Екатерина Репина - Те самые люди, февраль и кофеин
Сначала приготовили рыбу для пожилого господина. Он появился в закусочной раньше остальных. И к тому же, выглядел больным.
Рыба ему понравилась, его щеки тут же порозовели. Ульма видела это через стекло, отделяющее кухню от зала.
Потом были ростбиф и суп гаспачо, гренки с чесноком и пудинг. Гренок приготовили намного больше, чем требовалось. Из-за чечевичной похлебки. Каждый из присутствующих хотел лично поучаствовать в их обжарке.
Когда гости были накормлены, Ульма и Питер вспомнили, что они тоже — гости. Они вышли в зал и присели за столик, а повар неторопливо приготовил им чечевичную похлебку. На рынке он подробно выяснил, что для этого требуется.
Готовил без спешки и с удовольствием. Повар также собирался рассказать своему маленькому сыну, что пробовал волшебную похлебку из сказки про швейцарцев. Оставалось придумать саму сказку, так как не вспомнилось ни одной, где бы упоминалась похлебка.
Когда появился повар с тремя горшочками, официант заподозрил неладное:
— А мне? — захныкал он. — Говорили, говорили про похлебку, а мне не приготовили.
Ульме, Питеру и повару было немного стыдно, а потом захотелось есть. Тогда они съели каждый свою порцию. И ничего не сказали официанту.
Официант отвернулся, пока они ели.
Потом долго разговаривали, то и дело перемещаясь на кухню — когда появлялись посетители и нужно было помочь повару, не прерывая беседу. Говорили об английской погоде (все согласились, что много солнца вредно для здоровья, так что с погодой там все в порядке), про африканских животных (никто не желал им смерти, но очень уж хотелось поучаствовать в охоте на них), о швейцарском шоколаде (любимом с детства).
Потом придумывали сказку про швейцарцев и похлебку. Повар сам не справился с этим и попросил Ульму рассказать ту, что она знала, а она призналась, что никогда не слышала о такой. Чтобы не разочаровывать сыновей повара и Питера, начали сочинять.
Когда стемнело, она вспомнила про выставку. Вместе с этим вспомнила, что умеет хорошо рисовать, и предложила проиллюстрировать только что придуманную сказку. Это заняло еще два часа.
На выставку пошли все вместе — Питер, Ульма, повар Ганс, его жена и сын. Фрау Канн почти не кричала, только открывала рот, как рыба в аквариуме. Повар и его жена остановились у картины Ульмы.
— Это твоя картина? Симпатично!
Питер тоже похвалил картину.
— Ну, мы тут осмотримся, — сказали они все и ушли в соседний зал, оставив Ульму с фрау Канн.
Ульма хотела рассказать фрау Канн о похлебке и вообще обо всем сегодняшнем дне, но не успела.
— Что ты делаешь?! Я же не выставлю больше ни одной твоей картины! Тебе себя не жалко?
Вот тут Ульма поразилась тому, как сильно немцы отличаются от англичан: ни выдержки, ни терпения, ни неловкого молчания. С порога ясно, о чем они скажут и для чего. Ей стало скучно разговаривать с фрау Канн.
— Господин Питер из Южной Африки занимается туристическим бизнесом и хочет купить себе несколько картин. Даже мою картину он купит. Даже без песни. Только диск с песней я ему уже подарила, так что…
Фрау Канн впервые пожалела о своей прямолинейности.
№ 19. Я не дышу, пока он пишет
— Он сказал: подождите. Я стою, жду. В коридоре жарко — я весь испариной покрылся. Ну, а что делать? Жду. Сказали же ясным языком. Он проверил мои документы раз, потом еще раз. Говорит: вам не в этот кабинет. Я стал спорить: в этот, я уже все кабинеты обошел, все указали на этот. А он хитрый такой. Видит — я знаю, что правильно пришел. И тогда он успокоился. Пригласил присесть. А мне плохо от жары — голова кружится. И сел я с огромным удовольствием. Забыл обо всем на свете, сижу.
Он спросил про гражданство: почему оно не южноафриканское. Я объяснил, что отец — немец, мать — немка, родился я в Германии. А сюда приехал с родителями. И что родители меня не спрашивали насчет гражданства, ну, какое я хочу, и гражданство мне не меняли. Он кивнул. Листает дальше.
Жарко. Никогда еще не было так жарко! Даже сейчас — чувствуешь? Год от года становится все жарче в феврале. Отец сегодня утром вернулся из Швейцарии. Рассказывал, как там хорошо — холодно, морозно, много снега в горах. И нет такой духоты. Но мы-то не в Швейцарии. Листает дальше. И ничего не говорит.
А меня в сон клонит. Когда стоишь — еще не так сонливость одолевает, а когда сядешь, нет сил сопротивляться. И эти соревнования меня совсем не прельщают. И уже хочется забрать документы и сказать: ну вас, сами езжайте в свою Австралию на свои соревнования, а мне и тут неплохо. А потом думаю: а вдруг там не так жарко, и я там отдохну от жары?
