Ирвин Шоу - Голоса летнего дня
— В «Мейнбочер»… — прорыдала Джоан, теребя край промокшей юбки.
— Тогда завтра, прямо с утра, поезжай в «Мейнбочер», — принялась наставлять ее Пегги — точь-в-точь учительница, терпеливо внушающая что-то тупому и нерадивому ученику. — Купишь там в точности такое же платье, а счет пришлешь в офис Бену. Ты ведь не против, нет, Бен?
— Буду просто в восторге, — ответил Бенджамин.
— Так мы идем обедать или нет? — живо осведомилась Пегги.
— Какой, к черту, может быть обед, когда я в таком виде! — От избытка чувств Джоан шепелявила еще больше, чем обычно. — Никуда я не пойду! Эрик, вези меня домой!
— Слушаюсь и повинуюсь, дорогая, — ответил актер. — Очень мудрое решение.
— Еще раз прошу прощения, — тем же тоном, что и прежде, произнесла Пегги. — Мне очень жаль.
— Ничего тебе на самом деле не жаль, — огрызнулась Джоан. И бросилась вон из комнаты, стараясь прикрыть ладонями пятно, которое к этому времени разрослось уже совсем безобразно и приняло очертания Южной Америки, какой ее изображают на картах, но только на розовом фоне.
Актер покосился на Пегги, безмятежно застывшую у окна. На улице начало смеркаться. Она стояла в изумительном обрамлении пейзажа — наливавшегося густой синевой неба, огоньков на реке и мосту, кварталов Куинса. Затем актер перевел взгляд на Бенджамина и одарил его еле заметной заговорщицкой улыбкой, понимающей улыбкой целиком солидарного с ним мужчины. Потом пожал плечами, слегка поклонился и двинулся следом за Джоан.
— Ужас, правда? — сказала Пегги. — Придется нам с тобой обедать сегодня вдвоем. Посидим так тихонько да уютненько, ты да я. Мистер и миссис Федровы, дружная парочка.
— Пошли отсюда, — сказал Бенджамин. Он в жизни своей не ударил женщины. И ему вовсе не хотелось начинать сейчас — тем более со своей жены и на глазах сорока друзей и знакомых.
— А мне хочется выпить еще… — капризно, как маленькая девочка, протянула Пегги. Точь-в-точь ребенок, выпрашивающий еще одну порцию мороженого с содовой. — Ведь я пролила свой вермут.
— Выпьешь в ресторане, — сказал Бенджамин, крепко ухватил жену за локоть и повел через комнату к выходу. По дороге Пегги вежливо улыбалась всем и каждому. Маленькая девочка, словно говорившая присутствующим: я замечательно провела время, спасибо вам, мэм, и вам, сэр, и вам тоже. И вот наконец они оказались на улице, и Бенджамину не пришлось знакомить жену с Ли.
Какое-то время они почти в полном молчании шагали бок о бок к ресторану. Уже окончательно стемнело. Пегги еле слышно мурлыкала какую-то мелодию.
— «Мейнбочер»… — сказала она вдруг. — Боюсь, это платьице обойдется тебе минимум в триста пятьдесят долларов.
— Детский, совершенно дурацкий поступок! — буркнул в ответ Бенджамин.
— Но ведь это случайность, дорогой, — сказала Пегги. Личико ее уже не казалось замкнутым. Напротив — словно раскрылось и расцвело, как тюльпан под лучами утреннего солнца.
— Как же, случайность! — воскликнул Бенджамин. — Меня не проведешь!
— Как раз тебя, дорогой. — И Пегги нежно сжала его руку. — Тебя я и провела.
— Что очень некрасиво с твоей стороны, — заметил Бенджамин.
— Разве? — весело откликнулась Пегги. — Ты предпочел бы, чтоб я вызвала ее на дуэль?
— Да я до нее и пальцем ни разу не дотронулся!
— А я слышала совсем-совсем другое, — сказала Пегги.
— Эта чертова дура Сьюзан! — в сердцах буркнул Бенджамин.
— Некрасиво говорить так о члене своей семьи, пусть даже бывшем, — заметила Пегги.
— Говорю тебе, я до нее ни разу не дотронулся, — повторил Бенджамин. — Хочешь верь, хочешь нет.
— О, бедная, несчастная девушка!
— Хочешь знать, почему у нас с ней ничего не было?
— Ну, раз уж так не терпится, валяй выкладывай!
— Да просто потому, что она мне не позволяла. Она не имеет дел с женатыми мужчинами.
— Ну и дурочка, — сказала Пегги. — Ничего, сегодня она получила хороший урок. — И она похлопала Бенджамина по руке. — А что касается тебя, то к чему волочиться за девушками, которые не имеют дел с женатыми мужчинами, верно, малыш? — И Пегги захихикала. Выглядела она просто чудесно — эдакая озорная восемнадцатилетняя девчонка. — «Какой, к черту, может быть обед, когда я в таком виде?» — протянула она, в точности копируя манеру и голос Джоан, даже ее шепелявость.
