Ирвин Шоу - Голоса летнего дня
Уже засыпая, Федров услышал внизу стрекот пишущей машинки. И удивился, чем это занимается Луис в столь поздний час.
Выяснилось это наутро. Проснулся Бенджамин рано и спустился к завтраку, где его уже ждали дети. Рядом с его прибором лежал конверт. Он вскрыл его. Внутри находился листок бумаги. На нем был аккуратно напечатан следующий текст:
Из форта Самтера[22] Кэрол-Энн Хьюмс и обратно!Жила-была леди по имени Хьюмс,И, судя по слухам,Невиданным нюхомГосподь наделил эту дамочку Хьюмс!Нюхнув всего раз,Могла выдать тотчасВсю разницу между французом и негром,Китайцем и белым, марксистом, баптистом,Слоном, бегемотом и дажеВонючим — и очень! — енотом!
Федров рассмеялся. Дети перестали болтать и вопросительно уставились на него через стол.
— Чего смеешься, а, пап? — спросил Майкл.
— Да над запиской, которую оставил мне дядя Луис, — ответил Федров.
— А можно почитать? — спросил Майкл.
Федров замялся.
— Ну, это сугубо личное послание, — ответил он.
— Жалко, что ли?.. Может, мне тоже хочется посмеяться! — канючил Майкл.
— Подобные шутки только для посвященных, — отрезал Федров.
— А может, я тоже посвященный, — не отставал сын.
— И я! — пропищала дочурка Бенджамина, зачерпывая ложкой кукурузные хлопья.
— Но не настолько, дорогие мои мальчики и девочки, — сказал Федров. Аккуратно сложил листок со стихами и сунул его в карман. Ему не хотелось, чтобы это произведение попало в чьи-то чужие руки. Чем быстрее забудутся события прошлой ночи, тем лучше для всех.
Откуда ему было знать, что Луис сделал еще две копии этого лимерика?.. Только к концу недели выяснилось, что брат послал одну из копий Стэффорду, а вторую, по совершенно непостижимой для Бенджамина причине, — самой миссис Хьюмс.
На следующей неделе разразился грандиозный скандал. Ко вторнику все уже знали о лимерике, и в городе, и на острове непрерывно трезвонили телефоны. Мистер Хьюмс позвонил Луису на работу и, узнав, что тот отсутствует, попросил подозвать Бенджамина.
— Передайте вашему сволочному братцу, — сказал Хьюмс, — что если он не извинится перед моей женой, я дам ему по морде, как только увижу. И так разукрашу, что мало не покажется.
Бенджамин слишком хорошо знал Луиса и понимал, что никаких извинений Хьюмсам от него не дождаться. Примерно так он и сказал Хьюмсу, а затем добавил, для его же блага:
— В следующий раз, когда будете говорить о моем брате, постарайтесь воздержаться от употребления таких слов, как «сволочной» и «морда». И позвольте дать еще один совет. Стоит вам только попробовать дать ему по этой самой «морде», он вас просто убьет. — С этими словами Бенджамин бросил трубку. Он не стал говорить мистеру Хьюмсу, что если бы тот проводил уик-энды с женой, она, возможно, меньше бы молола языком. А это, несомненно, только пошло бы на пользу и им обоим, и всем остальным.
— На кой черт тебе это понадобилось? — спросил он Луиса, когда тот, вернувшись в офис, с усмешкой выслушал доклад брата о разговоре с Хьюмсом.
Луис пожал плечами.
— Она такая безобразная и противная, — ответил он. — И бедный Грогейм выглядел таким несчастным… Хотел преподать урок этой стерве, думал, он пойдет ей на пользу. Представляешь, какой кайф можно словить, если этот сукин сын попробует ударить меня?
Хьюмс не пытался ударить Луиса, однако он позвонил Стэффордам и заявил, что ноги его больше не будет у них в доме, если они намерены и дальше приглашать к себе Луиса Федрова.
Короче, та неделя на острове прошла под знаком борьбы и надолго запомнилась всем.
Ли, сидевшая рядом на скамье, слегка поморщилась при виде того, как ее сын пытался неловко отбить короткий прямой мяч.
— Луису, конечно, не следовало посылать эти дурацкие стишки бедной женщине, — сказал Федров. — Надеюсь, он по крайней мере позвонил вам с Джоном и извинился?
— Глупости! — весело отмахнулась Ли. — Джон был просто в восторге. Заставил сделать распечатку этого стишка в конторе и разослал копии по всей стране. Он просто без ума от Луиса. — Она лукаво покосилась на Бенджамина и добавила: — Возможно, я выбрала не того члена семьи.
— Вполне возможно, дорогая, — сказал Федров. — Очень может быть, что именно так.
1936 год
Случилось это, когда он поехал навестить Ли и ее первого мужа, Франклина Росса, своего близкого друга. Так вышло, что это стало последним путешествием Федрова через Фолл-Ривер. Он плыл на пароходе на Кейп-Код,[23] где Россы снимали на лето домик. На борту этого парохода под названием «Присцилла» находился также подержанный «форд», только что купленный Федровым. Это был первый в его жизни автомобиль. Работал он инженером в строительной компании, и впервые в жизни получил отпуск.