Сижу дальше. Он смотрит на каждую букву в анкете и недоверчиво водит пальцем по бумаге. Играет на моих нервах. Вдруг спрашивает: а чем вы интересуетесь, кроме плавания? У меня мозги распухли. Они не работали совсем. Я сказал, что увлекаюсь буддизмом и историей Кушанского царства. Он начал бормотать что-то, я не расслышал. Вроде бы ругался.
Если бы он оказался профессионалом в этой области, я бы не смог объяснить. Все равно я ничего не понимаю ни в буддизме, ни в истории. Просто взбрело что-то в голову. Прочитал в журнале или по телевизору увидел.
Он отложил документы и снял телефонную трубку. Ну, все, думаю, сейчас выяснит, что я соврал, и тогда меня точно не пустят на соревнования. Мне вроде как уже жалко было получить отказ. Хотя и без соревнований можно же прожить.
А он звонил своей жене. Сказал, что задержится на десять минут, так как ему нужно было пойти к стоматологу на консультацию. А после этого он, ничуть не смутившись, продолжил листать документы. И между делом спрашивает: а в Кушанском царстве был буддизм?
Не мог же я сказать, что не уверен, не знаю, не был и не видел! Мне нужно было делать вид, что я что-то в этом понимаю. Это не из-за соревнований, а просто потому, что хотелось быть последовательным. Глазами слежу за документами, которые он перебирает своими пальчиками, а сам говорю про буддизм и про царство, на ходу выдумывая древнюю историю. Видел бы меня отец! Он бы уже не считал меня ребенком, которому интересны швейцарские сказки и рассказ про чечевичную похлебку…
Сочиняю и думаю: одна подпись, всего одна его подпись, и все — я еду в Австралию. Иногда бывает так: человек подписывает тебе документ, или выписывает пропуск, а ты гипнотизируешь его и мысленно торопишь, а сам переживаешь, а вдруг не подпишет? И при этом забываешь дышать. И очень хочется, чтобы он писал быстрее. А он чувствует это и, наоборот, медлит.
Так было и в этот раз. Но закончилось все не так благополучно, как хотелось бы.
Что? У тебя такое было? Да, я же говорю: таких случаев с каждым человеком случается много. А этот, главное, пыжится, наденет очки, снимет очки, несколько раз прочтет одну страницу и снова к ней возвращается. Ну, как обычно у них бывает. Я молчу уже. Закончил рассказывать про царство.
Он вроде как поверил. Про царство-то. Я сказал, что там был буддизм. (Когда домой вернулся, проверил по учебнику — точно был! Это я удачно соврал. Получилось реалистично.) Уже и он стал мокрым, хоть выжимай. А он даже не замечает. Смотрит в документы и медленно поворачивается ко мне: а у вас есть собака?
Честно отвечаю, что был лабрадор, но его забрала сестра, которая переехала в свой собственный дом. Зато у нас остались лошади. И начинаю перечислять их по именам. Он останавливает меня. Поясняет, что ему интересны мои увлечения. Не может он послать в Австралию человека с улицы. Должен с ним сперва познакомиться.
Терплю, от улыбки уже за ушами трещит. Пот медленно впитывается в стул. А я прошу стакан воды.
Слушай, я не думал, что в учреждениях такая проблема с водой!
Он вышел из кабинета, чтобы принести мне воды, и исчез на пятнадцать минут. Я успел размяться, выжать майку в цветочный горшок и освежиться, высунувшись в окно. А когда он вернулся, то подал мне стакан воды и … продолжил перебирать документы. Потребовал какую-то форму пятнадцать «Б», о которой мне никто раньше не говорил. Я уже подумал, что не видать мне поездки на соревнования, что он меня либо замучит до смерти, либо задушит тут же, не вставая с места.
А он сам себе сказал: нет, форма пятнадцать «Б» не для этого случая. И снова уткнулся в бумаги. Мне стало страшно. Представил себе, что я буду заниматься тем же, когда окончу университет. Так же буду перебирать документы и пытаться в них выискать ошибки. И что мне не удастся сбежать отсюда — вот он же не пытается сбежать, хотя чего хорошего можно обрести, перебирая бумажки? А он — ничего, сидит и не жалуется. Воды мне принес.
И я так буду. Сейчас вся работа — такая. Никакой перспективы не вижу. Даже отец, глава туристического агентства, вынужден работать с утра до вечера, летать с континента на континент и есть чечевичную похлебку…
Да, там что-то странное с этой похлебкой. Он рассказывает так, будто это что-то волшебное. А я не верю. Ты веришь?! Какая сказка? Да, это сказка такая. Он говорил и про нее тоже, да я невнимательно слушал.