Бенджамин резко остановился. Потом откинул голову назад и громко расхохотался. Он стоял на улице посреди тротуара и буквально покатывался со смеху. Пегги присоединилась к нему, и они хохотали долго, безудержно, непрерывно, до полного неприличия и изнеможения, хохотали до слез. А когда наконец отсмеялись, он отвел ее в ресторан обедать, и они чудесно провели время. Ели, пили и болтали о миллионе самых разных вещей. Словно влюбленные, которые лишь недавно поняли, что влюблены, и у которых еще не было времени наговориться всласть.
Во вторник он играл со Стэффордом в теннис. Игра шла на равных, за каждым осталось по два сета. После чего решили пообедать — все вместе, Бенджамин с Пегги и Стэффорд с Ли. Все очень понравились друг другу, и до свадьбы Ли со Стэффордом они встречались не реже двух-трех раз в неделю.
Они с Пегги присутствовали на скромной брачной церемонии. И ни один из них никогда не заговорил о его романе с Ли, хотя Бенджамин был уверен: Пегги все же догадывается — между ним и Ли что-то было. А потом, вскоре после медового месяца, Ли вдруг намекнула, что не прочь продолжить отношения. Но Федров четко и ясно дал понять: такое просто невозможно, между ними все кончено. Решение далось ему нелегко. Он знал: будут в его жизни моменты, когда он горько и искренне пожалеет об этом высоконравственном решении. Возможно, даже больше, чем обо всех своих грехах, вместе взятых. Но он не собирался заниматься любовью с женой человека, который стал его лучшим другом и которым он так восхищался.
С тех пор эти две пары стали просто неразлучны. И никаким цинизмом, даже с учетом того, что было в прошлом, там и не пахло. Дружбы порой строятся и на куда более шаткой основе. Все четверо съездили в Европу вместе с детьми. Два-три раза в неделю Федров играл со Стэффордом в теннис; их уже почти автоматически включали в каждый список приглашенных к общим знакомым. Женщины вместе посещали театры и художественные выставки; вместе тревожились о заболевших детях. И именно Стэффорд в 1950 году предложил Федрову купить дом на Лонг-Айленде, который некогда принадлежал предкам Стэффорда.
1964 год
Ли с Федровым услышали возбужденные крики. Доносились они с поля. Вздымая тучи пыли, бэттер мчался к третьей базе.
— Тогда, наверное, увидимся вечером, — сказал Федров, откинулся на спинку скамьи и окинул восхищенным взглядом длинные изящные ноги в открытых светло-синих сандалиях. — И Пегги, просто уверен, захочет пойти.
— Что ж, — сказала Ли, — мое дело предупредить, а там как знаешь. Но может получиться еще хуже, чем две недели назад.
— Хуже не может, — ответил Федров.
Две недели назад, в субботу, на вечеринке у Стэффордов среди гостей разгорелся спор о немецкой пьесе «Депутат». Спектакль вызвал настоящую сенсацию в Нью-Йорке. И не только там, но и в любом другом городе и театре, где его показывали. А все потому, что в нем была предпринята попытка осудить Папу Римского Пия XII за то, что тот в свое время не подверг публичному осуждению массовые убийства евреев нацистами. Среди приглашенных оказалась дама лет сорока, соседка Стэффордов. То была тощая плоскогрудая женщина в совершенно чудовищном ядовито-зеленом платье и с выпученными глазами, какие бывают у людей с больной щитовидкой. Муж этой дамы почему-то почти всегда отсутствовал по уик-эндам. И почему-то в гости ее приглашали редко, да и то скорее всего из жалости. Как-то раз, проведя вечер в ее компании, Федров понял почему. Он также понял, отчего ее муж предпочитает уезжать из города по уик-эндам. Звали ее Кэрол-Энн Хьюмс, в девичестве Фредерикс. Она была родом из Чарлстона, штат Калифорния, и обычно держалась тихо и скромно и старалась угодить всем и вся. От нее так и веяло скукой. И еще — чем-то тупым и непрошибаемым, точно железобетон.
Но Стэффорд просто не выносил вида страдающих, брошенных, отвергнутых кем-то людей и взял себе за правило заботиться о разного рода социальных калеках — разведенных дамочках, грубых мужчинах с непомерными политическими амбициями, безвкусно одетых нуворишах, которые почему-то непременно являлись со своими совершенно невыносимыми отпрысками. И всегда, на всех этих сборищах, непременно присутствовала миссис Хьюмс. Нет, не то чтобы Стэффорд был прирожденно радушным хозяином. Ему в отличие от Ли никогда бы не пришло в голову рассуждать на тему того, удалась ли сегодняшняя вечеринка или нет. Поток людей, проходивших через его гостиную и сидевших хоть однажды за его столом, вовсе не воспринимался Стэффордом как явление, которое другие назвали бы вечеринкой. Люди были средой его обитания, его учителями и учениками одновременно, объектами его постоянной заботы. А в том случае, если он был знаком с ними близко — сферой его ответственности. Он был богат духом, не только деньгами и материальными благами, и его гостеприимство распространялось равно на всех.
