Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Рэйли терпеть не мог местную буржуазию. Он помнил Канзас, край подсолнухов, где пшеница, скот и сорго по справедливости распределялись между всеми жителями. Он считал, что жить в роскошных особняках, иметь армию слуг и ежегодно ездить в Европу, в то время как девяносто процентов населения погибает в нищете и безграмотности, – стыдно. В Канзасе не было босоногих людей в лохмотьях, которые ютились в горных хижинах, в то время как политическая верхушка рассуждала на балконах своих особняков о ценностях католицизма и христианском милосердии. Всякий раз, когда Рэйли выходил из машины после поездки в очередное селение, он был в ярости. В мертвый сезон – после уборки урожая сахарного тростника – крестьяне были едва живы от голода. Рэйли приказал креольским землевладельцам увеличить плату работникам. Он также пытался надавить на Вашингтон, чтобы хозяева сахарной компании в Пуэрто-Рико сделали то же самое, но все было бесполезно. Впервые в истории американские и креольские землевладельцы объединились и не подчинились его приказам. Рэйли уединился в Ла-Форталесе и перестал ездить в горы помогать крестьянам. Он погрузился в депрессию, как в серую тучу. Таким его и запечатлел Франсис-ко Ольер на портрете, нынче, к сожалению, утраченном, – волосы светлее, чем поля Канзаса, весь в черном, будто собрался на собственные похороны, на фоне зубчатых стен замка Ла-Форталеса. Через несколько месяцев президент Уоррен Хардинг отозвал Рэйли с Острова.

Губернатор Блэнтон Виншип был совсем не похож на губернатора Рэйли. Он сам был землевладельцем – у него имелась табачная плантация в штате Вирджиния, – и он прекрасно ладил с креольскими коллегами. Он обожал петушиные бои, породистых лошадей, зеленые маринованные бананы и жареную свиную колбасу на вертеле. Хотя он был протестант, его часто просили быть крестным, и в те времена на Острове была настоящая эпидемия имен – детей называли только Бенжамин Франклин Перес Комета или Джордж Вашингтон Сересо Ньевес.

Виншип был горячим поклонником природы и слепо верил, что туризм покончит со всеми бедами Пуэрто-Рико. Чтобы способствовать начинанию, он выпустил великолепную книгу фотографий, которую назвал «Золотой альбом» и за издание которой заплатил сам. Остров был запечатлен во всем своем великолепии: водопады струились, словно волосы ангелов, облака были похожи на нежные комочки хлопка, пляжи, казалось, покрыты сахарным песком, а на горных склонах мирно паслись коровы, у которых одна пара ног была короче другой, но нигде не было видно ни одного голодного крестьянина, который мог бы испортить пейзаж. Книга имела ошеломительный успех. Она убедила американцев, что Соединенные Штаты могут сделать выгодные вложения в Остров, так похожий на Швейцарию, но где все говорят по-испански и едят рис с фасолью.

1937 год стал для Пуэрто-Рико губительным. Националисты усилили свои атаки на Соединенные Штаты, чтобы те предоставили Острову независимость. По всему городу взрывались бомбы, а по ночам слышались пулеметные очереди, – стреляли чернокожие рабочие с «Олдсмобиля», вооруженные пистолетами националистов. Борцы за государственность, за автономию, за независимость, столько лет танцевавшие менуэт с колониальной полицией, растерялись и не знали, что делать, когда среди них появился Альбису Кампос, изрытая пламя и серу, как настоящий дьявол. Губернатор Виншип не мог оправиться от изумления.

Виншип ничего не делал наполовину и, когда понял, что Остров накануне революции, крепко взял бразды правления в свои руки. Как националисты, так и сторонники автономии были занесены в список неблагонадежных, и обе партии были распущены.

Виншип пригласил своего друга и соседа по Вирджинии Элиша Фрэнсиса Риггса приехать к нему на Остров. «До сих пор местная полиция состояла из регулировщиков, которые указывали, кому куда ехать на этих сонных улицах, – написал он Риггсу в письме, которое отправил дипломатической почтой. – Надо иметь параллельную военную структуру, достаточно эффективную, чтобы противостоять своре бандитов и гангстеров. Мне нужен кто-то, кому я мог бы безраздельно доверять и кто возглавил бы полицию, чтобы привести в исполнение мой план. Только ты можешь это сделать».

Риггс был полковником и героем Первой мировой войны. Он был начальником оперативного отдела военной миссии в Петрограде и знал свое дело. Он принял предложение Виншипа. Риггс одел полицейских агентов в голубые фетровые береты и серые брюки, заправленные в высокие сапоги, и вооружил их пистолетами «смит-вессон» с кобурой у бедра.

Он начал тренировать их в форте Бучанан, на новой военной базе, где они учились стрелять из пулемета и легких орудий. Риггс имел такой успех, что через год после своего появления на Острове он был застрелен националистами, когда выходил из собора после мессы.

