Всеволод Филипьев - Начальник тишины
– Прости меня, – взмолился Влас, – я опять чуть дел не наделал.
Гость мирно кивнул и спросил:
– Почему ты до сих пор не нашел себе духовного отца?
– Я… Так ведь я это… – запинался Влас. – Я искал… В церковь‑то я ходил. А с отцом Понтием у меня не сложилось. Испугался он… А где еще искать?
– Да, – задумчиво сказал Гость, – так многие говорят. Негде искать… Это ошибка. Нужно искать. Ищущий непременно найдет.
– Господи, – осмелел Влас, – Ты Сам помоги мне найти.
– Если ты просишь, Я помогу. Тебя отвезут, – с этими словами Гость подал знак белым «Жигулям».
Когда машина притормозила у кромки тротуара, Гость наклонился к окну водителя и попросил:
– Георгий, отвези Власа к отцу Серафиму.
– А Ты? – Влас умоляюще посмотрел на Гостя.
– Я буду там… и не один, – ответил Гость. – Иди, садись.
Поверхность машины напомнила Власу отполированную слоновую кость, но в данных обстоятельствах это его не особенно удивило. Он сел впереди, рядом с шофером, и «Жигули» сразу же тронулись. Гость остался на улице, и Влас видел, как Он проводил машину долгим взглядом.
Влас молчал, не решаясь первым завести разговор, да и не до разговоров ему было. Он с ужасом думал, что всего одна секунда отделяла его от убийства человека, а, может быть, даже и… Бога. «Если бы не Гость, если бы не Гость, Жан уже не дышал бы, – переживал Влас. – А ведь я и в Гостя случайно попасть мог. Прямо в голову…».
Через час, преодолев несколько пробок, машина выехала из Москвы и устремилась по одному из загородных шоссе.
Влас постепенно успокоился и стал искоса разглядывать водителя. Это был молодой человек благородного вида. Его мужественный профиль воина красиво оттеняли черные густые волосы, спускавшиеся на плечи шелковистыми прядями. Одет Георгий был более чем странно. Плечи его покрывал плащ-накидка, застегнутый на груди красивой блестящей брошью. Под плащом виднелось что‑то вроде кафтана с нашитыми металлическими пластинами. Ноги по колено были обнажены и обвиты длинными кожаными шнурками сандалий.
Власа одолело любопытство, и он решился заговорить:
– Простите, пожалуйста, Георгий, нам долго еще?
– Минут двадцать осталось.
– Извините, конечно, а вы кто? – робко спросил Влас.
– Меня казнили в триста третьем году при императоре Диоклетиане в Малой Азии.
– А-а-а, – кивнул Влас, при этом рот его так и остался открытым.
Георгий живо продолжал:
– Я предупреждал императора, что скорее он устанет мучить меня, чем я – терпеть мучения. Муки за Христа – это ведь радость! Император знал, что тысяченальник Георгий никогда не был плохим воином. Я объяснял ему, что если я верно служил императору земному, то неужели испугаюсь умереть за Императора Небесного.
– А за что он вас казнил?
– Я пришел к Диоклетиану, когда тот со своими чиновниками судил христиан. Я сказал императору правду, по долгу его верноподданного. Я обличил жестокость и несправедливость судей к христианам. О, если бы ты видел, как оживились придворные, эти тыловые канцелярские души, предвкушая мучения и смерть боевого генерала. Но я не доставил им удовольствия. Прежде чем я отдал душу Богу, император, как я и обещал, устал меня мучить. Палачи взяли доски с торчащими вверх гвоздями и принялись вращать меня над ними на колесе. Я это хорошо помню. Как было славно! Каждый раз, когда я проезжал обнаженным телом по гвоздям, колесо возносило меня вверх, и я видел небо! Понимаешь, Влас, небо! На земле нет таких страданий, которые не излечило бы небо. И оно излечило. Когда все уже были уверены, что я умер, небо в одну минуту стало свинцовым, и прогрохотал яростный раскат грома. Появилось великое и необычное сияние. И Ангел Господень в образе ясноликого юноши с белоснежными крыльями возложил свою теплую руку на избороздившие мое тело язвы от гвоздей. Ангел сказал мне одно слово: «Радуйся». Императора, однако, это чудо не остановило. Меня обули в специальные железные сапоги, раскаленные на огне, и палками погнали в темницу. Я воин, и мне приходилось много заниматься военно-спортивными упражнениями, но с такой радостью я еще никогда не преодолевал дистанцию. Воины, бившие меня, мои искренние друзья, плакали, видя мои мучения. Они плакали, а я ликовал! Спустя несколько столетий со времени моей казни один святой, прославляя Пасху, очень точно передал душевное состояние человека, претерпевающего муки за Христа: «К Свету идя веселыми ногами». Большинство людей боятся каких‑то абстрактных мучений, а при этом сами больше всего мучаются от собственных страстей. Страсть – это и есть страдание. И только в страдании за Христа, по-церковно-славянски – «в вольной страсти», греховные страсти преображаются в добродетели.
