Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)
Тут к Джузеппе пробился тщедушный парнишка и ловко, изящно двинул его в челюсть. Джузеппе рухнул. Это было равносильно чуду, но кому сейчас было до чуда — сумятицей умело воспользовался деверь Розалии: подкрался к степенному сеньору Джулио сзади и стукнул кулаком по голове...
Женщины визжали, вопили, наиболее разумные ринулись к выходу...
Беспорядком воспользовались все, у кого имелся на кого-нибудь зуб, в кутерьме и давке каждый лупил своего недруга, и драка приняла всеобщий, массовый, грандиозный характер.
— Люди! — взывал со сцены Александро. — Неужели вас так накалила моя умиротворительная речь?!
Но в зале все смешалось, происходило невероятное, люди дружно бранили и колотили друг друга, и даже, представьте себе, Винсенте, весь в крови, остервенело, всласть топтал Антонио.
— Чего вы с ума посходили, люди?! — пытался образумить сограждан Александро. — Развлекаться пришли, в конце концов!
— Здесь, в вашем городе... — Доменико был смущен, — пожалуйста, не поймите меня как-нибудь не так... мне просто любопытно... есть ли воровство?
— Здесь, в нашем городе? Нет, что ты, — оскорбился Тулио. — Бывает, понятно, но редко, очень редко.
— А почему он сказал, что Кумео украл у Микела золотую цепочку?
— Тип вроде Кумео на что угодно способен, — возмущенно заметил Тулио. — Он исключение. В каждом городе найдется два-три негодяя. А что, у тебя деньги есть?
— Нет, совсем немного.
— Сколько все же?
— Шестьдесят драхм.
— Шестьдесят?! Где ты взял столько?!
— А это много?
— Ха! — махнул рукой Тулио. — Мало сказать — много... А сколько было всего?
— Всего... Всего... семьдесят.
— Спустил уже десять драхм? На что, Доменико?
— Два костюма купил.
— Это — драхма, а... а еще?
— Почему драхма, четыре драхмы.
— Кто содрал с тебя четыре? Артуро?
— Да.
— У-у, ворюга... А Тереза знает про твои деньги?..
— Нет, откуда ей знать?
— Честно?.. Не пойму, чем же ты ее пленил тогда!.. Вообще Тереза не падка на деньги, а все же... Не обижайся, но... С виду ты недурен, но все равно... с первого разу понравиться...
— Значит, нет воровства? — переспросил Доменико, пристально смотря на Тулио. — Нет, значит, да?
— Нет, конечно. Разве что облапошит кто, вроде Артуро, а из кармана не вытащат, не ограбят. Радуйся, что в Камору не попал, — там бы тебя давно прирезали.
— В Каморе? Что это за город?
— Ха, этого просто не объяснишь... Но горло тебе перерезали б, не сомневайся.
— Почему... Из-за чего... Я же никому ничего плохого не делал...
— Для каморца это ничего не значит.
— Поистине надо изгнать из города окаянного Александро. — Тетушка Ариадна бросала корм в аквариум. — Как он посмел оболгать господина Джулио, приписать ему такого рода связь с Розалией, я доподлинно знаю: нет у Джулио подобных отношений с Розалией — это первое; к тому же они соседи, а разве Джулио способен коварно вступать в непристойную связь с соседкой! Во-вторых, мне часто доводится видеть их в обществе, и я ничего такого за ними не замечала, хотя непременно заметила бы, потому что при подобной связи, при подобных отношениях между мужчиной и женщиной всегда что-то где-то видно... Не надоела вам со своими разговорами?
— Нет, нет, что вы, я сам люблю говорить, — сказал Дуилио. — Золото добывают из глубин земли, а знания — из разговоров.
— Прекрасно сказано! — Тетушка Ариадна стряхнула с ладони корм, отходя от аквариума. — Права я, защищая интересы Джулио?
— Еще бы, разумеется, — одобрил ее Дуилио, такой, каким был. — При необходимости Джулио отличается многими положительными качествами, достоинствами.
— Поистине достойный человек, редчайший.
— Да, да. — Дуилио был задет, но виду не подал. — Положительный человек... Однако, если угодно знать мое мнение, на свете редко попадается человек без изъяна. Крайне редко.
— Да, конечно, что и говорить, — поспешила согласиться тетушка Ариадна. — У сеньора Джулио, надо признать, взгляд несколько мутный. Иной раз меня, пожилую женщину, так оглянет, представляете!..
— Нет, нет, не говорите о себе так, вы рождены под знаком вечной юности, не говорите о себе так, не желаю слышать!
— Хорошо, хорошо, — расцвела тетушка Ариадна, и протянула руку для поцелуя. — Кончетина, принеси нам ароматной воды... — И снова к Дуилио: — А каким представляется вам истинно хороший человек, умоляю, скажите мне...
