Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна
Она пронеслась мимо, не обратив внимания на Квасцова.
— Любашенька, постой! — забежал тот сзади.
Получив в ответ косой невидящий взгляд, Мишка зашел с другой стороны и плелся теперь молча, на шаг приотстав от девушки, задевая плечом встречных студентов. Все спешили по своим делам и не догадывались, что там творится у кого-то на душе, а толчки, суету, гомон в институтских коридорах принимали как нечто само собой разумеющееся.
Из распахнутых дверей брызнуло солнце. На последней ступеньке каменного институтского крыльца Квасцов догнал ее, забежал чуть вперед.
— Да погоди же ты!
— Ну чего привязался?! — почти выкрикнула Люба.
Мишка на минуту опешил, но взял себя в руки — дело есть, дело.
— Считай, что это не я перед тобой, а Сергей, — процедил он.
Девушка фыркнула. Они уже начинали привлекать внимание прохожих.
— Говори, только побыстрей.
— Один минут! — оскабился Мишка. — Давай присядем. Лавочки во дворе были заняты, пришлось идти в скверик напротив, через дорогу. На переходе Мишка успел купить у мороженщицы «Лакомку» и, галантно склонив голову, протянул мороженое Любе. "Охладиться тебе, подруженька, не помешает", — зло подумал он, тая свою мысль за обаятельнейшей улыбкой.
Не вышло! Люба, взяв «Лакомку» двумя пальцами, тут же бросила ее в стоящую рядом урну и, брезгливо оглядев пальцы, полезла в сумочку за платком.
— Твой минут прошел уже, — сказала она.
Но лавочка была совсем близко и на удивление — пустая. Сели.
— Сергей за тебя очень волнуется, — начал было Мишка. Люба его оборвала;
— Без тебя разберемся!
— Но просил-то он именно меня, понимаешь! Специально письмо написал! — С Мишки, как слетал сейчас с тополей белый пух, слетала под ветерком Любиного презрения вся его напускная уверенность.
— Очень жаль, что он так и не понял, с кем имеет дело! — Глаза собеседницы сузились, и Мишке показалось, что в них стоит уже ничем не прикрытая злость.
— В кого метишь? — удивился он.
— В тебя! — с нажимом, резко ответила Люба.
— Однако… — попытался изобразить благородное возмущение Квасцов.
— Все? — Люба дернулась, вставая.
— Да нет, не все!
Мишка решил идти до конца. "Дружба дружбой, но и у меня есть предел, други дорогие!" В нем вспыхнула злоба, и одновременно пришло какое-то ледяное спокойствие.
— Твой дружочек новый, тот, что до Сергея был хорош, да и после Серегиного ухода пригодился, старушка, просто подонок и больше никто! Дерьмо натуральное!
— За такие слова…
— Он Серегу по твоей милости угробит вконец. Ты, надеюсь, знаешь, что они там, — Мишка мотнул головой куда-то влево, — неровня?
— А тебе-то здесь, — Люба повторила жест собеседника, мотнув головой вправо, — откуда это известно?!
— Серега сам писал.
— Покажи!
— Много чести.
— Не верю, — Люба облегченно вздохнула и собралась уходить.
— Нет, ты постой! — В голове у Квасцова творилось что-то невообразимое, он готов был собственными руками задушить сейчас, прямо здесь, в скверу, эту упрямицу. "Какая все же разница между сестрами!" — мелькнуло в его мозгу. — У меня просто нету с собой письма этого, понимаешь? Что я тебе, почтальон, что ли, таскать сумки с бумагой?!
— Вот когда будет, тогда и приходи.
— Ладно, мать, черт с тобой! Но ты хоть напиши ему, что все кончено, — зачем мучить человека!
— О себе беспокойся!
Контакта не было. "И не будет, — подумал Мишка. — Ну, Сереженька, подыскал же ты себе мегерочку! Другой не то что уступил бы ее первому встречному, айв придачу бы дал многое, лишь бы избавиться! Здесь я промахнулся явно, надо было сперва на подруг выйти!" Но и сдаваться не хотелось — чего-чего, а настойчивости Квасцову было не занимать.
— Ты морочишь головы двоим, а они готовы перегрызться из-за тебя!
— Нашелся здесь, мораль ходячая! На себя погляди!
— В конце концов, знаешь — кто ты такая?!
Девушка молчала.
Мишка сощурил глаза и на всякий случай немного отступил назад.
— Обыкновенная шлюха, шалашовка рублевая!
Люба без размаха, резко ударила Квасцова по лицу.
"Привет будущему генералу!
Серый, твои поручения выполнил с блеском! Правда, без подружек обошелся и их пустого куриного квохтанья.
