Элис Сиболд - Счастливая
Вульф, с которым мы познакомились тогда же, когда и с Гэллагер, оказался куда более толстокожим. Он был мужчиной, а в те дни мужчина должен был прежде всего чем-то меня удивить, чтобы я отнеслась к нему со вниманием, не говоря уже о доверии. На первом же семинаре Вульф заявил, что его личность не играет никакой роли: единственное, что должно интересовать аудиторию, — это художественная проза. Тогда я, твердо решившая стать поэтом и, по счастью, зачисленная на литсеминар, заняла выжидательную позицию. В этой аудитории я оказалась единственной второкурсницей и единственной любительницей прикольной одежды. «Прозаики» большей частью носили новенькие джинсы и крахмальные рубашки, джемпера с логотипами спортивных команд и лишь изредка — прямого покроя пиджаки из шотландки. А поэтам необходим полет.
Спортивная символика им по барабану. Я считала себя поэтом. Тобиас Вульф, со своей военной выправкой и безапелляционностью критических суждений, не мог быть героем моего романа.
Перед занятиями нужно было перекусить. Я вышла из «Хейвена» и направилась вдоль по улице. Прожив в Сиракьюсе примерно месяц, я стала, как все, бегать на Маршалл-стрит за любой надобностью — то за сэндвичами, то за тетрадками. Особенно мне полюбился один продуктовый магазинчик. Хозяин, разговорчивый старик-палестинец, каждый раз приветствовал меня: «Добрый день!» — с ударением на «добрый».
Впереди, на некотором расстоянии, я заметила чернокожего, который беседовал с подозрительным на вид белым парнем. Белый стоял в боковом проезде, облокотясь на ограду. У него были длинные каштановые патлы и небритая физиономия. Рукава белой тенниски, закатанные до подмышек, обнажали бугры бицепсов. Чернокожий был виден только со спины, но бдительность вошла у меня в привычку. Я перебрала по памяти все пункты моего списка: рост сходится, телосложение сходится, осанка знакомая, общается с подозрительным типом. Срочно перейти на другую сторону!
Так я и сделала. Перешла на другую сторону и продолжила путь. Ни разу не оглянулась. Еще раз перешла через проезжую часть и оказалась в знакомой лавчонке. Тут время замедлило ход. Вспоминаю подробности, какие обычно забываются. Я знала, что буду возвращаться тем же путем, и постаралась взять себя в руки. Выбрала персиковый йогурт и «Тим-соду» — кто меня знал, тот бы сразу понял: со мной творится что-то неладное. Пробивая чек, палестинец вел себя суетливо и неприветливо — никакого тебе «Добрый день».
Оказавшись на тротуаре, я поспешила для безопасности перейти на другую сторону и стрельнула глазами в направлении проулка. Там никого не было. Справа от меня, на этом же тротуаре, стоял полицейский. Он только что вышел из патрульной машины. Высоченный, под два метра, с морковно-рыжей копной волос и такими же усами. Похоже, он никуда не спешил. Оценив обстановку, я заключила, что угрозы нет. Просто меня охватил (хотя и более остро, чем прежде) привычный страх, который после изнасилования внушали мне все чернокожие. Я взглянула на часы и ускорила шаг. Не хотелось опаздывать на семинар к Вульфу.
Вдруг откуда ни возьмись впереди появился насильник. Он приближался, наискосок перебегая через проезжую часть. Я не остановилась. Не закричала.
У него на лице играла улыбочка. Он меня признал. Для него это было как прогулка в парке: вышел пройтись и встретил знакомую.
Я его тоже узнала, но у меня отсох язык. Мне потребовалось собрать все силы, чтобы внушить себе: больше у него нет надо мной власти.
— Эй, крошка, — окликнул он. — Вроде мы с тобой где-то встречались?
Ухмыляясь, он ворочал мозгами.
Я не отвечала. Смотрела на него в упор. Убеждалась, что именно это лицо нависало надо мной в тоннеле. Убеждалась, что втягивала в себя эти губы, заглядывала в эти глаза, вдыхала тошнотворно-сладковатый запах кожи.
От ужаса я даже не смогла закричать. Сзади стоял полицейский, но я онемела. «Вот человек, который меня изнасиловал!» — так восклицают только в фильмах. Мне с трудом удалось сделала шаг, потом другой. Он заржал у меня за спиной. Я не остановилась.
Страха у него не было. Прошло уже полгода. Полгода назад я лежала под ним в тоннеле на осколках битого стекла. Теперь он смеялся — оттого что ему все сошло с рук, оттого что насиловал и раньше, оттого что собирался заниматься этим и впредь. Моя сломанная жизнь была ему развлечением. Он безнаказанно разгуливал по городу.