— Прямо сейчас?
— Да, да, прошу вас.
— Это весьма трудно. — Дуилио поднялся, прошелся. — Однако попытаюсь... Спасибо, Кончетина, замечательный напиток... Итак, истинно хороший человек... Я знал одного истинно хорошего человека. Отношения у нас были добронравные и добросердечные — с точки зрения человечности, разумеется, — и мы своей человечностью сумели устранить всех главных соперников, что вызвало в свете массу разговоров. Мы всегда соблюдали великолепные традиции предков, а также много внимания уделяли многим положительным свойствам человека, что стало предпосылкой наших беспримерных, безусловных успехов. В ту пору я, — Дуилио возвел очки к потолку, — я был жизнерадостным, жизнелюбивым юношей со своими душевными муками, а помимо того, простите за выражение, мы оба обладали благородной натурой, а помимо того, мы умели с присущим нам мастерством вылепить и выразить свою мысль, а это хорошо. А если мы обнаруживали в человеке несомненно хорошие, полезные качества, пылко приветствовали это обстоятельство...
— Ах, какой вы положительный, какой положительный! — У тетушки Ариадны увлажнились глаза. — А это чудесно...
— О! —Дуилио углубился в мысли. — Превращение в положительного человека требует огромного мастерства и глубинного психологического мышления...
— Почаще навещайте нас, сеньор Дуилио, почаще. — Тетушка Ариадна прижала к груди скрещенные руки.— Ваши речи пробуждают во мне дивные воспоминания...
Вокруг фонтанов на главной площади сидели краса-горожане, упиваясь недолгой благодатью солнца, и громко переговаривались — перекрывали шум хлеставшей воды. Хрупкая, изящная Кончетина, нарядная — в новом красном платье, — разговаривала с Тулио и, заметив стоявшего поодаль Доменико, слегка присела, приветствуя его, а тот ловко щелкнул каблуками, низко наклонив голову, на этот раз отлично справившись с обычаем краса-горожан и не вызвав ничьей усмешки, Винсенте — воротничок был застегнут — чинно прохаживался под руку со своей недавно обретенной супругой, галантно раскланиваясь со знакомыми. Был час прогулки, и одинокий Эдмондо не знал, к кому пристать — приклеивался глазами то к одному, то к другому, — однако его старались не замечать, зато Дуилио, степенными шажками обходившего вокруг фонтанов, одаряли восторженными улыбками. А Дуилио, такой, каким был, время от времени изрекал: «Не уноси стакан с родника». Винсенте же от имени всех заверял: «Нет, нет, не унесем!» Ах, что за день был, чудесный был день, и был бы еще чудесней, если бы на лицах кое-кого из горожан не темнели синяки. «Ах, этот негодный Александро! — возмущалась тетушка Ариадна. — О, смотрите, и сюда пожаловал!..»
Прогуливался весь город, женщины с веерами, с прелестными зонтиками; солидно-степенные мужчины с достоинством приветствовали друг друга, в клетках заливались певчие птицы, легкий ветерок разносил звук инструмента, у которого душой была птица. Кумео, завидев одинокого старого музыканта, недобро сверкнул глазами и, подкравшись к нему сзади, сорвал шапку, бросил в бассейн. Рассерженный старик бессильно замахнулся дрожащей рукой, но Кумео отскочил, скалясь и издеваясь: «Давай пляши, мартышка, пляши...» Тут Винсенте — воротничок у него расстегнулся — проявил себя: «Пляши, пляши давай, старикан!» — но, перехватив укоризненный взгляд Джулии, застегнулся и изысканно поклонился кому-то. Александро, передернув плечами, пробормотал: «Поразительно — я ненормальный, а они нормальные?!» День был чудесный, и прогуливались все... Напомаженный Цилио с красной гвоздикой в петлице что-то нашептывал Розине, взяв ее за руку, стоя спиной к Сильвии, дожидавшейся подружки. Потупив глаза, Розина отрицательно качала головой; потом, когда резко выдернула руку, Цилио, поколебавшись, повернулся к Сильвии и проникновенно сказал: «Пока говорил с ней, в вас влюбился! Не угодно прогуляться в роще?» — «Что, что вы сказали?» — будто бы не поняла Сильвия...
Где-то недалеко жгли опавшие листья, ветерок доносил горьковатый запах дыма. Александро, подставивший лицо солнцу, проводил дремотным взглядом Цилио и Сильвию, с любопытством посмотрел на взбешенную Розину и понял — дружбе двух девушек раз и навсегда наступил конец, между тем дружба их служила краса-горожанам образцом и примером. Потом Александро заметил Уго — юного безумца, кому-то грозившего, — и подошел к нему, начал мягко вразумлять, полный сил и энергии:
