Евгений Дубровин - Грибы на асфальте
Все трое скоро захмелели и наперебой стали вспоминать смешные эпизоды из истории «выбивания» сметы. Катя хохотала громче всех. Щеки ее раскраснелись, волосы постоянно выбивались из-под шапочки, и она поправляла их лениво, красивым движением.
Я заметил, что директор школы не спускает с нее глаз.
– А Самсон-то Фроймович как топнет ногой, да как закричит на него, а вместо баса – петух! – смеялась Катя, сияя глазами.
– Ха-ха-ха! Я ему: «Подпиши!» А он: «Не подпишу!» – вторил ей громовым басом толстяк.
Директор школы сдержанно улыбался и все гладил, все гладил взглядом Катино лицо.
– Я ему: «Подпиши!» А он мне: «Не подпишу!» Га-га-га-га! Тогда я ему говорю: «Пойду к самому Безручко!»
Очевидно, это был самый смешной эпизод, потому что все трое так и покатились со смеху. Катя даже поперхнулась. Седой протянул стакан с ситро и на секунду задержал ее руку.
И тут мы встретились глазами. Я постарался усмехнуться как можно многозначительнее. Ледяная принцесса холодно отвела взгляд, как будто она меня не узнала. Седой заговорил весело о чем-то, заглядывая ей в лицо.
– Вань, – сказал я, – видишь женщину вон за тем столом? Хочешь, познакомлю? Интересный чело век. Известный в области географ. Излазила все Карпаты, Казбеки и Гималаи.
– Гималаи, – повторил Березкин заплетающимся языком. – Организовать бы там трудовой оздорови тельный семинар…
Катина компания собиралась уходить. (Седой то и дело поглядывал на часы.) Катя так ни разу и не посмотрела на меня. Когда они проходили мимо, я сказал:
– Екатерина Денисовна, можно вас на минутку?
– Что такое? Взгляд поверх головы.
– С вами хочет познакомиться товарищ из горкома комсомола.
– Здравствуйте! Катя.
– Иван Иванович.
Березкин поспешно принял начальственный вид. Он. стряхнул с костюма крошки, посуровел лицом, правая рука его потянулась под стол и ухватилась за портфель.
– Ну, мы пошли, Екатерина Денисовна. А то опоздаем, – сказал седой.
– Идите, идите… Послезавтра увидимся.
– До встречи!
Они попрощались тепло. Очень тепло. Я бы сказал, даже чересчур тепло.
– Как живете, Екатерина Денисовна? – спросил я.
– Спасибо.
– Не за что.
– Школу будете строить?
– Да.
– Новый директор?
– Ага.
– Хороший?
– Мне нравится.
– Очень?
– Почти.
– Туманная формулировка.
– Ты такие любишь.
– Угадала.
– Знаю точно. Тебе нравится всякая неопределенность.
– Конкретная неопределенность лучше абстрактной определенности.
– Разговор все глубже заходил в «подтекст».
Ивану Ивановичу Березкину стало скучно. Он прокашлялся и изрек:
– Шесть комиссий лучше, чем пять.
Катя вздрогнула.
– Ну, я пошла.
– Всего хорошего. Проводить?
– Не надо.
Я усмехнулся. Я умею усмехаться. Все-таки хорошо, что она не успела отвести взгляд. Я отомстил себе за фразу о провожании.
* * *Я поставил чемодан на запорошенную только что выпавшим снегом траву. На остановке был лишь один пассажир – пожилой мужчин» с незапоминающимися чертами лица, в фуфайке и в новых калошах.
– Ну, выпил, – сказал он мне – А что, нельзя?
За парком, на правом крутом берегу белел город. Мне больше нечего делать в этом городе-. Я еду на целину. Судя по газетам, целина – хороший край, веселый… А может, я уеду на Кавказ. Буду работать в винограднике. Или в Архангельск – ловить рыбу. Все равно. Какой поезд первый – туда и поеду. Я вольный казак. Что бы там ни говорили, а когда ты никому не нужен – здорово.
– Нет, ты скажи! Нельзя?.. Нельзя за свои трудовые гроши? – загорячился мужчина с незапоминающимися чертами, налезая на меня.
Я отвернулся от него и вздохнул. Прислонившись к телефонному столбу, стояла ОНА и в упор смотрела на меня. Та, которая звала меня в ветреные ночи.
– Нельзя, так забирай! На, бери! Вот он я! Вы пил – так забирай! Веди в дружину!
…Она была в серой шубке и стояла, прижавшись к столбу, поэтому я не сразу ее заметил. Подошел трамвай. Она вошла в него.
– Не поведешь, так я сам тебя отведу! – заявил мужчина в новых калошах и ухватил меня за рукав.
Я с трудом оторвался от него и вскочил на подножку.
– Поднимитесь в вагон, – сказала кондукторша сердито, гремя мелочью в сумке.
