Дэймон Гэлгут - Арктическое лето
Морган чувствовал себя одиноким даже в гуще самого грандиозного из всех, что он видел, торжества человечности – Магха-Мела, фестиваля священного омовения в водах Ганга, куда пригласил его Руперт Смит. Он находился под тентом, установленным в самом центре манговой рощи. Совсем рядом бурлила людская толпа. Миллион человек, как сказал Смит. Они выглядели словно маленькая нация, и то и дело заметными становились некоторые детали. Вот люди молятся идолам с пугающе раскрашенными лицами. Вот садху, спрятавший голову в черный мешок и склонившийся над огнем, в то время как его раскачивает взад и вперед другой садху. Длинные очереди паломников, ждущих, когда им обреют головы, оставив лишь один длинный локон, за который, как они надеются, их вытянут на небеса. Кучи остриженных волос, которые будут преданы воде.
Большей частью Морган, пораженный масштабной демонстрацией веры, наблюдал за фестивалем со смотровой площадки. Особенно впечатляющий вид открывался ранним вечером, когда воздух становился полупроницаемым из-за дыма и пыли, и люди напоминали маленьких животных, копошащихся на морском дне. Место слияния двух рек за ночь могло изменить свое положение из-за того, что Ганг постоянно перемещался по своей пойме. Может быть, именно поэтому Морган с Мирзой не смогли отыскать точку слияния, хотя другим это удавалось без труда.
Его путешествие теперь шло в замедленном режиме, хотя по форме осталось таким же, как прежде. Он отправился в Лакхнау, где в качестве музея была сохранена Резиденция, которую во время восстания 1857 года дважды осаждали сипаи, и осмотрел ее в свете золотистого дня. Широкие, похожие на сад, затененные баньяновыми деревьями пространства, поросшие бугенвиллеей и оранжевым плющом, поразили его тишиной и странной красотой. Среди растительности то тут, то там виднелись полуразрушенные здания, несущие на своих стенах следы пушечных ядер и выглядящие потому гораздо старше своих лет. В одном месте лишь неширокая аллея разделяла наступавших и защитников Резиденции, и воздух еще помнил их присутствие, жарким дрожащим маревом поднимаясь над землей.
Он бежал от этих руин – назад, в Агру, Маттру, Алигар. Теперь, после того как Морган так много увидел, отношения между расами в колледже он воспринимал как самые лучшие, даже добросердечные. Он отправился навестить мать Масуда, все еще отказывавшуюся видеть его лично. Но Мирза научил его правильным словам: Передайте мои самые почтительные поклоны Бегум-сагибе и скажите ей, что я был в Банкипоре и что Масуд живет очень хорошо. Это было чистой правдой, но теперь Морган начал задумываться – а не сводится ли весь его индийский вояж к таким вот голым фактам?
Жажда понять постепенно превращалась в ярость, иногда неотделимую от ландшафта, по которому он путешествовал. Он принялся воплощать свои чувства в слова, но так, как никогда до этого не делал. Что до меня, то можешь отправляться к черту… Такие слова – и в адрес Масуда! Ты не работал в суде, ты никому не пишешь писем, ты даже не в состоянии похудеть, потому что не двигаешься столько, сколько нужно. Скоро ты будешь настолько слабым и вялым, что у тебя не останется друзей и тебе придется знакомиться только с полезными здесь и сейчас людьми. Это большое свинство с твоей стороны.
О том, что подобные чувства посетят его, несколько недель назад нельзя было и помыслить, так же как и о том, что Морган зачеркнет слово «любовь» в своем лексиконе, чем он, собственно, сейчас и занимался. Нет, конечно, он любил, но запрет на произнесение этого слова означал и отказ от того, что оно обозначало.
* * *Первая половина путешествия пролетела с умопомрачительной скоростью; все, с чем сталкивался и что переживал Морган, было изменчиво и неспокойно. Теперь же, когда Масуд остался позади, в отдалении замаячил конец пути. Все должно закончиться. Мир, который лежал вокруг, уже не сиял новизной; он обрел плотность и вес. Морган заметил, что старается запомнить какие-то особые моменты или же особенных людей, с тем чтобы потом использовать свои наблюдения. Пока он не знал, что именно сделает с ними, но они уже стали частью материала, который он начал ткать.
