Элис Сиболд - Счастливая
Убедившись, что на какой-то миг ему удалось завладеть моим вниманием, он заговорил:
— Элис, в ближайшее время события обрушатся лавиной; очевидно, мои слова покажутся вам бессмыслицей, но тем не менее. Постарайтесь по возможности запомнить все.
С трудом удерживаюсь, чтобы не написать последние два слова с заглавных букв. Видимо, так и было задумано. Вульф произнес их с прицелом на будущее, вне зависимости от рода занятий, который я для себя выберу. Он знал меня всего ничего — две недели. Мне было только девятнадцать лет. Во время его семинаров я рисовала у себя на джинсах цветочки. Сочинила рассказ, в котором портновские манекены в один прекрасный день ожили и принялись мстить портным.
Так что совет его был подобен гласу вопиющего в пустыне. Однако он лучше других знал, как я поняла много позже, купив в магазине издательства «Даблдей» на Пятой авеню в Нью-Йорке его автобиографию под названием «Жизнь этого мальчишки», что память — это и хранилище, и сила, а зачастую — единственное прибежище слабых, бесправных и униженных.
Путь от филологического факультета до библиотеки — каких-то двести ярдов через внутренний двор, а там на другую сторону улицы — я проделала на автомате. Как робот. Думаю, так ходят военные патрули, настроившись на малейший шорох, чреватый опасностью. Университетский двор превратился для меня в район боевых действий, где враг сидит в засаде и готовится атаковать, усыпив твою бдительность. Вывод: не теряй бдительность ни на секунду.
С оголенными нервами, прожигающими кожу, я добрела до библиотеки Бэрда. Оставаясь начеку, все же позволила себе перевести дух. Дальше я шла сквозь флюоресцентный свет. В начале семестра читальные залы обычно пустуют. Я даже головы не повернула в сторону немногочисленных зубрил. Не хотела встречаться взглядом с посторонними.
Кена я не дождалась — от страха не решилась остановиться. Так и шла вперед. Планировка библиотеки Бэрда позволяет пройти все здание насквозь и выйти с другой стороны, на нейтральную полосу. Это квартал старых деревянных домов, занятых в основном общежитиями престижных студенческих клубов, как мужских, так и женских, — не чета благопристойному университетскому двору. Фонарей здесь было не много, а за то время, что я ходила отпрашиваться у Вульфа, на улице уже совсем стемнело. У меня была единственная цель: добраться до общежития целой и невредимой, чтобы записать все его приметы — одежду, черты лица.
Добралась. Не помню, чтобы хоть кто-нибудь встретился на моем пути. Или я просто никого не замечала. Из своей маленькой одноместной комнаты позвонила в полицию. Объяснила, в чем дело. В мае меня изнасиловали, сказала я, а теперь вот, по возвращении в кампус, я наткнулась на того, кто это сделал. Не могли бы они приехать?
Присев на кровать, я набросала портрет. Но прежде записала в столбик приметы. Сначала волосы, затем рост, телосложение, форма носа, разрез глаз, очертания губ. Добавила кое-какие подробности: «Шея короткая. Голова небольшая, приплюснутая. Подбородок квадратный. На лбу линия роста волос низкая». Припомнила цвет кожи: «Довольно темный, но не густо-черный». Портрет поместила в левом нижнем углу, а справа от него описала одежду: «Куртка бордовая, типа ветровки, только на подкладке. Джинсы голубые. Кроссовки белые».
Тут примчался Кен, запыхавшийся, весь на взводе. Он был невысоким и щуплым; в прошлом году, в порыве романтических чувств, я видела в нем «Давида» уменьшенного формата. До сих пор он не проявлял ко мне особой чуткости. За все лето прислал только одно письмо, в котором объяснял — и на тот момент я приняла такое объяснение, — что переосмыслил мою историю, дабы не переживать ее столь болезненно. «Я себя убедил, что это как перелом ноги и, как перелом ноги, со временем заживет без следа».
Кен хотел подправить мой рисунок, но из этой затеи ничего не вышло — от волнения у него тряслись руки. Он сидел на моей кровати: съежившийся, перепуганный. Но я повторяла себе, что он — душа-человек, знает меня как облупленную и настроен доброжелательно. Спасибо и на этом. Он опять и опять брался делать собственный набросок головы насильника.
В коридоре послышался шум. Потрескивание раций, грохот тяжелых шагов. В дверь замолотили кулаком, и я сразу открыла, но из соседних комнат уже выскочили девчонки.
Служба безопасности Сиракьюсского университета. Вызов поступил из полицейского управления. Переговоры шли по громкой связи. Это был конец света. Двое охранников оказались такими здоровенными, что едва втиснулись в мою более чем скромную комнату.
