Маша Царева - Женщины Никто
— Полина, я жду уже три часа, — раздался из‑за двери требовательный голос Роберта с нотками металла. — Неужели так трудно было запомнить, что я хочу кофе?
— Уже иду, — вздохнув, ответила она и поспешила к кофемашине, покачиваясь на шатких каблуках.
Байка о женщине-никто по имени Вероника
Опять.
Опять это случилось — несмотря на его горячие клятвы, несмотря на ее обещание выпить жидкость для мытья унитаза и сдохнуть в мучительных корчах, если подобное повторится еще хотя бы раз.
Самое смешное, она ведь заранее знала, что он в очередной раз ее обманет. А он, в свою очередь, понимал, что она никогда в жизни не вольет в горло отравленную хлорную синеву — кишка тонка. Уж кому, как не ему, знать, какая она трусиха. Однажды они вместе катались на лыжах, и когда на их пути попался небольшой пригорок, Вероника не смогла съехать; она так долго перетаптывалась, собираясь с духом, что в итоге ему пришлось снять лыжи и спустить ее на руках, как маленькую. Испугалась плоского пригорка, куда ей до отчаянной лихости самоубийц?
Даже в этом она оставалась той, кем была всю жизнь, — неудачницей.
Вероника сидела перед зеркалом и пила коньяк с лимоном.
Если бы по ту сторону стекла грустил блондинистый собирательный образ самых популярных мужских фантазий, или хотя бы кто‑нибудь чуть более молодой и менее депрессивный, чем она сама, или — шут с ним, с возрастом, — просто кто‑нибудь чуть более сильный духом, чья улыбка была бы приправлена приторным соусом оптимизма, тогда все было бы иначе. Тогда она уж как‑нибудь бы это пережила — в очередной раз. Но в зеркале отражалось почерневшее от мрачных мыслей усталое лицо сорокалетней женщины, которая никогда в жизни за собою не ухаживала, которую с мягким изяществом профессионального жулика облапошило время, нарисовав на толстокосой девчонке с длинными стройными ногами вот это унылое, поплывшее, потерявшее привлекательность существо.
А вот Влад остался прежним. Почему‑то с мужиками время дружит, не ставит им подножки в виде новой неожиданной морщины под глазами или некрасивой складки над поясом юбки. Морщины и седина мужчин не портят, особенно таких мужчин, как Влад.
Что между ними было? Многое. Смутные воспоминания о детстве, когда она, закусив кончик толстой золотой косы (дурацкая привычка!), что‑то деловито строчила, сидя на первой парте перед учительским столом, а он, главный хулиган класса, кидал ей в спину комья жеваной бумаги. Это было до того обидно, что после уроков она плакала, запершись в учительском туалете. При всех не могла, еле доносила слезы до тесного — метр на метр — пространства. Однажды ее застала молоденькая учительница химии, и Вероника неизвестно зачем все ей рассказала. Та рассмеялась, погладила ее по голове и объяснила, что жеваная бумага — это инфантильное проявление привязанности. Проще говоря, первая любовь.
Прошло несколько лет, и на смену обслюнявленным катышкам пришли дешевые веточки мимозы, ромашки, которые он рвал на поле за школьным двором, пахнущие резиной тени для век, которые он купил у цыганки на вокзале, билеты в кино, подтаявшее мороженое на деревянной палочке. По вечерам он свистел под ее окнами, и мама, поджимая губы, говорила, что ничего хорошего из этой дочкиной любви не выйдет, что нельзя любить таких красавчиков, потому что от них одни слезы. Мама была умной, а она, Вероника, дурой набитой, но это поняла только через много лет, когда ничего уже нельзя было переиграть обратно. А тогда она просто таяла, не думая о будущем, плавилась в пьяных летних ночах, позволяла все более смелым рукам Влада отвоевывать новые границы. И вот однажды доигралась — утреннее головокружение красноречиво говорило о новом состоянии, узнав о котором, она едва не задохнулась от счастья. Ей было всего шестнадцать, и она собиралась выучиться на бухгалтера, но балансы и отчеты казались чем‑то ничтожным по сравнению с новой жизнью под ее радостно трепещущим сердцем.
Свадьба была скромной, домашней, Вероника была собою недовольна — беременность словно расплавила ее черты, ее кожа порыжела, а сама она подурнела, располнела, и никаким нарядом это было не скрыть. Во дворце бракосочетаний Вероника расплакалась, ей показалось, что все смотрят на их пару и не пытаются скрыть удивление. Ну надо же, такой кинематографически красивый мужчина, а в жены выбрал убогую толстушку. Наверное, по залету. Вероника плакала, понимала, что слезы ее еще больше портят, и от этого плакала еще горше. А Влад предпочел все списать на разбушевавшиеся гормоны. «У беременных такое случается», — с авторитетным видом изрек он. Словно ему было не семнадцать лет, словно он когда‑нибудь видел вблизи других беременных, не Веронику.
