
1
На кухне раздался сиплый свисток чайника. Звук нарастал, становясь все визгливей и пронзительней. «Иду, иду», — забормотала Зоя Петровна и пошлепала на кухню, отделенную от комнаты лишь узеньким прилавком. Она подошла к плите, выключила конфорку.
— Ну-с, что будешь завтракать? — строго спросила у себя вслух. — И пожалуйста, без твоих фиглей-миглей. Хочу, не хочу! Затем — прогулка. Хватит дежурить возле телефона! Захочет — дозвонится! В конце концов, ты ей мать, а не приблудная кошка. И сегодня! Слышишь? Сегодня же засядешь за письмо.
— Разве это должно быть письмо? Может быть, лучше записка? — неуверенно пробормотала она.
— Угу! Прекрасная идея! — саркастически усмехнулась другая Зоя Петровна, проработавшая сорок лет в газете и исправившая за эти годы не одну стилистическую погрешность своих коллег. — О какой записке изволите лепетать? Докладной? В правом верхнем углу: «Дочери Симочке». А внизу с красной строки: «Настоящим ставлю тебя в известность». Голубушка! Этому жанру соответствует Вас, а не тебя. Может быть, речь идет о посмертной цидульке?! С ней ты управишься за пять минут: «Завещаю все имущество своему единственному ребенку» — и так далее. Хотя, по сути, завещать нечего. Свалка давно плачет по твоему барахлу. Тогда сразу к делу: «Симочка, прости, если можешь». Но сама знаешь — не простит. Такое невозможно простить. Сколько еще намерена увиливать? Полвека под разными предлогами ты это дело откладывала в долгий ящик. Согласна, большую часть жизни продрожала, как заяц под кустом. И было от чего. Еще повезло, что не рехнулась от страха. Но потом, когда опасность миновала? Почему не сказала правду потом? Молчишь? Хочешь, знать все как есть? Боялась, что Симочка еще больше отдалится от тебя. Сейчас еще больше боишься. Ведь без того отношения между вами аховые. Вдруг бросит тебя здесь одну? А так ты — законная мать. Прошу любить-жаловать. А тут еще твой вечный трепет! Куда пошла? С кем? Когда вернешься? Ты изуродовала ее своими фобиями. И, как видишь, не смогла удержать. Она все-таки сбежала. Сбежала именно теперь, когда времени у тебя осталась с гулькин нос. При этом ты умудряешься вести себя как школьница, у которой впереди вечность. Просто смешно. Заметила? Ты начала спекулировать на Его милосердии. Каждый вечер Он слышит от тебя одно и то же: «Господи! Подари мне завтра!». В результате наступает завтра, но дальше, чем «дорогая Симочка», дело не движется. А время бежит. Через месяц Новый год. Как знать, может, последний в твоей жизни…
Зоя Петровна выглянула в окно. Ярко светило солнце. На снег не было и намека. Перед домом три чернокожие девчушки самозабвенно выплясывали, ритмично хлопая поднятыми над головой руками. Грациозно изгибаясь, поводя по-детски щуплыми плечами и бедрами, они изображали то кокетливую томность, то яростную страсть. Парень в бейсболке, надетой козырьком назад, с азартом, гулко отбивал такт, зажав между колен железный мусорный бак. «Была бы тут Симочка, — тихо засмеялась Зоя Петровна, — наверняка бы высунулась из окна, начала аплодировать. Через неделю, глядишь, организовала бы ансамбль имени товарища Тумбы-Джумбы. А ты, мымра эдакая, только и знаешь — ныть и кукситься! Учись у своей дочери! Учись!».
Так случилось, что ее с Симочкой занесло в самую сердцевину Америки, в столицу малолюдного штата, славящегося скаковыми лошадями, ипподромами и жарой. Эмигрантских семей в ту пору здесь было раз-два и обчелся. Быть может, потому каждую встречали с радушием. Их поселили в одном из домов-башен, напоминающих издали пчелиные соты. При проектировании дом планировали заселить пожилыми людьми. Но когда они с Симочкой въехали, он был уже обжит местным шумным разномастным людом разных оттенков кожи и возраста. Все, что напоминало о первоначальном его назначении, было разрушено и уничтожено. Кнопки вызова дежурной медсестры у изголовий кроватей бездействовали, поручни в ванной комнате были сломаны, а помещение для медперсонала на первом этаже забито велосипедами, детскими колясками и разнообразной рухлядью.
Немногочисленных стариков и старух, в основном свежеиспеченных эмигрантов из Европы, муниципалитет разбросал редкой россыпью по всему дому. Случайно это произошло или преднамеренно, никто толком не знал. Да и дознаваться было некому. Сталкиваясь в лифте или около почтовых ящиков, бессловесные, угрюмые, скованные незнанием языка старики лишь перебрасывались настороженными взглядами и скупыми вежливыми кивками. А дом, с утра до ночи охваченный безудержным весельем, жил своим бытием. На всех этажах день и ночь гремела музыка, бухали, как отдаленные пушечные выстрелы, двери квартир и лифтов. Жизнерадостные темпераментные испанцы, перевешиваясь через узенькие подоконники, пронзительно перекликались между собой. Черные подростки на баскетбольной площадке, приплясывая и перебрасывая друг другу мяч, оглушительно кричали. А женщины — подружки и матери, по-южному вальяжные, тягучими голосами подзадоривали их из окон.
Зданий подобной архитектуры было в округе не более дюжины. Выросшие среди старых обшарпанных двух- и трехэтажных домов с поржавевшими от времени пожарными лестницами и пустыми глазницами выбитых окон, они должны были стать украшением района. Предполагалось, что каждая башня будет стоять в кольце деревьев. И кольца эти, сомкнувшись между собой, со временем превратятся в тенистый городской парк. Но уже через несколько лет вокруг царила пустошь, покрытая бугристым асфальтом. От цветников, деревьев и скамеек не осталось и следа, а жидкий лесок, отделяющий башни от проходящей вблизи железнодорожной ветки, превратился в заброшенную свалку.
