Анна Гавальда - Просто вместе
Барри вздохнул и достал из холодильника очередную банку пива. «Это последняя уже, купим еще». Он поставил банку на стол перед моей матерью и легонько качнул ее стул за спинку. «Глория, это твой сын, — повторил он. — Твой сын здесь».
Качать спинку стула… Может, в этом что-то есть?
В самом конце книги внимание Камиллы привлек абзац, окончательно утвердивший ее в намерении купить книгу:
Честно говоря, никакой моей заслуги тут нет. Я просто выхожу их дома с блокнотом в кармане, и люди раскрываются передо мной. Я звоню в дверь, и они рассказывают мне свою жизнь, делятся своими маленькими победами, яростью и тайными сожалениями. Мой блокнот — обман, маскировка. Чаще всего я почти сразу прячу его в карман и терпеливо жду, пока они выложат все что хотели. Дальше — самое легкое. Я возвращаются домой, устраиваюсь перед своей Hermes Jubile и делаю то, что делаю уже двадцать лет: записываю самые интересные детали…
Разбитая в детстве голова, придурочная мать и маленький блокнотик на дне кармана…
Какое воображение…
Чуть дальше на полке Камилла увидела последний альбом Семпе.[23] Она развязала шарф, сунула его в рукав и зажала пальто между коленями, чтобы насладиться книгой со всеми удобствами. Она переворачивала страницы медленно, раскрасневшись, как это всегда с ней бывало при встречах с Семпе, от волнения и удовольствия. Она обожала их, великих мечтателей, четкость линии, выражение лиц, маркиз из предместья, зонтики старушек и невероятный лиризм ситуаций. Как он это делал? Где находил сюжеты? Вот свечи, кадильницы и огромный барочный алтарь его любимой маленькой церкви. На скамье в глубине церкви сидит женщина и говорит по сотовому, прикрывая рот ладошкой:
Алло, Марта? Это Сюзанна. Я в церкви Святой Евлалии. Хочешь, чтобы я попросила о чем-нибудь для тебя?
Восторг души.
Какой-то мужчина оглянулся на ее смех. Ничего особенного на этой картинке не было: толстая дама обращалась к кондитеру, занятому работой. Он был в изящной плиссированной шапочке, выглядел слегка разочарованным, а еще у него торчало прелестное маленькое брюшко. Прошло время, моя жизнь изменилась, но знаешь, Роберто, я никогда тебя не забывала… На даме шляпа, напоминающая баварский торт с кремом, — точно такой же только что вынул из печи кондитер.
Два-три штриха тушью, но вы видите, как она взмахивает ресницами с легкой ностальгической грустью и жестокой беспечностью женщины, осознающей, что она все еще желанна… Маленькие Авы Гарднер из Буа-Коломба, роковые пергидрольные блондинки местного розлива…
На все про все — шесть линий… Ну вот как он это делал?
Камилла поставила альбом на полку, думая, что люди делятся на две категории: тех, кто понимает рисунки Семпе, и тех, кто их не понимает. Какой бы наивно-бредовой ни казалась эта ее теория, она не раз оправдывалась не практике. У Камиллы имелся живой пример: одна ее знакомая всякий раз, листая «Пари Матч» и натыкаясь на подобный рисунок, смешила окружающих: «Не понимаю, что в этом смешного… Кто-нибудь должен объяснить мне, где следует смеяться…» Увы! Эта ее знакомая — ее мать. Да… Вот невезуха…
Направляясь к кассам, она встретилась взглядом с Вюйаром. И это была не фигура речи, а чистая правда: он смотрел на нее. С нежностью.
Автопортрет с тростью и канотье… Она знала эту картину, но никогда раньше не видела репродукции такого большого формата. Это оказалась обложка огромного каталога. Выходит, где-то открыта выставка? Но где?
— В Большом дворце, — подтвердил ей один из продавцов.
— Вот это да…
Странное совпадение… Она думала о нем все эти последние недели. Ее комната с темными обоями, шаль, брошенная на козетку, вышитые подушки, вытертые ковры и приглушенный свет ламп… Она много раз говорила себе: как странно, я словно попала в картину Вюйара… То же ощущение теплого чрева, кокона, в котором остановилось время, — надежного и вместе с тем удушающего, гнетущего…
Она пролистала каталог и вновь испытала неподдельный восторг. Как прекрасно… Просто изумительно… Эта женщина, стоящая спиной и открывающая дверь… Розовый корсаж, длинная черная юбка, чуть выставленная вперед точеная ножка. Как ему удалось передать это движение? Выставленная ножка — элегантная женщина — вид со спины.
И на все про все — немножко черной туши?
Как можно сотворить подобное чудо?
