Рязанов Михайлович - Ледолом

— Мамка, ещё когда живая была, рассказывала, что в церкви живёт добрая боженька, такая красивая, что глаз не отвести, — восхищённо произносит Юрка. — А когда кого-то злые люди обижают, боженька помогает, защищает от злодеев.

— Когда она тебе так говорила?

— Незадолго до смерти. Мамка в Симёновскую церковь ходила и у боженьки помощи просила. Штобы отец перестал водку пить.

— Почему же ей не помогла «добрая боженька»?

— Не знаю. Отец всё равно пировал. Да с чужими бабами таскался. А она днём и ночью чужое бельё стирала, на хлеб и суп.

Юрка глубоко вздохнул и умолк. Вероятно, задумался о своём, горестном.

Плохо, очень трудно жилось Бобыньку с трёхлетней Галькой после самоубийства матери. Хотя отец и образумился — прекратил пить водку — совсем. Да её-то, маму родную, не вернёшь из могилы.

— А мне мама рассказывала: никакого бога нет. Его попы придумали, чтобы денежку у народа выманивать. Народ тогда неграмотный был, ничего не понимал. Как говорится, жил в лесу и молился колесу. Народ с голоду опухал, а попы пировали, да богатства несметные копили. В церковных подвалах прятали, а по ночам считали и пересчитывали. Ну, помнишь, как у Пушкина, «поп толоконный лоб»? В церкви, в общем, один обман, Бобынёк.

— Какой обман? — недоверчиво спросил Юрка.

— Не знаю, какой, но обман. Эх, поглядеть бы на него, что это такое. Своими глазами. Чтобы убедиться.

И я снова принялся выискивать способ проникновения внутрь заброшенного храма.

Подкоп — бесполезняк. Фундамент наверняка уходит вглубь на несколько метров. Ломать замок или двери нельзя, не разбойники же мы. Подобрать ключ к литому замку, похожему на пятифунтовую гирю, которую мы видели валяющейся в одной соседской развалюхе-сарайке, тоже неприемлемо, — так орудуют жулики. Всякие домушники и скокари. Кирюхи Тольки Мироедова. Нам с ними не по пути.

…От долгого вглядывания в небесную лазурь ощущаешь лишь одного себя как бы растворенным в воздухе, в этом бесконечном просторе. О земном шаре напоминают шум пронёсшегося ветра, стрекотание кузнечиков с жужжанием мух, и больше ничего. Необычное ощущение собственной невесомости, бестелесности — ты превратился в созерцание и слух. Но чуть напряг мышцы, двинулся — и снова возвратился в своё тело, чувствующее очень многое: всё, что вокруг него и в нём происходит, — собственную тяжесть, прикосновение к щиколотке правой ноги какого-то растения, букашку, ползущую по плечу, солнечное тепло и обманчивую мягкость могильного камня. Угол зрения расширяется, и уже различаются многие предметы, окружающие тебя: кусок кирпичной кладки, на её темно-вишневом фоне — контуры матово-сизых, повернутых во все стороны памятников, зелень трав, желтые цветы. Сурепкой, кажется, называются.

Прозрачный шлейф облака мне вдруг представился гигантским хвостом воздушного змея, неподвижно парящего в вышине. Вот такой бы соорудить… Ну, не такой, разумеется, поменьше, но чтобы на нём можно было подняться высоко-высоко. А ведь это замечательная идея… Запуск бумажных хвостатых (из мочалы) воздушных змеев и «монахов», свёрнутых шапочкой из газеты, даже «этажерок», склеенных из дранок, бумаги и с огарком свечи внутри, — моя многолетняя постоянная страсть. Да и не только моя — многие свободские пацаны, чуть подует ветерок, поднимают в небо различной формы змеев.

На сарае, вернее коровнике тёти Ани, я прибил самодельную вертушку — флюгер. Как только он затрещит на ветру, бегу за приготовленным заранее к полёту змеем с аккуратно уложенным мочальным хвостом. Часто друзей вынужден звать на помощь — в одиночку не всегда удаётся запустить. Вдвоём, а то и втроём возможно поднять большого змея размером в газетный лист и с трёхметровым хвостом: один бежит навстречу ветру и тянет за собой суровую нитку, другой, тоже бегом, разгоняет змея, держа его в руках, а после подбрасывает, третий — транспортирует хвост, чтобы не зацепился за что-нибудь на земле, за куст какой-нибудь. Не всегда запуск удается с первой попытки. Зато, когда змей, уросливо[52] вильнув из стороны в сторону, устремится вверх и ты успеешь, не ослабляя нить, «вытравить» такой её конец, что общий наш любимец запляшет на захватывающей дух высоте, тогда исчезнут опасения, что он кувыркнётся и спикирует, упадёт на дерево или, с хрустом ломая дранки, врежется в землю.

