Эдуард Лимонов - Исчезновение варваров
Пресса же устами звезд перестройки не стесняется обвинять в лености (и даже неполноценности!) их, миллионы Ивановых. Святослав Федоров в интервью брестской газете «Заря» (перепечатано в "24 Часа". 1990. № 32) называет советское общество "обществом полурабов" и утверждает: "Очень многие из нас совершенно не хотят работать. Таких людей у нас не менее 40–50 миллионов… мы не хотим по-настоящему работать…" Однако Федоров говорит, что "должен рисковать весь народ".
Писательница Татьяна Толстая (из рода царских и позднее сталинских бояр) в высшей степени недовольна Ивановыми. "Верят в крик, но не верят в ум. Вообще, две вещи не всегда пользовались почетом на Руси — ум и труд, что сказывается и в фольклоре, в пословицах, и в жизни. Всегда меня удивляла песня «Дубинушка», которая уже начинается с презрения, словно со скривленными губами поется: "Англичанин мудрец, чтоб работе помочь, изобрел за машиной машину, а наш русский мужик, коль работать невмочь, так затянет родную «Дубину». Слушаешь и думаешь, почему же ты, голубчик, сам не изобретаешь за машиной машину?" ("Совершенно секретно". 1990. № 4.)
И Федоров рекомендует Ивановым заняться изобретательством: "Сегодня вы изобретаете какой-нибудь самолет, завтра вы строите свой аэропорт, послезавтра вы летите и зарабатываете деньги для себя и людей, которые живут с вами одними стремлениями…"
"А не полетел бы ты, глазной хирург, на…!" — ругается Иванов и отбрасывает газету. Натолкнувшись на подобное безграмотное (слова «Дубинушки» не народные, боярыня Толстая, это не он сам себя называет "наш русский мужик", но ваш брат-барин сочинил) презрение и враждебность, Ивановы остаются со своим смятением одни. Они все чаще ищут убежища в старом, до 1985 г. времени, когда было спокойно, когда была пусть и неэнергичная и не особо экономически показательная жизнь, но души народные не перекручивали в гигантской мясорубке перехода от социализма к… какой-то еще более передовой, но уже страшной ценой достающейся системе.
Еще более травмирована психика советских людей в окраинных республиках. Там льется кровь, стреляют, зверствуют. И кричит в телекамеру, рыдая, армянская бабка, вызволенная из Баку, призывая самого большого начальника Горбачева вмешаться в армяно-азербайджанскую распрю, не понимая высоких материй перестройки и демократии, бормочет что-то жалкое и вышедшее из моды о том, что "столько лет жили все в Баку, и русские, и армяне, и азербайджанцы, душа в душу, друзья и соседи". А в другую телекамеру рыдают азербайджанские родственники погибших во взорванном армянскими боевиками автобусе: "Да что же это такое, да останови же преступления, Горбачев! Ведь жили мы, друзья и соседи…" А Горбачев медлит, и советники его — прогрессисты и проза-падники не советуют ему вводить войска на территории, где идут погромы: "Запад скажет, что мы не демократы". И потому что ложно понята советскими неофитами идеология демократии, дети, женщины, старики уже принесены в жертву жестоким новым временам — Молоху Демократии. Хартия демократии, позаимствованная у Запада, глаголет, что право на самоопределение должно быть признано за всеми народами, если они этого самоопределения желают. (Сам Запад ханжески не следует своей же хартии. Баски и северные ирландцы, корсиканцы и аборигены Новой Каледонии, бельгийские фламандцы никогда не получат своей независимости.) На самом же деле Ованесяны, Иванидовы и Иванидзе не участвуют в национальных движениях. Они страдают от национальных движений. Участвует и хочет национальных государств всегда лишь активное крайнее меньшинство. Загублены бабкины дети всего лишь для того, чтобы Тер-Петросян стал президентом, сотни безответственных, но амбициозных музыковедов и писателей стали лидерами нации — министрами и депутатами, а десяток тысяч горячих голов (в нормальные времена они закончили бы свои дни в тюрьме) образовали бы вооруженные группы по типу бейрутских банд. В самом удачном случае они сольются в конце концов в национальные войска. Национальные войска, как показывает опыт — история деколонизировавшихся стран (Европы в 1918–1945 гг., Азии, в частности Индии и Пакистана, в 1947–1950 гг., Африки в 60-е годы), — рано или поздно всегда затевают войны с соседями. Рано или поздно. Национальным боссам, может быть, и кажется, что они несут своим народам какое-то небывалое освобождение. На деле они несут ему кровь и слезы. Сегодня прекрасное национальное будущее обещается ими, невозможно, однако, проверить, правдоподобны ли обещания. Но неприглядное настоящее зияет в окне Иванова. Если в эпоху перестройки граждан убивает не государство, но частные преступники и националисты (они первые приватизировали бизнес убийства), то почему Иванов обязан считать перестроечный режим лучше тоталитарного, предшествующего ему? Изуродованные трупы Оша, что, менее мертвы, чем были трупы Гулага?