Виншип был вне себя от гнева из-за убийства Риггса, но контроля над собой не потерял. Как раз в те дни он увидел, как Аристидес Арриготия марширует в ряду других полицейских по авениде Понсе-де-Леон, и пригласил его к себе. Аристидес мог сойти за американца в любом из североамериканских штатов. Кроме того, его жена была из Бостона, а тесть был хозяином «Таурус лайн». Виншип принял Аристидеса, как официальное лицо, у себя в кабинете, на втором этаже замка Ла-Форталеса, сидя за массивным письменным столом красного дерева, который принадлежал дону Мануэлю де ла Торре-и-Пандо, графу Мирасоль, губернатору Острова более двухсот лет назад. Тут же был его адъютант и двое солдат охраны с саблями. Арриготия сел напротив, держа в руках форменную фуражку.

– Националисты, убившие полковника Риггса, все еще разгуливают на свободе, – жестко произнес Виншип. – Я назначу вас начальником полиции, если вы пообещаете их поймать.

Аристидес удивленно посмотрел на него. Вот уже сорок лет начальники полиции были только американцы, а раньше, до того, испанцы. Никогда еще начальником полиции не был пуэрториканец. Значит, губернатор выказывает ему особое доверие, – Аристидес почувствовал себя польщенным.

– Мы, пуэрториканцы, скорбим вместе с вами из-за убийства полковника Риггса, – сказал он Виншипу. – Мы мечтаем о том, чтобы стать американским штатом. Пожалуйста, не судите обо всех нас по этому трагическому эпизоду.

Виншип поблагодарил его кивком, но ничего не сказал. Слуга принес Арриготии мятный коктейль, и тот взял стакан дрожащей рукой.

Солнце садилось за бухту. За спиной Виншипа в раскрытое окно было видно, как белый трансатлантический пароход плывет в тишине под розоватым небом, направляясь в бухту Морро. Виншип взглянул на голубые холмы Катаньо, покрытые сахарным тростником.

– Я влюблен в эту землю, Арриготия; ваш остров такой плодородный. Когда я жил на табачной плантации в Вирджинии, я издали восхищался им. Думаю, я не ошибся, приняв назначение, которое предложил мне президент Рузвельт. Будучи губернатором, я мог бы научить ваших людей лучше ухаживать за своей землей, благодаря современным методам сделать их труд более продуктивным. Но эта страна сильно отличается от нашей. Вам хочется, чтобы все оставалось как есть – быть под зашитой нашего флага и в то же время сохранять свою самобытность. Чтобы так было, мы должны объединить усилия в борьбе против терроризма. Потому я и предлагаю вам чин полковника, чтобы назначить вас начальником полиции.

Слова Виншипа озадачили Аристидеса, но он не подал виду. Он сказал, что обдумает это предложение, и вежливо откланялся.

Когда дон Эстебан узнал о предложении Виншипа, он посоветовал Аристидесу не соглашаться.

– Тебя втянут в братоубийственную войну. Нельзя угодить всем. Такое решение мудрым не назовешь.

Однако перспектива стать полковником была слишком заманчива для бывшего продавца товаров в магазине «Травиата». Ему казалось, это блестящая возможность убедить губернатора Виншипа, что он может доверять пуэрториканцам. В считанные дни он отказался от работы в «Таурус лайн» и принял назначение начальником полиции.

В последующие месяцы Аристидес должен был отлавливать указанное число националистов ежедневно и докладывать губернатору о результатах. Это сафари, когда то и дело рушили чей-то домашний очаг, испортило ему репутацию, но его семья отказывалась верить недобрым слухам. Незадолго до Вербного воскресенья местные националисты-кадеты объявили, что проведут в Понсе праздничную демонстрацию. Альбису Кампос был в тюрьме, и демонстрация явится мирным выражением протеста против приговора суда. Алькальд Понсе был человек либеральный; он разрешил демонстрацию при условии, что все будут безоружны. Губернатор Виншип приказал досконально изучить данный вопрос. Его шпионы доносили, что националисты вооружены до зубов и что демонстрация станет той самой революцией, которая сметет правительство.

В Вербное воскресенье полковник Арриготия прибыл из Сан-Хуана в Понсе с окончательным распоряжением отменить демонстрацию. Оказавшись на месте, Арриготия позвонил Виншипу, который окопался с группой офицеров на холмах Вильяльба в ожидании переворота. Он проинформировал Виншипа, что в Понсе нигде нет ни базук, ни винтовок, ни пулеметов. Но губернатор ему не поверил. Он не сомневался, что националисты засели на крышах домов или на деревьях, а может, и в водосточных трубах и потому Арриготия их не обнаружил. Полицейские на мотоциклах, которые жужжали, как сердитые шмели, то уезжали из города, то опять возвращались, перевозя указания Виншипа, а те дождем сыпались из Вильяльбы.