Кристин Айхель - Поединок в пяти переменах блюд
– Альберн-Вибри… – Себастьян зашелся в смехе.
– Мне не нужны книги, все в прошлом, game over, конец. – Регина дотянулась до бутылки с шампанским и налила себе бокал.
– Оставь ее в покое, она в порядке, – сказал Андре, который слушал исповедь Регины без видимых эмоций. Штефани удивленно посмотрела на него.
Регина благодарно улыбнулась.
– Мой маленький рыцарь… – выдохнула она.
– Ты, конечно, сумасшедшая, но все равно лучше, чем эти бетонные тетки с перманентом и палисадниками, – сказал Андре.
– Да, мой зайчик, нам нужно держаться вместе. – Голос Регины звучал мягко.
– Боже, что за идиллия, – сказала Сибилла, недобро улыбаясь.
– Даже Международный Красный Крест не смог бы лучше инсценировать это воссоединение семьи, – сострил Герман.
– Не хватает только папочки… – заметила Штефани мечтательно.
– Ах, он давно уже валялся бы под столом, – сказала Сибилла.
– Ну разве не показательно, что мы каждую большую связь соединяем не только с постелью, но и со столом? – спросил Герман. – У госпожи фон Крессвиц это были завтраки, у других ужины… Мне кажется, об этом нужно написать книгу. Стол и кровать, точно, эта мысль мне нравится.
– Стол и кровать, разве это не фильм? Годара? – спросила Сибилла.
– Нет, Трюффо. И книга! – пренебрежительно сказала Штефани. – Мне кажется, нашему дорогому Себастьяну сегодня вечером подали столько идей, что он не осилит их и за год в своем издательстве.
– Но, дорогая Штефани, почему вдруг Себастьян Тин? – спросил Герман, и голос его звучал до того дружелюбно, что стало жутковато.
– Что вы имеете в виду? – спросила Сибилла. Она словно очнулась.
– Ну, слухи о конкурсе в «Литератур контор» больше не являются тайной, – ответил Герман.
– Минуууту, господин Грюнберг! – проскрипел Себастьян. – Я уже давно консолидировался, попрошу вас проявить ув-в-важение!
Он выпрямился. Речь шла о его чести.
– Разумеется, господин Тин. Но только потому, что в дело вступил неизвестный тихий пайщик. Любитель в определенном смысле, у которого свои амбиции и который с большим удовольствием освободит вас от бремени составления издательских планов.
Себастьян пораженно уставился в птичье лицо Германа. Затем ударил рукой по столу. Бокалы зазвенели.
– Господин Грюнберг, – закричал он, – да здесь пахнет шпионажем! Откуда вам известно все это, и как у вас хватает наглости говорить такое в обществе?
Все посмотрели на Германа. Тот медленно вытащил из пачки сигарету и прикурил. Вскоре над столом проплыли три великолепных колечка дыма.
– Потому что с завтрашнего дня у меня будет шестьдесят процентов акций вашего издательства.
Мгновенно наступила мертвая тишина.
Себастьян смотрел на кольца дыма. Потом его лицо начало дрожать. Сначала уголки рта, потом брови и, наконец, все лицо пришло в движение, и словно вырвавшись из сдерживавших его сетей, пробило дорогу безумному, непостижимому хихиканью, высоким стенаниям, похожим на жалобные звериные вопли, страшно и сильно сотрясавшим его тело. На этот раз он был со своим смехом и мукой один на один, и казалось, что это никогда не прекратится. Все смущенно уставились на скатерть.
Наконец Сибилла взяла Себастьяна Тина за руку и ласково погладила.
– Ш-ш-ш… – сказала она, как говорит мать своему ребенку, – все не так уж плохо, ш-ш-ш…
– Я же говорил, он обкололся какой-то дрянью, – шепнул Андре.
– Не суйся! – прошипела Регина. Герман, именно Герман. Черт подери, она поставила не на ту лошадь. Bye-bye,[126] каталог…
Штефани втянула живот.
– Да, Герман, это и в самом деле… неожиданность, – помедлив, сказала она.
Грюнберг слегка поклонился.
– Я счастлив, что мне удалось вас поразить, – ответил он.
Штефани бросила на Себастьяна холодный взгляд. Пробрался сюда, наглый обманщик. Это конец. Готовишь, стараешься – и тут на тебе!
Истерика Себастьяна постепенно пошла на спад. Он рассеянно посмотрел на свою руку, которую Сибилла все еще по-матерински гладила.
– Вы добры ко мне, Сибилла, – сказал он тихо, с сухим всхлипом в горле.
Никто не услышал, как в дверь столовой постучали.
– Я могу быть свободна, госпожа Круг?
Голос Марии был мелодичен и дружелюбен, как всегда. Все повернулись и посмотрели на маленькую, изящную фигуру, излучавшую невинность, как только выпавший снег.
