Джеймс Парди - Малькольм
Она никогда не любила Жерара Жерара, а Жерар, разумеется, никогда не любил ее как женщину. Он боготворил ее, утоляя свои аппетиты цветущими телами обычных женщин, но (здесь оперенная стрела страшно просвистела у ее уха) его преклонение лишь росло с годами. Покуда она ставила свечки за молодых людей вроде Малькольма, он всегда держал для нее целый освещенный алтарь. Но с этого дня (тут она почувствовала, как яд стрелы поразил ее) он больше не зажжет в ее здравие ни одной свечи. Последняя спичка уже поднесена к последнему фитилю.
Жерар Жерар больше не любил мадам Жерар.
И в течение считанных дней, или часов, или месяцев, он заберет ее титул: она знала это. У нее не будет имени. Ее заменит другая мадам Жерар.
— Стой! — вдруг провизжала она и запустила в него, еще сидящего за фортепиано, подсвечником.
Он ждал, покраснев от какого-то нового чувства. Подсвечник пролетел в нескольких дюймах от него.
— Ты взял неверную ноту, — объяснила она. Они оба знали, что она лжет, хотя он и правда взял неверную ноту.
Он поднялся без слов, и тогда ее потрясенный рассудок впервые понял, что это наконец произошло.
Он надел пальто, которое носил только по очень важным или коммерческим делам.
— Нет, Жерар, — взмолилась она, и в этот момент оба осознали, что победа навсегда перешла к нему.
— Жерар Жерар! — прокричала она, подойдя к нему.
Теперь он взял ее руки и отвел от себя.
— Не рассчитывай на меня, — произнеся эти слова, он задрожал, потрясенный могуществом собственного отлучения.
— В этот раз я убью себя, — сказала она.
— Это, дитя мое, твой выбор. — Он стоял перед ней как камень и не отрывал глубокого пристального взгляда. Она видела, что он стал гранитом, человеком с новым характером, с новой и полной победой.
— Тебе придется смотреть на то, как я лежу разбитая и окровавленная, — угрожала она, но почти беззвучно; она знала, что он уходит из ее жизни совершенно.
— Мадам Жерар, один раз в жизни вы должны прислушаться к голосу разума, — в конце концов, проговорил он и на мгновение, только на мгновение, отбросил свое тяжелое пальто с цветной шелковой подкладкой, украшенной его именем как гербом.
Ее взгляд упал на яркие золотые буквы его имени. Может быть, она в последний раз увидела, как ее личность растапливается в матрицах этих букв.
— Жерар Жерар, — умоляла она, — я собираюсь покончить с собой.
— Помнишь, твои победы должны оставаться твоими, — он припомнил ей лагуну.
— Это было тогда, — настаивала она с такой женской страстью, какой он еще не видел.
— И сейчас, — повелительным голосом сказал Жерар.
— Само собой, я наложу на себя руки не для твоего удовольствия, — начала она.
— Вы вольны делать, что хотите и что должны. Когда я уйду отсюда сегодня, я уйду навсегда.
— Но ведь я всегда побеждаю, — она пусто повторила за ним. — Ты не узнаешь меня? — спросила она с новым отчаянием на лице. — Я — мадам Жерар.
Он шагнул вперед, как актер в затянутой неудачной пьесе, готовящийся произнести речь, с последними слотами которой стремительно упадет занавес.
— Вы больше не мадам Жерар, — сказал он.
Она смотрела на него беззащитно, бессловно, с выражением на лице, какое увидишь у почти всякой женщины, у прачки, уборщицы.
— Вас больше не существует, — сказал он ей.
— Я не… мадам Жерар? — прошептала она.
— Когда я выйду из этого дома, я не вернусь. Я сейчас ухожу, чтобы жениться.
— Вы не можете знать брака, — прокричала она. — Я запрещаю вам, вы все равно не знаете, что это такое.
Она неровно засмеялась, подошла к закрытому бюро, открыла дверцу и, обернувшись с мягким вызовом, выудила маленький пистолет.
Он не сделал движения, чтобы остановить ее.
— Я всегда буду мадам Жерар. Ваши приказы не могут уничтожить моей сути.
— Я не отдаю в этом случае никаких приказов, как вы и сами видите, — ответил он ей.
Она посмотрела на пистолет.
— Это вы, милая, перестали быть мадам Жерар. Я к вам не прикоснулся, — наконец заметил он.
— Как я могу перестать быть ей! Разве я не была ей прошлой ночью, когда вы выписали десятитысячный чек Элоизе Брейс?
— Это была последняя ночь вашего существования, — пояснил он.
Она полунацелила пистолет на него.
— Я развожусь с вами, чтобы жениться на Лорин Рафаэльсон.
