Иван Шевцов - Любовь и ненависть

— Почему ты думаешь, что это обо мне? — как-то нечаянно вырвалось у меня.

— А ты слушай дальше: "Но судьба не свела нас с ним: я вышла замуж за другого. У нас не было счастья, настоящего. Лишь теперь я поняла, что в нашей семейной жизни при изобилии всего прочего не хватало лишь одного — большой любви. Так долго быть не могло. Мы разошлись. Человека, с которым я прожила более двух лет и которого как будто любила — так мне тогда казалось, — я забыла без труда. А тот, другой, такой робкий, нескладный, по какой-то сильный, настоящий, он всегда во мне. В последний раз я видела его два года назад. Он, кажется, счастлив. У него тогда была невеста, теперь может быть, она стала его женой. Я никогда ее не видела. Я рада за него. С меня и этого достаточно. В свое время я его очень обидела…"

Он сделал паузу, пробегая глазами какие-то строки, а я уже не мог больше ни слушать его, ни говорить. В голове шумело и стучало. Я поспешил уйти к себе на корабль. В моих руках была тетрадь человека, который теперь стал для меня дороже, ближе всех на свете. И точно не тетрадь, а сама Ирина незримо вошла в мою корабельную каюту.

Записки Ирины я прочитал залпом, не переводя дыхания. Вот они.

Глава седьмая

Мой милый, мои хороший друг!

Мне немножко тяжело и немножко одиноко. И то и другое скоро кончится. А пока… Я много думаю о тебе. Часто разговариваю с тобой мысленно. Я эти строки начинаю в трудный для меня год, самый трудный, какой только может быть у человека. В январе я потеряла дочь, маленькое, крохотное, беззащитное существо. Она скончалась на операционном столе: у нее был гнойный аппендицит. Я, молодой врач, не могла спасти своего ребенка. Это безумство. Мне казалось, что я сойду с ума. Я уехала на два месяца в Ленинград к маме. Хотела забыться, прийти в себя. Но верно говорят — беда не ходит в одиночку. Непрочная наша семья начала рушиться уже неотвратимо с той поры, как умерла дочь. Ты знаешь Марата. Не было у меня с ним счастья. Я даже задавала себе страшный и, быть может, нелепый вопрос: а есть ли оно вообще, семейное счастье? Тогда я думала о тебе. И ты отвечал мне, как всегда, спокойно, уверенно: есть!.. Мне было стыдно, неловко и обидно за себя, за свое малодушие, за неудавшуюся жизнь, за все ошибки, которые я совершила.

Мы мало с тобой виделись. Но мне кажется, я очень хорошо знаю тебя. Я узнала тебя больше всего в тот никогда не забываемый ленинградский весенний день, который мы провели вместе. Именно тогда во мне родилось к тебе то, что потом, со временем, стало главным для меня.

В жизни я делала много всяких глупостей. Отец меня упрекал в легкомыслии. Что ж, может, действительно я легкомысленная девчонка. Может, это моя очередная глупость. Будь что будет. А я решила еще раз испытать свою судьбу — осталась в Оленцах.

Оленцы! Небольшой рыбацкий поселок на краю света. Действительно край земли, каким я представляла его в детстве, — обрывистый, голый, каменный берег, нелюдимый и неприветливый, а дальше море — холодное, свирепое, а где-то за горизонтом — Северный полюс. Оленцы! Никогда я о вас не думала, не мечтала, не снились вы мне. И вот я увидала вас. Вы такие же хмурые и суровые, как вся здешняя природа. Но кто знает, какое место займете вы в моей судьбе, далекие, мало кому ведомые, даже на карте не обозначенные Оленцы.

Не море, не скалы, не скупая и неприветливая природа удивили меня, а люди, живущие здесь. Простые и хорошие люди, такие, как хозяйка моя Лида и ее муж Захар Плугов. Приняли они меня, как родную, просто, сердечно, с такой искренней теплотой, как никогда не принимали меня в доме моей бывшей «высококультурной» свекрови.

Только сейчас здесь, на Севере, я поняла, что такое жизнь. И людей по-настоящему увидела.

Да, я раньше о многом или не знала, или знала понаслышке. Слышала, что есть сушеный лук, сушеная капуста, сушеная свекла, даже сушеная картошка. И думала: как забавно — зачем сушеная? Для разнообразия? Теперь я поняла зачем: свежие овощи здесь деликатес, потому что доставить их сюда не так просто. Надо признаться — невкусно все сушеное, особенно картошка. Но люди привыкают, едят, потому что другой нет.

Человек может привыкнуть ко всему и довольствоваться тем, что есть. Человек все может. Я с интересом, неведомым мне раньше, присматриваюсь к людям, окружающим меня. Я хочу знать, как и почему они оказались здесь, на краю суровой земли, где так трудно жить из-за условий, созданных природой. Может быть, таким образом я хочу взвесить и оцепить свой поступок — решение остаться здесь врачом.