Он всегда был самоуверенным, с детства. Всегда держался так, словно больше всех знает, словно может найти выход из любой запущенной ситуации. Это ему в жизни помогло. Владу всегда все доверяли, на его плечи сваливали самую трудную работу, и в итоге в тридцать лет он стал кризисным менеджером крупной иностранной компании, и на его зарплату можно было каждый месяц покупать новый автомобиль.
Родился сын.
Бессонные ночи, унылая, повторяющаяся изо дня в день бытовуха оказалась полностью на ее плечах. Влад учился в автодорожном и подрабатывал то курьером, то наборщиком в типографии, то продавцом в ночном ларьке. С самого начала он гордо не принял финансовую помощь родителей, Вероникиных и своих. Мама предлагала Веронике выбраться по магазинам, развеяться, купить ей новые туфли, сумочку, помаду или что там еще может обрадовать серую от усталости молодую мать, которая носит латаные колготы и подклеивает прохудившиеся сапоги. Ей хотелось сдаться, сложить лапки и снова оказаться маленькой девочкой, чьи проб— лемы решает мама, но она знала, что делать этого ни в коем случае нельзя — Влад будет недоволен, Влад заставит ее вернуть подарки, у Влада гипертрофированное чувство собственного достоинства. Он будет сам содержать семью. И точка.
Экономили на всем.
В двадцать семь лет у Вероники появилась первая седина на висках, ранняя, нервная, безнадежная, но у нее даже не было денег на хорошую краску для волос, и она кое‑как закрасила пегие пряди душераздирающим коктейлем из басмы и хны. Цвет получился стариковским, чересчур ярким, и его невозможно было смыть. Вероника сидела в ванной и плакала. А потом вернулся с работы Влад и… ничего не заметил. Не понял, что в жене что‑то изменилось. По пути от кухонного стола, за которым он молча съел приготовленный ею борщ, до телевизора, по которому в тот вечер должны были транслировать матч Россия — Англия, он даже не взглянул на нее. Вот тогда Вероника впервые почувствовала неладное.
Она уединилась на кухне и принялась вспоминать. Когда у них в последний раз был секс? Кажется, месяца три или четыре назад, если десятиминутную возню вообще можно назвать гордым словом «секс». Почему‑то Вероника привыкла считать, что ее супруг вовсе не является сексуальным гигантом. Слишком устает на работе, слишком много трудностей, слишком мало в их жизни беззаботности, терпкой свободы. Она не была против. Она сама уставала так, что засыпала, едва коснувшись головой подушки. Она была уверена, что сексуальная сдержанность — это их обоюдная инициатива. И почему‑то думала, что можно наладить все в любой момент, стоит только захотеть.
В тот вечер она решила провести эксперимент. Долго возилась в ванной, приводя себя в порядок, вымыла волосы, припудрилась, накрасила ресницы, достала откуда‑то с антресолей дешевую ночнушку из синтетических кружев, еле умудрилась втиснуть в нее свои расплывшиеся телеса. Нырнула под одеяло к Владу, который, водрузив на нос смешные очки, читал «Советский спорт». Прильнула к нему всем телом, закинула ногу на его бедро, слегка прикусила его плечо, ему так нравилось, раньше, в другой жизни, где все у них было хорошо.
— Малыш, спи, — вяло отреагировал Влад. — Я устал, был трудный день.
Нахмурившись, она отвернулась к стене.
Сама виновата. Выйдя замуж, деловито переключилась на быт, вот муж и воспринимает ее не как пахнущее медом тело в красивой ночнушке, а как приложение к кастрюле с гороховым супом.
С того самого дня Вероника решила внимательнее присмотреться к мужу. Попробовать снова войти в его жизнь, что‑то изменить. Однако ее открытия были неутешительными. Оказывается, у Влада давно была другая женщина, и об этом знают все, кроме нее самой. Некая гибкая кошка по имени Лия, скроенная по классической формуле — ноги, губы, сиськи. Они встречались больше трех лет, в квартире Лии у него была своя зубная щетка, и свой бритвенный набор, и любимые стоптанные тапки, и главное — женщина, которая его ждала. Женщина, у которой не бывает плохого настроения и небритых ног.