В конце квартала я свернула за угол. Оглянувшись через плечо, заметила, что он идет прямо к рыжеволосому полицейскому. Преступнику было на все плевать: он настолько обнаглел, что не побоялся после встречи со мной пройтись мимо копа.
Никогда не спрашиваю себя, зачем было подходить к Вульфу и предупреждать, что я не смогу быть на его семинаре. Так уж полагалось. Он был моим преподавателем. Я была единственной второкурсницей в его семинаре.
Дорога к филологическому факультету шла в гору; я взглянула на часы. До начала семинара оставалось достаточно времени, чтобы сделать два телефонных звонка из будки на первом этаже. Сначала я набрала номер Кена Чайлдса, рассказала, что произошло, и назначила ему встречу в библиотеке через полчаса. Мне нужно было, чтобы он как будущий художник сделал примерный портрет насильника. Потом без промедления позвонила по межгороду родителям, переадресовав им оплату.
— Мама, папа, — зачастила я. — Звоню с филфака.
Мама тревожно ловила дрожь в моем голосе.
— Что такое, Элис? — спросила она.
— Мам, я только что его видела, — выпалила я.
— Кого? — вклинился отец — как всегда, с задержкой.
— Насильника.
Не помню, какова была их реакция. Оно и неудивительно. Я позвонила, чтобы поставить родителей в известность, а потому без обиняков огорошила их фактами.
— Сейчас отпрошусь у преподавателя. Позвонила Кену Чайлдсу — он меня проводит. Попрошу его набросать портрет.
— Перезвони, когда будешь у себя, — сказала мама; почему-то мне это запомнилось слово в слово.
— Ты в полицию сообщила? — спросил отец.
Я ответила без колебаний:
— Еще не успела.
Для нас троих это означало, что вопрос решен. Да, перезвоню. Да, отступать не собираюсь.
Поднявшись по лестнице, я столкнулась с Вульфом, который уже направлялся в сторону аудиторий английского отделения.
Мимо спешили студенты. Я обратилась к нему:
— Профессор Вульф, можно с вами поговорить?
— Сейчас мне некогда, приходите после занятий.
— Дело в том, что мне сейчас надо уйти, вот, собственно, и все.
Я знала, что он будет недоволен, но не подозревала, до какой степени. Он напомнил, как почетно быть принятой в его семинар, и не преминул заметить, что пропуск одного занятия по его предмету равносилен трем пропускам любого непрофилирующего семинара на третьем курсе. Я и без него это знала. Потому и притащилась на факультет, а не пошла прямиком в общежитие.
Я вымолила у Вульфа пару минут. Чтобы переговорить с ним не в коридоре, а у него в кабинете.
— Очень прошу, — выдохнула я.
Видимо, что-то зацепило ту часть его сознания, которая не подчинялась дисциплине, ценимой им превыше всего.
— Очень прошу, — повторила я, и он нехотя откликнулся.
— Только не долго.
Проследовав по небольшому коридору, мы свернули за угол и остановились; он достал ключ. Сама не понимаю, как мне удавалось сохранять хладнокровие после встречи с насильником и до того момента, когда я оказалась в кабинете Вульфа, за закрытыми дверями. Я была наедине с мужчиной, который не мог причинить мне вреда. Только теперь я перевела дух. Вульф опустился в кресло лицом ко мне, а я, потоптавшись, осторожно присела на стул для студентов.
Тут меня прорвало.
— Я не смогу прийти на семинар. Только что я столкнулась с преступником, который меня изнасиловал. Надо немедленно сообщить в полицию.
Помню — отчетливо помню — выражение его лица. Он сам был отцом. По слухам, у него в семье рождались только мальчики. Он встал и подошел ко мне. Хотел погладить по голове, но невольно отдернул руку. Я подверглась изнасилованию. Как я восприму его прикосновение? У него на лице отразилось замешательство, за которым скрывалось бессилие облегчить чужую боль.
Он предложил, что сам позвонит в полицию, спросил, доберусь ли я до дому, и сказал, что готов помочь чем только сможет. Я ответила, что уже договорилась с приятелем, который встретит меня в библиотеке и проводит до общежития, а уж оттуда я буду вести все телефонные переговоры.
Вульф вышел со мной в коридор. Прежде чем меня отпустить (а я уже думала только о том, как бы не упасть, что сказать по телефону и какие приметы, затверженные наизусть, сообщить полиции в первую очередь: бордовая ветровка, подвернутые голубые джинсы, кроссовки «Олл-стар»...), он остановился и положил руки мне на плечи.
