Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна
На часах было десять минут двенадцатого. Мишка нервничал, поглядывал на дверь старенького обшарпанного подъезда. Наконец Люба вышла. Порядок, подумалось ему, но на всякий случай он постоял еще минуты три в своем укрытии за деревьями.
Убедившись, что Люба ничего не забыла и не вернется по этой причине, Мишка скомандовал себе: "Вперед!" — и дернул на себя скрипучую дверь. Ну, Серега, знай, какие у тебя друзья!
Звонок не работал. Пришлось колотить в дверь костяшками пальцев. Открыли не сразу.
— Кто там?
Мишка замялся, потом сказал уверенно, твердо:
— Из института к Любе!
— Ее нет, — послышалось из-за двери.
— Знаю, но у меня серьезный разговор, впустите! Дверь распахнулась, пропуская гостя в полутемную прихожую. Пахнуло холодком. Разглядев хозяйку, Мишка быстро смекнул — интеллигенточка, сельского пошиба, наив! Здесь надо иначе!
— Вы уж извините меня, пожалуйста, — Мишка потупился в пол, не зная, куда деть руки. — Здравствуйте! — У него был вид смущенного человека, не знающего, как начать. — Вы ведь Любина сестра, верно?
— Да, Валентина Петровна. Проходите.
Сзади щелкнул замок.
— Мы учимся вместе, правда, в разных группах. — Мишка сделал попытку снять ботинки, но Валентина Петровна слегка подтолкнула его, пригласила в комнату. Мишка покорно побрел вперед. — Но не в этом дело.
Комнатка поразила Квасцова своей убогостью. Чуть ли не впервые в жизни он мысленно поблагодарил родителей за то, что они смогли сами устроиться в этом мире, а значит, и устроить его, Мишку Квасцова, единственного сына.
Посидев немного на краешке предложенного ему стула, Мишка сказал решительнее:
— Давайте напрямоту! Я — лучший друг Сергея Реброва.
Валентина Петровна облегченно улыбнулась.
— Что же вы молчали?
— Неловко как-то, — Мишка снова потупился. — Знаете, он ведь два месяца на службе. А там не такого легко, нужна поддержка… Мы с ним переписываемся, и я все знаю. Ему сейчас туго приходится.
Квасцов опять умолк, глядя во внимательные, но усталые глаза молодой еще женщины, сидящей напротив. Круглолицая и сероглазая, она имела очень открытый и доброжелательный вид. Мишке она показалась совсем непохожей на младшую сестру.
— Вы ведь знаете об их отношениях? — спросил он.
— Кое-что, Люба, меня не слишком-то балует откровениями.
— Все равно, все равно, — зачастил Мишка, как бы сдерживая волнение. — Она ему не пишет, не отвечает на звонки. Только вы не подумайте, что разлюбила, нет. Тут вмешался третий. Вопрос очень деликатный…
— Если вы про Николая… — начала было Валентина Петровна.
— Именно про него, — оборвал ее Квасцов. И прикинул: она не знает его, точно! во всяком случае, не знает достаточно хорошо. — Причина в нем!
— Вот как? С Любой творится что-то невообразимое!
Но, Николай, неужели он…
— Любе тяжело, я понимаю. Но Сергею вдвойне тяжелее, втройне! Во-первых, начало службы, самые изнурительные дни в армии, самые выматывающие, во-вторых, этот разрыв — необъяснимый и необъясненный, нелепый! ну, а в-третьих, вы слышали, наверное, что Николай…
— Ну что же вы замолчали? Продолжайте!
Квасцову показалось, что он перебрал, что напугал эту доверчивую женщину. Но отступать было поздно.
— К сожалению, я знаком с этим человеком, с Новиковым, и очень давно, со школьной скамьи. Может, я нехорошо поступаю, говоря так, но это не тот, кто нужен Любе, поверьте, не тот, кто может составить ее счастье. Погулять — это да, похвастаться перед ребятами — тоже мастер. Вы меня простите, ради бога, но я не терплю этих районных донжуанчиков, они мне противны! Впрочем, не буду расписывать, вы и сами обо всем еще услышите, наверняка узнаете… Ну, конечно, умеет девушке голову затуманить. Может, потому и Любе он приглянулся чем-то, не знаю. Пусть сами решают, тут надо без советчиков!
Квасцов горько усмехнулся. Словно пересиливая себя, продолжил:
— Я вам одно скажу, он способен любить только себя. Вон и Любу оставил, когда уходил, без печали. Теперь его тешит соперничество! Безжалостный человек. Но хватит, хватит!
Мишка упивался произведенным впечатлением. Валентина Петровна нервно комкала платок. "А она ничего, совсем даже ничего!" — отметил про себя Мишка.
— Люба у меня одна, прямо обидно за нее. Не хотелось бы всех этих… — она махнула куда-то вдаль рукой и всхлипнула совсем по-детски.
Мишка сокрушенно кивнул, принялся разглядывать ногти.