– Они так и не смогли вас убить?
– Убить? – Георгий просиял. – Нет! Казнить – да. Намучившись со мной порядком, они в конце концов отрубили мне голову. Но что моя смерть по сравнению с мученичеством Фасция Киприана, епископа Карфагенского? Это было в 258 году в Северной Африке. Я слышал от верующих, как божественно красиво он уходил. Святой Киприан не стал скрываться, и сам явился в город на казнь. Был поздний вечер. Около дома епископа Киприана горели костры. У одних костров грелись верующие, у других – солдаты императора. Верующие молились, солдаты пили. Утром архиерей Христов, отказавшись от стражи, сам пришел в здание суда. Поистине он шествовал туда так кротко и одновременно так величественно, что его сравнивали со Христом, идущим на Голгофу. Судья предложил Киприану принести жертву языческим богам. Он отказался. Его приговорили к смертной казни через отсечение головы. «Deo gratias (Благодарение Богу)», – только и промолвил епископ. Его отвели в цирк. Представь себе огромный амфитеатр, заполненный толпами людей. Все они, затаив дыхание, смотрят на Киприана, ловят каждое его движение. Одни из них жаждут кровавого зрелища, другие пришли проводить святого мученика. Киприан снял плащ и архиерейскую мантию и отдал дьяконам, которым разрешили сопровождать его. Оставшись в одной тунике, он погрузился в долгую коленопреклонную молитву. В кромешной тишине можно было слышать биение людских сердец. Все видели, что совершается не казнь, а хладнокровное убийство. Судьи и палачи прекрасно понимали нелепость происходящего спектакля, они знали, что Киприан невиновен, но кто‑то из христиан должен был умереть… Умереть должен был самый лучший. Ибо, хотя палачи могут забрать всякого, но самым первым они забирают самого доброго, нежного, верного, смелого. Потом владыка Киприан рассказывал мне, что в своей предсмертной молитве им овладели страшные борения. Откуда‑то взялась назойливая мысль о том, что позволяя себя казнить, он оставляет Карфагенскую Церковь без архиерея, без новых рукоположений, а в итоге, и без таинств. Но ведь верующие так нуждаются в таинствах. «Согласись принести жертву, – подсказывал епископу Киприану лукавый помысел. – Даже и судьи, не говоря уж о христианах, поймут, что ты сделал это не по убеждению. Как только тебя отпустят, ты тотчас же вместе с верующими отслужишь благодарственный молебен об избавлении от лютой смерти». Знаешь, о чем подумал тогда епископ-мученик?
– О чем?
– Он подумал о старушке.
– О старушке? – удивился Влас.
– Да. Ему на память пришла одна старушка из его паствы, маленькая, сухонькая, божий одуванчик, с лучистыми морщинками на лице и вечно улыбающимися глазами. Приходя в храм, она непременно что‑нибудь жертвовала. Или хлеб для Евхаристии, или полотенце новое, или монету, или пирожки собственной выпечки для трапезы. Однажды на исповеди эта бабушка посетовала епископу Киприану, что нет у нее возможности ради Христа пожертвовать собой за ближних. И плакала горько старушка. Вспомнив о ней, епископ устыдился. «Эта старая женщина, – думал он, – горько рыдала, что ей невозможно стать жертвой Христовой, а я проявляю малодушие в тот самый момент, когда надо мною уже занесено жертвенное оружие». Тогда владыка Киприан мысленно взмолился: «Ты, Господи, Единая Спасительная Жертва за человечество, укрепи меня, Твоего плохого раба, на указанном Тобою пути. Верую и исповедую, что нет выше подвига для христианина, чем самовольное и сознательное самопожертвование ради любви Христовой». И как только священномученик Киприан произнес эти слова, то все его существо, словно океанской волной, было захлестнуто сладким предчувствием небесного блаженства. Это с неба сошла благодать Божия. Встав от молитвы, епископ Киприан по-царски одарил палача двадцатью пятью золотыми монетами. Потом он сам завязал себе повязку на глазах и попросил дьякона и священника связать ему руки. Удар меча распахнул перед ним дверь в небо. Блаженный… – задумчиво закончил свой рассказ Георгий.
Они помолчали. Влас робко спросил:
– Выходит, что вы святой Георгий Победоносец?
– Так меня называют, – дружелюбно и несколько смущенно улыбнулся в ответ водитель белых «Жигулей». – Вот мы и приехали, – сказал он, сворачивая с шоссе на проселочную дорогу к еле различимой во тьме деревянной церквушке.