Глаза Штефани сузились, превращаясь в бойницы. На Марии было пальто, которое ей как-то подарила Штефани. Авторская вещь, которую она так ни разу и не надела, потому что цвет ей не шел, покупка, сделанная под влиянием настроения, которой она так стыдилась, что даже не отважилась вернуть в магазин. Мария выглядела в этом пальто как маленькая герцогиня и держалась, впрочем, так же.
– Уже поздно, – сказала Мария слегка раздраженно, как актриса, которая в перерыве между репетициями не снимает костюма королевы и, вдохновляясь аурой костюма, снисходительно разговаривает с режиссером. Вся ее покорность исчезла без следа. Казалось, тот инцидент в кухне для нее вообще не существует.
Штефани залила бессильная ярость.
– Мы рассчитаемся позже, Мария, – ответила она, струдом взяв себя в руки.
Черт ее дернул подарить девице это пальто.
– Желаю вам хорошего вечера, – милостиво сказала Мария и грациозно вышла из комнаты.
– А в этой малышке есть стиль, – злорадно пропела Регина.
– Милая девушка, – добавил яду Герман. – В наше время так трудно найти прислугу, но у вас, дорогая Штефани, счастливая рука.
Штефани задышала слишком часто, но по-другому она сейчас не могла. Ну и наглость, подумала она возмущенно. И как у этой распутницы хватило мозгов появиться здесь.
– Счастливая рука – вот здесь, у меня, удивит-т-тельно счастливая рука… – запинаясь, пробормотал Себастьян, самозабвенно рассматривая свою руку, которую все еще гладила Сибилла.
– О, то же самое я сделала бы для любого, – пояснила Сибилла, получая видимое удовольствие от этой жестокой фразы.
– Н-н-нет, это неправда! – вскричал Себастьян.
Он умоляюще посмотрел на Сибиллу. Пусть все опять будет хорошо, спаси меня, молили его глаза.
– Нет ничего лучше созидательной силы отчаяния, – горько произнесла Сибилла. Она откинулась на стуле, сцепила руки и посмотрела на Себастьяна.
– Сиб-билла, Сиб-билла, дорогая… – Себастьян замолчал, встретив ее взгляд.
«Ну все, хватит, – думала она. – Никчемный человек. Вы не пробовали писать, дорогая Сибилла? Обхохотаться. Властитель книг, вот он сидит тут, без короны и без свиты».
– О, ее надушенные кончики пальцев, – начала она, и было ясно, что она имитирует изысканную манеру речи Себастьяна, – ее бледные, слегка влажные ногти, о, ее узкогрудое, пугливое тело, почти без волос, и при всем том гладкая шелковистость в узких пазухах носа, в таинственной глубине подмышек и редкой растительности лобка. Тебя не спасет ничья улыбка, не будет ни завтрака, ни объятий в утреннем солнце, ни запаха любовной страсти в смятых подушках, нет, нет.
– И книжки тоже не будет, – добавил Герман.
Себастьян всхлипнул. Он снял свои очки, высморкался.
– Иногда мне кажется, что мы кем-то приговорены к жизни, – сказала Сибилла.
– Точно, кто-то хорошенько оторвался! – согласился Андре. На него никто не обратил внимания.
– И мужчины, – продолжала Сибилла, – либо жиголо, слизняки, женатые, или то и другое сразу. – Она горько усмехнулась. – Либо педики.
– Но, Сибилла, – Штефани была шокирована и в то же время сгорала от любопытства, какие у Сибиллы есть основания говорить так жестко, – разве в вашей жизни не было ничего хорошего? С мужчинами, я имею в виду, с мужчиной, с тем единственным мужчиной?
Регина театрально раскрыла веер.
– Ну, Штефани, – произнесла она вкрадчиво, – большая любовь выпадает не каждому… – На ее губах играла торжествующая улыбка.
– Ах, как жаль, Сибилла, неужели не было большой любви? Тогда уже, наверное, и не будет… – сказала Штефани с сочувствием.
Сибилла машинально схватилась за стакан. Перед ее глазами пронеслась вереница мужчин, по которым она когда-то страдала и которые исчезли из ее жизни. Она жадно выпила, их лица начали улыбаться, что-то ей говорить. У нее закружилась голова, она чувствовала, что все за столом на нее смотрят. Что они знают? Что они пережили?
– Нет, была. – Голос Сибиллы вдруг охрип. – Был один мужчина. One in a million.[127] – Она сделала глоток. – Иногда, за нашими редкими завтраками… – Сибилла с отсутствуюшим видом нащупала сигареты, – он подносил ко рту салфетку, так слегка небрежно, и я опускала глаза и думала, что схожу с ума, а он смотрел, как я опускаю глаза, так невинно, так нежно, и думал, я схожу с ума, и говорил мне, тебе будет со мной плохо, и салфетки падали на пол.
Сибилла взяла со стола салфетку и вытерла глаза.
– Немного напыщенно, но в любом случае соглашусь, что главным является стол, а не постель, – вставил Герман.