Но все нормалек! Так что теперича я на место простого сидельца на губе уже никак не согласный! Пускай берут, как минимум, начальником губы или, как там у вас, командиром! Короче, на звание завгубой я не обижусь, хе-хе! Но шутки в сторону! С Любой у меня некоммуникэйшн, понимаешь? Ну, а на сеструху ее я нажал крепко — верь, дела твои скоро на лад пойдут. Хотя я от души бы советовал тебе, старче, завяжи ты с ней пока не поздно, пользуйся моментом, что этот обалдуй Новиков появился! Ты ему памятник нерукотворный воздвигнуть обязан за то, что он принимает огонь на себя! Спасайся, Серый, пока не поздно!
А из института Любовь твою, наверное, попрут. Как и меня, хе-хе! Но ты там не отчаивайся и всегда помни, что дембель не за горами! Всегда с тобой твой верный друг Мих. АН. Квасцов, 28.06.199…г.".
Ребров с тоской поглядел в проясняющееся небо. Нет, Мишка есть Мишка! Он скомкал письмо и с силой бросил его в зев четырехугольной зеленой урны. Оставалось одно — ждать Любиного ответа.
А время шло, оставалось полторы недели до присяги.
Командир части, полковник Кузьмин, человек плотный, костистый и усталый, вызвал к себе старшего лейтенанта Каленцева. И теперь тот сидел в его небольшом, отделанном деревом кабинете и недоуменно покачивал коротко, почти под нулевку, остриженной головой.
Юрий Алексеевич держал в руке листок ученической бумаги в клеточку. На листке было порывистым почерком выведено следующее:
"Командиру воинской части…
Здравствуйте! Извините, не знаю Вашего имени-отчества. Но моей рукой движет очень серьезная причина, и потому обрaщаюсь к Вам! Человек, с которым я собираюсь соединить свою жизнь, служит в Вашей части. Его зовут Ребров Сергей Владимирович. И о нем пойдет речь.
Вы сами знаете, наверное, как сейчас неспокойны матери, братья, сестры, невесты тех парней, что попадают в армию. Столько всяких страстей говорится о извращениях, насилиях, глумлениях «дедов» над молодыми солдатами, что боязно за близких людей, подвергающихся беспрестанным издевательствам и совершенно не защищенным командирами от преступников! Все газеты пишут о зверствах «стариков»! Но я не об этом. Я хочу лишь сказать, что мало всего этого, так ребята попадают под командование своих гражданских недругов или соперников, которые вымешают на них свою злость, досаду, пользуясь положением. Разве допустимы такие вещи?!
Я не хочу никого обвинять или осуждать. Может, каждый по-своему хорош, каждый в одиночку отличный человек. И все же я прошу Вас, убедительно прошу перевести Реброва в другой взвод или роту, я не знаю как там в армии все это называется, может, батальон. Но не подумайте, что сержант Новиков чем-то плох или что он нарушает что-то, нет, я не хочу, чтобы вы его наказывали. Просто надо изменить положение, и все! Развести по разным углам тех, кто все равно не уживется вместе. Надеюсь на Ваше положительное решение.
С уважением Любовь Смирнова, 28 июня 199…Г.".
— Ну-у, что скажете? — спросил Владимир Андреевич Кузьмин.
— В первые дни Ребров подавал рапорт… Потом, наверное, передумал. Может, сгоряча что-то и было по гражданской памяти между ними. Но, видно, все прошло! — ответил Каленцев после непродолжительного раздумия.
— Хорошо, но поговорите с обоими, потом доложите, сказал напоследок Кузьмин. Он вновь склонился над бумагами, лежавшими на столе.
Каленцев пошел к двери. Но он не успел выйти, полковник окликнул его.
— Постойте, Юрий Алексеевич! — Кузьмин стоял теперь у окна и смотрел вдаль. — Есть у вас такой боец по фамилии Черецкий?
— Так точно, в моей роте.
— Что он из себя представляет?
Каленцев немного замялся, но ответил четко:
— Жалоб нет на него, исполнительный, дисциплинированный, немного себе на уме — но это от характера. Парень как парень. Я думаю, из него выйдет неплохой сержант.
— На а как человек?
— Тут сложнее. Задиристый малость, с товарищами не всегда ладит. Но характер твердый. А все наносное, думаю, сойдет.
— Ясно. Можете идти.
Кузьмин сунул в рот «беломорияу». Облокотился о подоконник.
За окном, на плацу, отрабатывали строевые приемы.
Был обычный учебный день.
Кузьмин отыскал глазами Черецкого. "Парень как парень", — колыхнулось в мозгу. Он глубоко затянулся и выпустил клуб сизого дыма в распахнутую форточку. За сержанта Николая Новикова и его подопечных Кузьмин был спокоен.
"Сереженька!
Извини меня, я знаю, тебе там очень нелегко. Но что делать! Письмо я твое получила, и с Квасцовым-негодяем говорила — он этот разговорчик надолго запомнит, подлец! Но я не верю, что это ты его ко мне подослал. Не верю!