Сознание Моргана оказалось особенно восприимчивым в те дни, когда он нанес свой последний визит Дарлингам в Лахоре. Ему очень понравилось у них в прошлый раз, но только теперь он полностью осознал, насколько необычной семьей Дарлинги были среди всех индийских британцев. Каждую неделю тут устраивались встречи, на которые приглашались и индийцы, и европейцы, и как-то на вечеринке Морган встретил пожилого человека, чье имя произвело на него впечатление. После вечеринки этот человек прогулялся с Морганом по парку, и они обсуждали особенности индийской музыки. Если говорить о раге, объяснял мистер Футбол, то в зависимости от времени суток здесь можно использовать разные гаммы, и, чтобы проиллюстрировать это свое высказывание, мистер Футбол спел некий фрагмент раги в до-минор, который, как он утверждал, был вполне уместен вечером, но не утром.
Сам джентльмен казался слишком запоминающейся личностью, но его имя в памяти Моргана осело. Таким именем можно назвать второстепенного, проходного персонажа, которого никто не запомнит. Но проблема и с мистером Футболом, и с прочими обрывочными фактами, накопившимися у Моргана, состояла в том, что они пока оставались разрозненными, ничем не связанными друг с другом фрагментами – обрывки разговоров, моментальные наблюдения, сделанные на ходу. Ничто не связывало их в единую картину. Когда он писал свои прошлые романы, там всегда нечто прочно стояло в центре повествования – некое уплотнение, вокруг и посредством которого разворачивалась история. Все сходилось в одно, и все исходило из него. Без этого элемента он даже не мог начать! И хотя о своей индийской книге он размышлял уже долгое время, он так и не знал пока, что ляжет в ее основание.
Ну что ж – либо получится, либо нет. Если некое Большое Событие не явится Моргану, книга не состоится. И мир, наверное, от этого не станет беднее.
Тем временем он по-прежнему оставался путешественником, а Индия предлагала на выбор разнообразные события и места. В Дели Малькольм организовал для него еще одну встречу с Бапу-сагибом. Моргану очень хотелось повидаться с Их Высочеством, который занимал в его душе второе место после Масуда как лучший и любимейший из индийцев. Не успел Морган оказаться в отеле, где остановился Бапу-сагиб, как сразу почувствовал чьи-то ладони на своих глазах. Оглянулся – Бапу-сагиб со счастливой улыбкой на лице! Их радостное взаимное приветствие определило и тон их отношений в те два дня, что провел Морган в компании Их Высочества.
Их Высочество был здесь с Рани. Здесь же жил их ребенок, брат Бапу-сагиба, его премьер-министр и шестьдесят пять сопровождающих лиц. Все они жили в одном отеле и должны были принять участие во всеиндийской конференции штатов и территорий. В последний день своего пребывания в Дели Морган сопровождал Их Высочество, когда тот наносил официальные визиты. Когда все обязанности были исполнены, Бапу-сагиб принялся по-мальчишески веселиться, прыгая на подушках экипажа, который вывез их в центр города, где они встретились с братом Их Высочества и другими придворными, посещающими магазины. Перебраниваясь и шумя, веселая компания – десять человек – осадила экипаж со всеми своими горами покупок. Морган оказался между Их Высочеством, на котором красовался большой бледно-желтый тюрбан, и его братом, на голове которого сидел тюрбан пурпурного цвета. Напротив расположился доктор в махараштрийском тюрбане, в то время как к нему с одной стороны притулился секретарь, несший на голове что-то вроде оранжевой чашки с блюдцем, а с другой – придворный шут, державший на коленях страдающего одышкой пожилого мопса. Снаружи сидели кучер, слуга, лакей и грум. Как заметил Морган, никто на улице не обращал ни малейшего внимания на шумную компанию.
Это событие вернуло Моргану доброе расположение духа, не оставлявшее его во время поездки через Джайпур, который ему не понравился, и Джодхпур, что, наоборот, произвел на него самое приятное впечатление. Еще больше развеселил его своими долинами, рощами и храмами Маунт-Абу, и в Хайдерабад, на самом юге, он прибыл почти в восторженном настроении. Через несколько дней он приехал в Аурангабад – завершающую, финальную точку его индийских странствий.
Едва Морган прибыл в придорожную гостиницу, как его перехватил Саид, младший брат Ахмеда Мирзы, и отвез в самые красивые помещения из тех, что он видел в этой стране, – большой зал, разделенный надвое изысканными голубыми арками, одна сторона которого открывалась в сад, где деревья, казалось, ждали на пороге, чтобы вот-вот влиться в дом шумной толпой. Воздух был насыщен запахом цветов. Каждый день перед сном Морган выходил из дома и рассматривал его с противоположного берега искусственного прямоугольного водоема, полного рыбы. Вид напоминал Лоджию Ланци во Флоренции.