Я не умела жить, я хочу поучиться. Учиться никогда не поздно — эту простую мудрость мы любим повторять, но не так охотно и часто следуем ей. Учиться надо не только на собственных и чужих ошибках — их у нас достаточно: учиться надо на хороших примерах. Вот почему я с такой пристальной жадностью смотрю на людей, точно прошу их — научите. Я смотрю на людей внимательно и, сама того не желая, сравниваю их с теми, кого я знала, — чаще всего с тобой, с Маратом и с Зоей.

И удивительно, до чего разные люди — будь то хорошие или плохие. Добро и зло неодинаковы. Я живу среди людей, к счастью, в большинстве своем очень хороших, добрых и сильных. О них я и хочу рассказать себе самой.

Лида и Захар родились в одной деревне, знали друг друга с самого детства, с тех самых пор, как помнят себя. Вместе учились в школе, вместе пережили тяжелые годы фашистской оккупации. Они были подростками, когда кончилась война. Рано поженились, в двадцать лет Лида стала матерью. Сейчас ей двадцать четыре, Захар двумя годами старше. Я спрашивала Лиду:

— Очень трудно здесь жить?

— Зимой трудно, — отвечала Лида. — Темнота действует на нервы, и спать все время хочется. Темно и темно. И днем темно и ночью темно.

— Так уж и темно: а электричество на что? — сказал Захар. — Вы ее не очень слушайте, Арина Дмитриевна, она наговорит вам разных страхов-ужасов с три короба. Это когда без дела сидишь, тогда и спать хочется, и ночь долгой кажется, и всякая там всячина. А на работе обо всем на свете забываешь. Работа от всех бед человека спасает. Это от безделья всякие глупости в голову лезут, когда не знаешь, куда себя деть.

— А ты почем знаешь? Ай часто бездельничать приходилось? — спросила Лида.

— Часто не часто, а выпадало. Зимой в колхозе, когда лес не вывозили, что делали? Баклуши били, самогон пили. Словом, я так вам скажу: когда у человека есть любимое дело — ему ни черта не страшно.

— Будто ты рыбаком на свет родился, — поддела его Лида дружески.

— Вот на земле родился, а полюбил море, да еще как полюбил. Вы знаете, Арина Дмитриевна, до чего оно свирепо бывает, когда разгуляется ветрило. Только держись. Вот вы говорите: когда от Завирухи до Оленцов шли, сильно качало, ну, словом, порядком.

— Ой, не говори, вповалку лежали, — подтвердила Лида.

— А нешто это шторм был? От силы четыре балла. А вы представьте себе в два раза больше — восемь баллов, когда все, как в колесе, вертится — не поймешь, небо над тобой или море. Тут хотел бы полежать распластавшись, а приходится на ногах стоять и дело делать. Вот тогда себя настоящим человеком чувствуешь, словно сильней тебя никого на свете нет. Вы представляете — случалось так, что двое суток болтались в море попусту — ну ни одной рыбешки! Уже хотели было возвращаться — тем паче что волна разыгралась не на шутку. И тут видим — стая чаек. Ну, значит, неспроста они уцепились, — значит, богатую добычу поймали. Мы сразу туда. И не ошиблись — большущий косяк сельди, понимаете, не трески, а сельди. Она не часто сюда подходит. А тут черным-черно. На взлете волны так прямо серебром переливается. Траулер наш, как пустую бочку, во все стороны швыряет, то вверх поднимет, то со всего размаху бросит вниз. Капитан кричит: "Держись, ребята, такой случай нам никак нельзя упустить! Тут уж не до шторма — был бы улов". Ну и поработали мы тогда — никогда в жизни мне ни до того, ни после не приходилось так работать. Все тело стальным сделалось. Я до сих пор удивляюсь: и откуда столько силы враз появилось. Улов был самый большой за последние пять лет. А как работали! Красиво, ух, как красиво! Вот бы картину такую нарисовать.

Вот он, оказывается, какой, Захар — простой и сильный, с огненными, карими, искрометными глазами, литыми мускулами, горячим беспокойным сердцем.

Однажды я спросила Лиду, что заставило их бросить родной дом и ехать бог знает куда и зачем по своей доброй воле.

— А все Захар — поедем да поедем. Ему в деревне скучно было, все настоящего дела искал, да никак не находил. И в МТС было попробовал — не понравилось, на льнозаводе месяц поработал — тоже не по его характеру, не мужское это дело, говорит. Опять в колхоз вернулся. А тут вербовщик приехал в деревню, матрос демобилизованный. Сходку собрали. Больно уж красиво про Север рассказывал. У нас сразу четыре семьи записались. Захар первым. Даже со мной не посоветовался. Сначала завербовался, а потом меня стал уговаривать. Я закапризничала: говорю — раз так поступаешь, поезжай один. Не жена я тебе. "Ну что ж, — говорит, — придется одному ехать, если ты испугалась". И стал по-серьезному собираться. Я его знаю — коль решил, так на своем настоит. Поворчала я, поворчала да и решилась: какая же это семья, когда врозь? Вот и приехали. Дом получили, работать стали. Живем не жалеем. На будущее лето в отпуск в Крым поедем, к теплому морю. По пути, может, к родным заедем. Деньги у нас есть и еще заработаем.