Мадам Жерар подняла руку с пистолетом, как человек, готовый приказать целой армии самоистребиться, но затем дала руке упасть, не окончив всесильного жеста. Она воскликнула слабо и без усмешки:
— Жена лилипута.
— Мы нашли друг друга, — сказал он, подобрал пистолет, которому она дала выпасть на пол, и положил на крышку журнального столика.
— Я не позволю вам принижать себя, — начала она. — Вы можете жениться на ком угодно другом. Я даже настаиваю, чтобы вы женились на женщине своего класса. Но я не позволю вам… ее.
Внезапно к ней пришла мысль:
— И она станет мадам Жерар?
— Именно так, — ответил он.
— Но вам настолько легче сменить ваши имена, чем мне мое, — упрашивала она.
— Вы забываете, кто дал вам ваше имя. И еще вы не понимали, что все это время, — сейчас Жерар почти угрожающе подошел к ней, — победу торжествовал я. Я есть победа.
Она согнулась от его слов.
— Вы сейчас торжествуете, — признала она. — Но я погублю вас…
— Как же?
— С помощью одного прекрасного молодого человека.
Он рассмеялся.
— Я — мадам Жерар, — продолжала она. — Целый мир знает меня под этим именем, целому миру не так легко потерять память.
— Мир помнит только то, что ему говорят власть и деньги.
Он говорил с ней так, будто зачитывал какой-то документ.
— И моя власть и деньги постанавливают, что вас не существует.
— Я всегда побеждаю, — повторила она бессвязно.
— Так было в лагуне, в дни, когда я чувствовал к вам странную любовь. Какой странной она была, — засмеялся он.
— Жерар Жерар! Потерпите, пожалейте. Я могу измениться!
— Времени и удаче есть предел, — сказал он. — Теперь вы в прошлом.
— Без имени, без состояния, — прокричала она.
— Дорогая, — он расписался в воздухе, — вы по-прежнему будете обеспечены. — К его голосу примешалась холодная жалость. — Вы будете жить в достатке, будете широко развлекаться. Сможете видеть своих «красавчиков».
— Но мое имя! — завопила она. — Я повсюду известна как мадам Жерар.
— Это имя будет у вас забрано. Оно уже забрано.
— Значит, вы хотите уничтожить мою личность?
— Ваши друзья, ваши молодые люди будут приходить к вам, к той, кто вы есть. Ваша незамутненная победа, как вы ее всегда называли, достигнута. Вы совершенно свободны — разве вы не видите?
— Но мне нужно имя. Это имя — мое.
— Слишком поздно, — проговорил он. — Лорин ждет меня. Нам так много нужно обсудить. И так мало времени на счастье, которое у меня с ней будет.
— Мое имя! Вы не можете забрать его. Возьмите деньги, победу, но оставьте меня мадам Жерар.
— Судьба уже переменилась. Вы говорите, как должна была говорить много лет назад та молодая меланхолическая женщина у лагуны.
— Жерар Жерар, — взмолилась она и упала на колени перед ним.
— Целая неделя мелодрамы, — сказал он утомленно. — Целая жизнь мелодрамы.
Он застегнул пальто.
— Ваши ботинки так прекрасно начищены, — прорыдала она.
Она вдруг поцеловала его ботинки.
— Оставьте меня той, кто я есть, — умоляла она. — Оставьте мне мадам Жерар.
Она увидела, как ботинки выступают из ее объятий, а через минуту услышала, как закрылась массивная входная дверь.
В ботаническом саду
Ранним-ранним утром Малькольм, крепко спящий в большой кровати с тремя музыкантами, был разбужен Элоизой Брейс.
— Жерар Жерар просит, чтобы ты немедленно приехал увидеться с ним в ботаническом саду, — провозгласила она.
Малькольм медленно открыл глаза и уставился на нее.
Она повторила новости под ворчание и жалобы трех музыкантов, один из которых носил на голове шелковый чулок вместо чепца. Вообще все они улеглись несколько минут назад и только-только успели сладко заснуть.
— Это очень важно для твоего будущего, Малькольм, — продолжила Элоиза Брейс. — Ты ОБЯЗАН поехать к нему.
Малькольм непонимающе смотрел на нее.
— Вспомни, твои деньги расходятся, ты отказался от номера в отеле, а отца из мертвых не вернешь.
— А мой портрет! — воскликнул Малькольм.
— Никакого портрета больше нет, малыш, — веско ответила Элоиза. — Помнишь?
— Вы меня выставляете со всеми пожитками? — закричал мальчик.
— Ради всего святого! — музыкант с шелковым чулком на голове поднялся, разгневанный беспокойством.