Оставив сумку в каюте (он не преминул сунуть в нее бейсбольную перчатку-ловушку; тут же вспомнился Эдди Раш, и запах крема для ног, и Нью-Йорк, проплывавший в открытом иллюминаторе), Бенджамин поднялся на палубу. Пароход только что отвалил от причала. По лестнице мимо него пронеслись два мальчугана в возрасте примерно четырех и семи лет, в одинаковых костюмчиках-матросках со штанишками до колен. Старший очень напоминал Луиса, когда тому было семь.
Уже в дверях Федров оглянулся вслед мальчикам и едва не столкнулся с молодой женщиной.
— О, простите, ради Бога, — пробормотал он и, отступив в сторону, дал ей пройти. — Просто загляделся на этих сорванцов и не видел, куда иду.
— Ничего страшного, — ответила женщина. — Вы меня не задели. — Говорила она с легким акцентом, он никак не мог сообразить, с каким именно. Потом вдруг понял: среднеевропейским, да, конечно. Она улыбнулась и придержала для него дверь. В улыбке таился намек на кокетство, в жесте, как ему показалось, чрезмерная вежливость и желание услужить. Это была довольно миловидная блондинка с пышным бюстом, одетая очень скромно — в темно-синюю юбку и легкий голубой свитер. Пройдя в дверь, он обернулся, чтобы еще раз взглянуть на нее. Женщина, спускавшаяся вниз по ступенькам, подняла голову и тоже посмотрела на него. И оба они рассмеялись.
«Чуть позже, леди», — подумал Федров и ощутил прилив радостного возбуждения.
Во второй раз он увидел ее после обеда. На ней был тот же наряд — юбка и свитер. Федров стоял у перил. Легкий летний ветерок трепал волосы, вдалеке, за полоской темной воды, мерцали на берегу огоньки Коннектикута. Незнакомка шла по палубе в одиночестве. Она остановилась в нескольких футах от него, облокотилась о перила и тоже стала любоваться огоньками Коннектикута. Светлые волосы, раздуваемые ветром, обрамляли мягкое белокожее лицо, обещавшее с возрастом располнеть и погрубеть, но пока что такое хорошенькое и желанное…
— Добрый вечер, — сказал Бенджамин.
— Добрый вечер, — с акцентом ответила она.
Федров подошел к ней. Завязался разговор. Сплошной обмен банальностями. Какой прекрасный выдался вечер. Как спокойно море. Как удивительно красив закат. Куда направляемся? В Нантукет? Ее имя? Гретхен, и что-то там дальше, он не разобрал. Она жила в Нью-Йорке, на Восточной Девяносто шестой. Они не спеша прошлись по палубе. Она взяла его за руку. Легкое пожатие пальцев.
Затем она сказала, что родилась в Германии. В Эссене. Вот откуда этот акцент. Прожила в Соединенных Штатах всего три года.
— О, — сказал Федров. — Бежали от Гитлера…
Девушка резко остановилась. И ответила почти грубо.
— К чему мне было бежать от Гитлера? — спросила она. — Ведь я немка.
Федров не стал развивать тему. Слишком уж чудесный выдался вечер, чтобы говорить о Гитлере.
— Просто я подумал… э-э… — начал он, — что многим людям пришлось покинуть Германию, когда этот господин пришел к власти. И я решил, что, возможно…
— У меня нет и не было причины навсегда покидать родную страну, — сказала девушка. — Там осталась моя семья. Братья. Они мне пишут. Я приехала в Америку учить английский, зарабатывать деньги. Вот и все.
Какое-то время они молча ходили по палубе. Снова легкое многозначительное пожатие пальцев.
— А все эти нью-йоркские газеты, — сказала девушка. Похоже, сама она не собиралась оставлять этой темы. Не лишенный музыкальности голос звучал мрачновато и одновременно вызывающе, «р» чисто по-немецки раскатистое. — Они печатают одну ложь. Никто в Нью-Йорке никогда не узнает правды. Но я знаю. Я каждую неделю получаю письма от братьев. А пишут они, что сегодняшняя Германия — это страна для молодых людей. И мы, молодые, снова можем ею гордиться.
— Угу, — неопределенно буркнул Федров. Что толку в спорах? Прогуливаясь по темной палубе, вдыхая запах цветущих садов Коннектикута, чувствуя возбуждающее прикосновение тонких пальчиков, он больше всего на свете хотел затащить эту молоденькую немку к себе в каюту, в постель. При этом он понимал, что рано или поздно вполне может снова оказаться в Европе с оружием в руках, где будет сражаться с гордыми братьями этой соблазнительной немочки. Но ему не хотелось говорить об этом. Секс, нежность, молодость — это сейчас. А война… война потом.