Всё выше поднимается квадратный змей с двойным (то есть прикреплённым с правой и левой сторон, соединённым в конце) хвостом. Натянута и гудит от напряжения крепкая нить. Смотри в оба, чтобы напор ветра не оборвал её. Вот уж на катушке почти ничего не осталось. А ведь на ней намотано было, наверное, двести метров! Это ж надо, на какую высоту взмыло твоё творение! По этой нитке, да туда бы, под парус из газетного листа, повиснуть бы, ухватившись за каркас, да взглянуть вниз: как наш город с такой фантастической высоты выглядит. Но не выдержат дранки… Это, понимаю, фантазия. А что если смастерить основание, прочное, из деревянных планок, и подвесить к нему лёгкое, сплетённое из шпагата сиденье, как на качелях? В небе-то подобный воздушный аппарат тяжесть моего тела выдержит, я — не жирный Шурик-Мурик. Как с земли подняться? — вот вопрос.

Можно, например, так. Запускаем огромного коробчатого змея на крепчайшей тонкой бечёвке. Ещё одна бечева пропущена через ролик (раздобыть его не столь уж и трудно), укреплённый на нижней планке аппарата. На конце второй бечевы — грузик. Нет, груза не надо. За её конец держится пилот. Разумеется, я. Второй конец разматывается по мере взмывания змея. Достигнув определённой высоты, сооружение закрепляется, например за бельевой столб. Первый конец бечевы, перекинутый через ролик, продевается в кольцо, пришитое к лямкам, а за второй конец держат друзья Юрка Бобылёв и Игорёшка Кульша. Или, лучше, они наматывают её на специально сделанный ворот. И вот я подтянут под самый парус, на котором нарисована Славиком красная звезда — во всю ширину плоскости. Усаживаюсь в верёвочную, а лучше — лёгкую шпагатную петлю, и озираюсь… Эх, мечты! Вырасту — обязательно в лётное училище поступлю. Что может быть прекраснее парения в небе, над облаками!

— Юрок! Я, кажись, придумал, как подняться на церковь!

— Фу ты! Нарыхал[53] меня. Я же закимарил.[54]

— Как? Ты можешь спать днём?

— А чо? — удивляется Бобынёк.

— Я не могу. В детсаду меня за это всю дорогу воспитательницы наказывали. После я ухитрился глаза держать закрытыми — отстали. По дурости своей придумывают детям разные наказания. Ну, слушай дальше, о главном…

И я с жаром, размахивая руками, сначала сидя, а после — вскочив на надгробие, объясняю, как можно подняться на воздушном змее высоко-высоко. На столько метров, где страшно холодно. В одной книге вычитал, старинной, с твёрдыми знаками: «Человек и Земля».

— А шубу-то с собой возьмёшь? — улыбается Юрка.

— Какую шубу? У нас нет… Телогрейку — можно, — подыгрываю Бобыньку. — Поэтому полёт в стратосферу на воздушном змее «Красная звезда» временно откладывается. Я без шуток.

— И я — тоже. Фантазёр ты, Рязан. Давай лучше подумаем…

— А почему мой план не подходит? Что тебе в нём не нравится?

— Всё глянется.[55] Но где мы такие бечёвки найдём, чтобы твой вес держали, да ещё на такую высоту тебя подняли?

— А что, нет таких? Не разыщем? У дяди Лёвы Фридмана.

— Те нитки — сапожные. Едва ли тебя выдержат. А крепче нету. Толстая верёвка не годится. Разве что шпагат.

— Пожалуй… Да и нет у нас с тобой ни шпагата, ни толстой длинной верёвки. А та, на которой мама бельё сушит, — не подойдёт. Без спроса нельзя брать — влетит. Ещё как!

— Тоже верно, — согласился Бобынёк. — И достать негде. Купить не на что.

Мне подумалось: вечно какие-нибудь мелочи мешают осуществить самые замечательные планы.

Повернувшись на бок, я принялся разглядывать сухую землю, бегающих и ползающих по ней мелких обитателей. Они меня всегда интересовали. С детства.

Вдалеке, в начале парка, возле ленинского мемориала, замелькало какое-то белое пятно. Оно то исчезало, то возникало вновь.

— Идём, покнокаем,[56] что там такое, — предложил я.

Разморённому густым полуденным зноем, не хотелось даже двигаться, тем более вставать из бурьянной, хотя и жиденькой тени под жгучее солнце. Однако я пересилил себя, поднялся и направился к мемориалу. За мной поплёлся Юрка.

Белый предмет оказался платком на голове старушки, сидевшей на земле. Поблизости, на верёвке, привязанной к колышку, паслась пегая крутобокая коза, которая сходу пошла на нас, выставив вперёд прямые и острые рога. Хорошая защитница хозяйки. Мы, не сговариваясь, отбежали на безопасное расстояние.

— Вам чего, хлопчики? — настороженно спросила старушка, поднимаясь на всякий случай с земли и сжимая в кулаке хворостину.