Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна
Сергей остановил Новикова в коридоре казармы, когда в ней никого не было, — рота занималась в классах. Лишь дневальный, сменщик Реброва, одиноко маячил на своем посту возле тумбочки напротив лестничного пролета.
— Поговорить надо, — сказал он, заступая Николаю путь.
— Решился? — поинтересовался Новиков. — А нужно ли?
— Как это? — опешил Сергей.
— А вот так, был вопрос — и нет вопроса.
В Сергее начало просыпаться почти угасшее озлобление. Но он сдержал себя.
— Что-то не понял.
— Раньше понимать надо было. Я с тобой сколько-раз поговорить хотел, а ты?!
— Виноват, товарищ сержант, — разъяснил Ребров, разрешите исправиться?
— Теперь это значения не имеет.
Сергей начал догадываться, что к чему. Он уловил связь между словами Николая и Мишкиным письмом. "Неужели все? — подумалось вдруг. И он неожиданно почувствовал облегчение. — Вот все и кончилось!" — Будем считать, что ничего и не было, — сказал Новиков, словно уловив мысль собеседника. — Ни-че-го!
— Это без меня решили? — Сергей с сарказмом скривил губы.
— Без тебя.
— А ты не боишься, что все может перемениться? Новиков резко вскинул руку и, цепко ухватившись за кончик воротника, притянул Сергей к себе — лицом к лицу. Прошептал почти на ухо, четко разделяя слова:
— Я-тебя-прощаю! Понял?
Глаза его застыли. Сергею показалось, что Новиков не видит его, несмотря на то что глядит в упор.
— С ней мы сами разберемся, — продолжил Николай. — Уже разобрались. — Он сдержал попытку Сергея отодвинуться. — А тебя: не было! нет! и не будет! Усек?!
Из классов вывалили засидевшиеся и разомлевшие ребята. Эхом прокатился под высоким потолком гомон, пахнуло сапожной мазью.
— Чегой-то ты бледненький какой-то! — сказал Слепнев и ткнул Сергея пальцем в живот.
— Еще бы, — вставил проходящий мимо Сурков, — сoлнце уж месяц не показывается!
Сергей, не обращая внимания на слова товарищей, провожал глазами уходящего по коридору Новикова. Спина сержанта была пряма и неприступна.
"Люба!
Мне непонятна эта игра в кошки-мышки! Что случилось? Почему ты не пишешь? Если тебе трудно объяснить происходящее или же просто не хочется, ответь мне двумя словами — с кем ты? И больше ничего, всего два слова! Я устал уже от постоянной нервотрепки. Найди в себе силы, напиши. А Новикову я не верю. Не верю, и все, понятно! Жду ответа!
Сергей, 22 июня 199… г.".
Ребров уже заклеил конверт и собирался отнести его, бросить в ящик. Но пришла новая идея, и он прильнул к тумбочке.
"Привет, Мишка!
Извини, рассусоливать некогда о том о сем. Пишу по делу. Будь другом! Разузнай, что творится с Любой. Я понимаю, вы не ладите, и все же очень тебя прошу! Только пиши то, что сам видел, что знаешь наверняка. Всякую болтовню проверяй, короче, смекнешь сам. Попробуй, может, через сестру выведать кое-что удастся, она вообще-то женщина надежная, но особо на нее не напирай, не надо усугублять. Постарайся сделать все побыстрее, сейчас канитель разводить никак нельзя. Надеюсь на тебя!
Сергей Ребров, 22 июня 199…г.
P.S. А место на губе я тебе законопачу, когда сам туда попаду, лады?!"
Квасцов только на второй паре распечатал письмо, вытащенное утром из почтового ящика. До этого все было некогда. Шел последний перед экзаменом семинар по математике.
И теперь, пригнувшись к столу, чтобы преподавательница не могла его видеть из-за спин сидящих впереди, он вновь и вновь вчитывался в каждую строчку, хмурил брови так, что сторонний наблюдатель мог бы подумать — Квасцов чем-то здорово опечален.
На самом же деле в Мишкиной душе клокотали вулканы. Это был миг его торжества! Сколько раз предупреждал он Сергея, чтобы не усложнял тот своих сердечных дел, чтоб был проще, мол, баб навалом, чего душу рвать, гуляй — не хочу! Он ведь напрямик говорил: "Ну чего ты, лопух, привязался к этой мочалхе, приклеился как банный лист! Разуй глаза — такого товару по улицам шлындает тьма-тьмущая! Однолюб сдвинутый, тоже мне Ромео московских трущоб! Да она же стервятина, за километр видно, она тебя высосет и выбросит, балда! В лучшем случае, в домашнем стойле теленком оставит, понял?!" Серега тогда злился, не верил. А кто прав-то, а?! Но тогда, ко всему прочему, как-то сразу возникшая неприязнь между Мишкой и Любой усугубила отношения, отдалила его от Сергея. Мишка не переживал, ему было все до фонаря. Но самолюбие он имел незаурядное.