Рабочий мужик Иванидов — Иванидзе — Ованесян смотрит на бабкино плачущее, в морщинах лицо и скрипит зубами, У него нет политических амбиций, он, может быть, и чувствует себя теплее в толпе людей, говорящих с ним на одном языке, но и только. На этом его национализм кончается. И он не может понять, зачем все это затеяно? Зачем все это происходит? И почему сегодня?! Почему не досталось подобное несчастное испытание другим поколениям? Ему обещают (опять, второй раз в этом веке) счастливое будущее и, не спрашивая его согласия, заставляют жить в кровавом настоящем.
По всем республикам мечутся группы мужиков с кровавыми руками, и по всем советским окраинам плачут слабые старухи, и скрипят зубами Ивановы: "На х… нам ваша перестройка, если нужно пройти через кровь и слезы!.."
И вот в этой-то ситуации, очень смахивающей на времена, когда малая орда кочевников только что прошлась по стране и в ужасе ожидается нашествие Великой Орды, столичные начальники, денно и нощно заседая, готовят Ивановым программу бессмертного подвига, по размаху могущую соперничать только со строительством коммунизма, — программу перехода страны к капитализму. Это миллионам-то людей с развороченными душами вы такой подвиг навязываете? "Должен рисковать весь народ"? Но когда душа народная больна, то у Ивановых руки опускаются. А вы их строить зовете. Да еще энергично строить. Иван Иванов не может участвовать в интеллектуальных играх советской буржуазии. Так же как Иванченко, Ованесян, Иванидов не могут участвовать в играх своих национальных буржуазии. Интересы и цели Ивановых и буржуазии (Святослава Федорова, академиков, писателей) различны. Ее интересы — социальное изобретательство, социальные амбиции, власть. Интересы Ивановых в том, чтобы жить прежде всего в социально стабильном обществе и уже затем — в обществе довольства и процветания.
Иван Иванов и все 300 миллионов Ивановых психически больны. Пять лет надежд, кризисов, все больше неудач и потерь его страны истощили душу Иванова, издергали ее, принесли ему растерянность, неуверенность, внушили пессимизм и ужас. Определенный маразм перестроечной мысли проявляется в том, что экономическая «рыночная» реформа сделалась для боссов перестройки идеей фикс, проблемой номер один и затмила чуму, свирепствующую в стране. Они одержимы экономикой, и обязательно рыночной. "Рынок! Рынок! Рынок!" — кричат газеты. В то время как даже деревенскому психиатру давно уже ясно, что в социально нестабильной стране с больной душой любая самая гениальная реформа провалится. Ибо Иван Иванов не в состоянии работать. Его надо вылечить вначале. Покоем, восстановлением порядка в стране. Стабилизацией страны. Поднять его мораль, а уж потом взваливать на него реформы. Хоть вся КПСС выйдет из КПСС и войдет во что-нибудь другое, без участия Ивановых, как вы их ни презирайте, вы останетесь опасными болтунами, и только, тт. Шаталины, Свят. Федоровы, Ельцины, Бочаровы и Аганбегяны… Во время чумы пирующие за столом, склоненные над писчебумажными яствами рецептов самого нового капитализма.
1990 г.
СТУКАЧЕСТВО КАК ИДЕОЛОГИЯ
Я уже отмечал пристрастие «демократической» прессы к стукачам и предателям. Всероссийская слава стукача Александра Экштейна — пример этого пристрастия. Выступив с отрывками из "Дневника стукача" на страницах «Огонька», Экштейн успешно обошел страницы многих изданий ("Совершенно секретно" и пр.). Апофеоз же его состоялся на Центральном телевидении в ноябре прошлого года. Двадцатиминутное интервью в программе «Взгляд» сделало из Экштейна национального героя. Я совершенно серьезно считаю интервью с Экштейном лучшим интервью времен перестройки. Была бы моя воля, я дал бы Экштейну премию имени Достоевского, настолько именно в духе героев Достоевского упоенный собою негодяй и подлец разглагольствовал с экрана, объясняя зрителям, что "все вы — стукачи", и подвел, мерзавец, идеологическую базу под свою подлость. Виноватой оказалась, как и следовало ожидать, система. Что касается меня, то я умудрился прожить сорок семь лет, никого не заложив, и уверен, что добрые две сотни миллионов советских граждан никого не заложили. Не закладывать учили меня отец — советский офицер, работяги, с которыми я работал на заводах и стройках, хулиганы и урки рабочего поселка, где жила наша семья. Закладывать своих, согласно этике 50-х годов, считалось самой последней подлостью. И вдруг такой поворот в умах… Экштейн и ему подобные вошли в моду… Чем же Экштейн им нравится? А в том, что он им нравится, нет сомнения. Им нравится и притягивает их толстый боров предатель Аркадий Шевченко. Им нравится предатель Олег Гордиевский… Хорошо, если я не совсем вправе поставить слово «нравится», то «привлекает» будет вполне на своем месте. Предатели и стукачи интересуют, привлекают, интригуют «демократическую» прессу.