Я поднялся и очутился прямо перед ней – Снегурочкой из сказки. На ее плечах, как пушистый воротник, лежал снег. Серая шубка, белые ботинка, красные варежки. На горячем румяном личике таяли снежинки. Прядь волос, выбившаяся из-под шапочки, словно мелким бисером усеяна капельками воды. Черные глаза с любопытством уставились на меня.
– Гражданин, пройдите в трамвай. Вы мешаете обилечивать пассажиров! – выкрикнула кондукторша.
Почему-то меня не любят трамвайные кондукторы. Они всегда подозревают мою особу во всех грехах, какие только могут быть у пассажира. Почему я лезу на голову людям (хотя люди лезут на голову мне)? Почему я еду без билета (хотя я взял билет, едва только успел войти)? Почему я ввалился в трамвай пьяным (хотя я трезв, как рыба)?!
В ответ на все оскорбления я обычно отмалчиваюсь, ибо каждое мое слово приводит кондукторов в ярость.
Но на этот раз я не выдержал. Уйти – значит потерять ее, ибо в трамвай набилось много народу.
– Мне и здесь хорошо, – сказал я.
Это была роковая фраза. У кондукторши, как у старого боевого коня при звуке трубы, стали раздуваться ноздри. Вагон оживился, предчувствуя скандал.
– А ну, пройди, кому говорю! – деланно спокойным голосом прошипела кондукторша.
– Занимайтесь своим делом. Я сам знаю, что мне…
Кондукторше этого только и надо было. Подбоченившись, она закричала пронзительным голосом:
– А еще в шляпе! Залил глазищи бесстыжие! Хоть бы людей постеснялся!
– А еще в платке, – сказал я ей в тон. . – Не распускайте свои нервы по трамваю!
– Хам! Шпана безбилетная! Выходи, или сейчас трамвай остановлю!
Она подскочила ко мне и схватила за рукав, как будто я собрался убегать.
– Товарищ милиционер! Товарищ милиционер!
– В чем дело? – осведомился случайно оказавшийся в вагоне старшина милиции, похожий на артиста Филиппова.
– Напился, хулиганит, обилечивать мешает, билета не берет! – перечисляла кондукторша торжествующим голосом.
– Остановите трамвай! – приказал милиционер.
Девушка в серой шубке смотрела на меня сочувственно. Проходя мимо, я уловил запах апельсина. Девушка, пахнущая апельсином!
– Я не виноват! – рванулся я назад. – Спросите у людей!
На улице шел снег, и кругом было пусто, как в поле. Сквозь колышущийся белый занавес смутно проступали очертания деревьев и каких-то редких построек.
– Сядешь на ходу – заберу, – сказал милиционер, прикуривая в ладонях.
Потом он вскочил на подножку.
Из-за стекла я поймал ее взгляд. Взгляд был чуть-чуть сожалеющий. И поэтому, а может, потому, что мне нечего было терять, я крикнул:
– Приходите в субботу в восемь к «Спартаку»!
– Обязательно приду, – обернулся милиционер.
Этак, наверно, никто еще свиданий не назначал, но я был почему-то уверен, что она придет. Разве может она не прийти, если я искал ее всю жизнь?
Откуда-то взялся мужчина с незапоминающимися чертами лица и полез ко мне:
– Ну, выпил. А что, нельзя?
Но теперь почему-то он был в длинном пальто и без калош.
– Наконец-то я тебя нашел… – сказал я вслух.
– Вот и я говорю! – обрадовался мужчина.
Есть ли жизнь на электроне?
Наступила суббота. К кинотеатру «Спартак» я приехал за час до назначенного срока. Дул резкий ветер, и полотна афиш трепетали, как будто изображенных на них людей била дрожь. Перед закрытыми дверьми ежились какие-то фигуры, изучая надпись: «Все билеты проданы».
Я впал в отчаяние. Куда денемся, если она придет? На таком ветру долго не продержишься, даже если у тебя сердце пылает любовью.
Оставалась еще надежда на танцы. Я зашел в ближайший автомат и обзвонил все клубы и дворцы культуры. Нигде ни танцев, ни концертов.
В унынии я бродил взад-вперед перед кинотеатром, надеясь на чудо. До свидания еще оставалось тридцать пять минут – для чуда вполне достаточный срок. На асфальте лужи морщили лбы. Напротив горбился памятник поэту. Деревья охали и скрипели, как вышедшие на прогулку древние старухи.
Мимо прошли две сильно пахнущие духами девушки в клетчатых косынках. Под мышкам.» у них были свертки. У меня забилось сердце танцы все-таки где-то есть! Я двинулся вслед за девушками. Лишь бы это оказалось недалеко, чтобы успеть к восьми.
У подруг были одинаковые зеленые пальто с пушистыми воротниками. Весело болтая, они, к моему изумлению, исчезли в дверях столовой № 14. Асфальт у входа был густо истоптан.
Поколебавшись, я вошел в вестибюль. Там стояла целая толпа ребят и молча переминалась с ноги на ногу, прислушиваясь к доносившимся сверху упоительным звукам танго и шарканью подошв. В дверях, ведущих в рай, маячили два рослых парня с красными повязками на рукавах.