Совершенство произведения искусства целиком зависит от выразительных средств. В живописи их два — форма и цвет, чем чище цвета, тем совершеннее полотно…
Уснувшая сестра, затылок Мизьи Серт, кормилицы в скверах, яркие платья девочек, бледное лицо Малларме, этюды к портрету Ивонн Прентан, ее хорошенькое хищное личико, страницы его записной книжки, улыбка его подружки Люси Белен… Невозможно поймать и запечатлеть на бумаге улыбку, а вот он сумел… Вот уже лет сто мы отрываем молодую женщину от чтения книги: она нежно улыбается нам и как будто спрашивает, устало поворачивая голову: «А, это ты?»
А вот это маленькое полотно ей неизвестно… Оно написано не на холсте — на картоне… Гусь… Гениально… Четверо мужчин — двое из них в смокингах и цилиндрах — пытаются поймать насмешника гуся… Какое богатство цвета, какие резкие контрасты и противоречивость перспектив… Боже, как он, должно быть, забавлялся в тот день!
Через час у нее заболела шея, она очнулась и взглянула на цену: ух ты, пятьдесят девять евро… Нет. Это невозможно. Разве что в следующем месяце… Она сделает себе другой подарок: музыку, которую слышала вчера утром по радио, подметая кухню.
Атавистические жесты, доисторическая метла, древний кафель… Она как раз в очередной раз споткнулась и чертыхнулась сквозь зубы, когда из радиоприемника зазвучало чье-то божественное сопрано. У нее даже волоски на руках зашевелились. Она затаила дыхание: Nisi Dominus, Вивальди, Vespri Solenni per la Festa dell’Assunzione di Maria Vergine…
Ладно, хватит мечтать, довольно пускать слюни, хорош тратить деньги — пора на работу…
Работать ей пришлось дольше обычного — из-за елки, организованной одной из фирм, которую они обслуживали. Жози неодобрительно покачала головой, увидев оставленный гостями беспорядок, а Мамаду собрала с дюжину мандаринов и венских булочек для своих детей. Они опоздали на последний поезд, но Touclean оплатила им всем такси! Просто византийская роскошь! Каждая выбрала водителя по своему вкусу, и они заранее поздравили друг друга с Рождеством — работать 24-го собирались только Камилла и Самия.
12На следующий день, в воскресенье, Камилла обедала у Кесслеров. Уклониться она не могла. Больше никого не приглашали, и разговор за столом вышел почти веселым. Ни неудобных вопросов, ни двусмысленных ответов, ни неловких молчаний. Настоящее рождественское перемирие. Впрочем, нет! Один неловкий момент все-таки возник: когда Матильда выразила беспокойство по поводу условий ее выживания в комнатушке горничной, Камилле пришлось приврать. Она не хотела сообщать им о своем переезде. Пока не хотела… Надо сохранять бдительность… Маленький злюка так и не съехал, и за одной психодрамой вполне могла последовать другая…
Взвесив на руке подарок, она заявила:
— Я знаю, что это…
— Нет.
— Да!
— Ну давай, скажи… Так что это?
Пакет был упакован в крафтовую бумагу. Камилла развязала ленточку, положила перед собой на стол, разгладила, достала блокнот.
Пьер потягивал вино. Ах, если бы только эта упрямица снова взялась за работу…
Закончив, она повернула рисунок к нему: канотье, рыжая борода, глаза, как две большие бельевые пуговицы, темный пиджак, дверная рама — она словно скопировала обложку.
Он даже не сразу понял, что произошло.
— Как тебе удалось?
— Я вчера целый час его рассматривала…
— Купила?
— Нет.
— Уф…
Помолчав, он спросил:
— Ты снова рисуешь?
— Потихоньку…
— Вот так? — он кивнул на портрет Эдуарда Вюйара. — Снова копируешь, как дрессированная собачонка?
— Нет, нет… Я… Только наброски в блокнотах… Ерунда… Рисую всякую чепуху…
— Но удовольствие хоть получаешь?
— Да.
Он ликовал.
— А-а, замечательно… Покажешь?
— Нет.
— Как твоя мать? — вмешалась великая дипломатка Матильда. — По-прежнему на краю пропасти?
— Скорее, на самом ее дне…
— Значит, все хорошо?
— Просто отлично, — улыбнулась Камилла.
Остаток вечера они провели в разговорах о живописи. Пьер комментировал работы Вюйара, искал сходство, проводил параллели, предавался бесконечным рассуждениям. Он то и дело вскакивал, снимал с полки книги, предъявляя им доказательства собственной проницательности, и в какой-то момент Камилле пришлось переместиться на самый край дивана, чтобы уступить место Морису (Дени), Пьеру (Боннару), Феликсу (Валлотону) и Анри (де Тулуз-Лотреку).