Не прошло и минуты, как примчался наряд полиции. Три человека. Кто-то повернул ключ в двери. Я снова рассказала, что случилось, и тут возникли небольшие разногласия по поводу юрисдикции. Университетские «секьюрити» поначалу хотели уйти в сторону: преступление имело место в Торден-парке, а преступник был замечен на Маршалл-стрит, так что городскому полицейскому управлению и карты в руки — кампус-то тут при чем? Со служебной точки зрения они рассуждали здраво, но тем вечером в них проснулся охотничий инстинкт.
Полицейские рассмотрели наброски — сначала мои, потом Кена. Невзирая на мои протесты, они упорно именовали Кена моим ухажером и косились на него с подозрением. Хлипкий и дерганый, он выглядел инопланетянином среди плечистых здоровяков, вооруженных пистолетами и дубинками.
— Сколько времени прошло с момента вашей встречи с подозреваемым?
Я ответила.
Они предположили, что насильник, которого я не спугнула, до сих пор ошивается в районе Маршалл-стрит. Имело смысл направить туда полицейский автомобиль.
Двое городских копов забрали мои рисунки, а те, что сделал Кен, оставили за ненадобностью.
— Разошлем это во все подразделения. Пока не задержим, в каждой машине будет такой портрет, — сказал один из двоих.
На пороге Кен спросил:
— Мне обязательно ехать с вами?
Под испепеляющими взглядами стражей порядка он все понял. И присоединился к нам.
Из общежития мы выходили в сопровождении шестерых людей в форме. Мы с Кеном устроились на заднем сиденье полицейского автомобиля; один из офицеров сел за руль. Забыла его фамилию, но прекрасно помню, как он кипел от злости.
— Этот гаденыш от нас не уйдет, — приговаривал он. — Изнасилование относится к разряду особо тяжких преступлений. Ему мало не покажется.
Он завел двигатель и включил мигалку. До Маршалл-стрит было рукой подать.
— Теперь не зевайте, — сказал офицер.
Он управлял автомобилем с лихостью нью-йоркского таксиста.
Кен втянул голову в плечи. Он посетовал, что от мигалки ему дурно, и накрыл глаза ладонью.
Я смотрела в оба. Мы несколько раз проехали по Маршалл-стрит и прилегающим улочкам; офицер успел рассказать историю своей племянницы, скромной семнадцатилетней девушки. Она подверглась групповому изнасилованию. «Жизнь сломана, — повторял он. — Жизнь сломана». Дубинка, сжатая его рукой, замолотила по пустому пассажирскому сиденью. От каждого удара по искусственной коже Кен вздрагивал. Не надеясь на успех нашей миссии, я с ужасом думала, чего еще можно ожидать от этого человека.
Преступника нигде не было видно. Так я и сказала офицеру. Предложила развернуться и поехать в полицейское управление, чтобы еще раз просмотреть фотоархив. Но блюститель порядка вознамерился идти до конца. Он ударил по тормозам и зашел на очередной круг по Маршалл-стрит.
— Ну-ка, ну-ка! — встревожился он. — А это что за троица?
Повернув голову, я все поняла. Трое черных студентов. По одежде сразу видно. К тому же все были высокого роста, гораздо выше насильника.
— Нет, — сказала я. — Хватит, надо уезжать.
— От этих добра не жди, — сказал полицейский. — Сидите тихо.
Выскочив из машины, он бросился в их сторону. У него в руке была дубинка.
Кена охватила паника, как бывало с моей матерью. Он едва дышал. Порывался выйти на воздух.
— Какая муха его укусила? — Кен подергал дверь, да не тут-то было — в этой машине возили не только потерпевших, но и преступников.
— Откуда я знаю? Эти ребята на того совсем не похожи.
Над головой по-прежнему крутилась мигалка. Прохожие, останавливаясь возле автомобиля, заглядывали в окна. Я досадовала, что мы сидим одни. Досадовала, что Кен оказался размазней. Опасалась, что наш коп, жаждущий отомстить за изломанную жизнь племянницы, в озлоблении натворит глупостей. И все это из-за меня, хотя меня как бы и вовсе не существовало. Я лишь послужила катализатором, подхлестнув чью-то нервозность, злобу и чувство вины. Мне было жутко, но еще больше — противно. Полицейский все не возвращался, Кен продолжал ныть. Уткнувшись головой в колени, чтобы зевакам была видна только «спина потерпевшей», я прислушивалась к звукам, доносившимся из переулка. Голову даю на отсечение, там кого-то избивали. Не того.