И вот теперь Мишка получил новое подтверждение своей правоты. Ему хотелось вскочить, взмахнуть над всей аудиторией белым листком бумаги как флагом — ага, дескать, так я и знал! этим и должно было кончиться! Но Мишка сдерживал себя и лишь мрачнее супил брови. Могло показаться, что он внимательно и очень серьезно слушает объяснения преподавателя.
"Ладно, друг есть друг, — решил все-таки он, — в лепешку расшибусь!" Сунул письмо во внутренний карман пиджака и усиленно призадумался, настолько углубился в свои замыслы, что поначалу и не расслышал голоса молоденькой аспирантки, проводившей это занятие.
— Та-ак, ну кто же… кто же нам ответит? — Она склонилась над журналом, потому как вела занятия только тогда, когда болел кто-нибудь из постоянного преподавательского состава, и не знала всех поименно. — Ну вот, наприме-ер. Квасцов?!
Мишку толкнули в бок. Но он не понял — двумя делами сразу так и не научился заниматься: не Юлий Цезарь, голова-то все же одна!
— Квасцов, выйдите, пожалуйста, к доске и объясните нам…
— Зинаида к-хэ-м… — оборвал аспирантку Квасцов, проглотив отчество, вернее пробурчав вместо него что-то нечленораздельное — язык не поворачивался назвать эту миленькую девушку по всей форме, Зиночка — еще куда ни шло. — Можно выйти?
— К доске, да? — аспирантка не поняла.
— Нет, мне нужно выйти, — твердо сказал Мишка и потянулся к черному с блестящими металлическими ребрами «кейсу». -А вы кого-нибудь еще спросите, хорошо?!
И вышел.
Весь план созрел в его голове в один миг. Не тогда, когда он сидел и торжествовал, а позже — катализатором послужил вызов к доске. Теперь Квасцов знал, что ему надо делать.
В приемной декана было непривычно пусто. Секретарша Анечка сидела на своем месте, задумчиво разглядывая себя в зеркальце круглой пудреницы. На лице ее была написана невыразимая тоска.
Войдя, Мишка, не задерживаясь в дверях, направился прямо к Анечке, широко улыбаясь, кивая. Секретарша обернулась к нему. Когда оставалось шага два — Квасцов словно остолбенел. Он остановился, округлил глаза, брови поползли вверх. Но улыбка тут же вновь заняла свое место на его лице.
— Ты сегодня сама себя превзошла! — на выдохе произнес Мишка, не отрывая глаз от Анечки. — Хороша, мать, ни в сказке сказать, ни пером описать, честно!
Анечка ожила.
— Ну уж, скажешь! — И тут же добавила кокетливо: — А раньше что же, поплоше была?
Раньше Анечка была одной из бесчисленных Мишкиных любовей. Отношения их прервались в самую безоблачную пору, и никому из двоих досады не доставили, а потому и не оказали пагубного влияния на их дружеское сосуществование. Была, правда, и еще одна причина — Мишка знал, с кем дружить, а с кем и необязательно. И сейчас, как и всегда, это должно было сыграть ему на руку.
— Цветешь! День ото дня хорошеешь. — Мишка обежал взглядом фигуру девушки с ног до головы, и глаза его заблестели, будто говоря, а не тряхнуть ли нам стариной?!
Но он тут же, зная, что лесть хороша в меру, перешел на деловой тон.
— Анюта, выручай!
— Что такое, опять влип? — заулыбалась та.
— Нет, — Мишка сокрушенно махнул рукой, — тут сложнее. Анют, нужен срочный вызов Смирновой в деканат.
— А-а, ясненько все, на прогульщиц переключился, Мишенька, котик ты наш мартовский!
— Анюта, лапушка, ты сама погляди повнимательнее на эту мочалку, а потом на меня. Ну-у?! Вижу, все поняла, у нас же с тобой нормальные вкусы!
Секретарша удовлетворенно улыбнулась.
— Кстати, старик про нее уже дважды спрашивал, — сказала она.
— И прекрасненько! — с плохо скрываемым пафосом выдохнул Мишка. — Давай-ка пригласим эту двоечницу и гулену на субботу, часиков эдак… на двенадцать, лады?!
Анечка подобрала губки, искоса бросила взгляд на Квасцова и сказала равнодушным голосом:
— Чего для вас только не сделаешь.
Через полчаса Мишка стоял с девушкой из Любиной группы, упрашивая ту срочно передать записочку адресатке — надо, мол, выручить, а то, дескать, погонят из института. Девушка была согласна с самого начала. Но Мишка привык доверять только себе, да и то не всегда.
— Считай, что это поручение декана! — закрепил он свою просьбу.
Ночью Квасцов спал спокойно, благостным сном человека, сделавшего свое дело.
На часах было десять минут двенадцатого. Мишка нервничал, поглядывал на дверь старенького обшарпанного подъезда. Наконец Люба вышла. Порядок, подумалось ему, но на всякий случай он постоял еще минуты три в своем укрытии за деревьями.