— Так вот, третье, — продолжил он немного погодя, будто припомнв, уже вставая со стула. — Этот Новиков — заместитель командира взвода, в котором служит Сергей. Вы понимате? Ребров полностью в его власти! Знаете, ведь как издеваются там над беззащитными…
Мишка пошел к двери.
— Не хотел вам всего этого говорить, но что поделаешь! — он развел руками.
В коридоре пахнуло холодком. Позади, словно стук капель из неисправного крана, слышались медленные тяжелые шаги.
— Я вас очень прошу, поговорите с Любой! — Задержавшись в дверях. Мишка заглянул в глаза хозяйке. — Их надо спасать! Обоих!
Валентина Петровна закивала, прижала платок к глазам. В сумраке прихожей этот платок был похож на белый флаг капитуляции. Мишка замер.
— Вы плачете? — спросил он шепотом и легонько сжал ей локоть. — Какая вы тонкая, чуткая…
Валентина Петровна расчувствовалась пуще прежнего, слезы побежали из ее глаз, и она не могла скрыть этого.
— У вас нежная душа, пойдемте, пойдемте, я доведу вас до дивана, дам воды! — Мишка захлопнул входную дверь и повел женщину обратно в комнату, придерживая ее за плечи.
Усадив Валентину Петровну на диван, он не побежал за водой, а пристроился рядом, на самом краешке, заглянул в глаза.
— Ну успокойтесь, вам уже хорошо, все наладится. — Он не понимал, что напало на эту приятную и миловидную женщину, совсем еще молодую и привлекательную.
Не догадывался, что причиной тому были вовсе не любовные дела сестры и ее неудачи — хотя и это тоже, — но главное, вырвалось наружу то, что копилось последние годы вся боль одиночества, тоскливого, затаенного ожидания, досады — ведь годы уходили, а счастья не было. Не мог Мишка вникнуть во все тонкости женской истерзанной души. Но кое-что и он уловить мог. — Ну что вы, ну что вы, Валя?
Он оглаживал ее плечи, спину, немного встряхивал ее, думая, что это поможет. Потом прижал голову к своей груди. Его рука лежала на такой беззащитной и тонкой шее, что Мишка поневоле сам расчувствовался и тоже всхлипнул.
— Не надо, ну пустите, не надо, — еле слышно говорила она. А рубашка мокла от слез — Мишка это чувствовал, как чувствовал и ее горячее, словно в лихорадке пылающее. тело.
И случилось непонятное — впервые в жизни Мишка разревелся сам, то ли в резонанс вошел с плачущей, то ли еще по какой причине, но его вдруг затрясло, из глаз покатились слезы, и он, опустив шею, сам уткнулся лицом в ее грудь, тяжело вздымающуюся, еле прикрытую халатом.
Теперь они рыдали оба, с такой силой, словно произошло нечто ужасное, непоправимое, и это непоправимое можно смыть лишь потоком слез.
Она приглаживала его по затылку. И прижимала сильнее и сильнее — так, что начал задыхаться. Его руки обвили ее тело, трепетное, вздрагивающее, и скользили по нему, не могли остановиться.
— Не надо, — еле лепетала она, все так же не отпуская головы, — ну не надо, зачем? Вы противный мальчишка, как вам не стыдно, не надо…
Мишка рыдал, хлюпая носом, трясся и не отвечал. Он умудрился расстегнуть верхние пуговицы и теперь не только орошал ее кожу слезами, но целовал, целовал — шею, груди, ложбинку между ними. Голова у него кружилась, чего обычно в таких случаях не бывало, но это совсем не мешало — тело было таким податливым, мягким и вместе с тем жгущим, что он ничего не видел и не слышал. Если бы его спросили: Миша, где ты сейчас? с кем? он бы сразу и не ответил — какое-то затмение нашло.
Она сама съехала по спинке дивана вниз и чуть вбок, откинулась, увлекая его за собой, не отпуская от своей груди. Но даже теперь оба не переставали всхлипывать, вздрагивать — в странном и неожиданном единении, охватившем их, таких разных, и не только лишь по возрасту. Остановиться они уже не могли. Да и не хотели они останавливаться.
…Мишка опомнился минут через десять. Быстро встал, поправил одежду, застегнулся. Потом встал на колени перед ней, поцеловал — сначала в губы, потом коснулся шеи, впадинки у бедра. Рука его заскользила по ногам. Но он одернул себя. Времени оставалось в обрез.
Люба выскочила из-за двери деканата раскрасневшаяся, возбужденная. Глаза горели. Натолкнувшись на входящего в комнату преподавателя и чуть не сбив его с ног, она даже не извинилась, а лишь вскинула голову и быстро пошла по коридору к лестнице.
"Ого! — подумал Мишка. — Я сейчас прямо как капля воды на раскаленную сковородку угожу!" Тем не менее он вышел из-за угла, откуда наблюдал за всем происходящим, поднял руки вверх и с таким видом, будто моля о перемирии, двинулся навстречу Любе.
