Эдуард Багиров - Идеалист
Я молчал. Со своей точки зрения Третьяченко кругом прав. Во всей этой большой заварухе я не более, чем винтик. Даже меньше: винтик-то хотя бы несет какую-то конструктивную функцию, а я? Получается, что я болтаюсь под ногами у делового человека, да еще из-за меня ему наставили рога. Это с одной стороны. С другой – Третьяченко преступник. Самый настоящий, по вине которого на стройках гибнут люди, которых потом вышвыривают на помойку, как собак.
Я прошел к бару и налил себе еще. Третьяченко жестом дал понять, что присоединяется.
– Артемий Андреевич, – я снова расположился в кресле и закурил. – А сами-то вот как вы думаете, нормально это? Ну, я имею в виду ту мою заметку, про ваши объекты... Люди ведь гибли!
Третьяченко на это только недоуменно пожал плечами.
– Отстань от меня со всякой ерундой, будь любезен. – Алкоголь подействовал на него как-то очеловечивающе, что ли. Он расслабился, и в глазах промелькнуло что-то вроде тоски. – Меня сейчас куда больше волнует Маша.
Внутри у меня кольнуло. Надо же, какое совпадение.
– Ты даже не представляешь, – продолжал он терзать мне нервы, – сколько она для меня значит. Я ведь ее из такой задницы вытащил... Она вообще была никто!
Он допил стакан залпом, налил еще, и снова выпил. Что-то слишком быстро он пьянеет, для полковника-то разведки, подумалось мне. Собрав волю в кулак, я решил не обращать внимания на его эскапады в адрес Маши. Не драться же мне с ним, в самом деле!
– Ну, вот что? – он пьяно качнулся вперед и вперил в меня мутнеющий взор. – Что им, блядь, еще надо? А особенно в ситуации, когда и так всё дают. И даже больше, чем они способны переварить. Когда решают все их проблемы на подлете. Когда они их даже заметить не всегда успевают. Когда из них на ровном месте делают конфетку, мадонну, божество, да просто любимую – нужное подчеркнуть. Суки тупые. Ты ведь, тупая сука, еще вчера мерзла по утрам на автобусных остановках. А сегодня уже орешь матом на моего водителя. Который теперь живет в машине – моей, у подъезда – твоего. Ты ведь только вчера радовалась унылому огрызку из магазина бижутерии, который подарил тебе тот мудак, сокурсник этот сраный... Потому что ты в принципе-то так, хуйня с района, просто я нарисовал тебя себе сам. И не только себе, кстати... А сегодня ты воротишь морду от жемчужного ошейника «Микимото» и наставляешь мне рога с каким-то нищим уродом! Ведь завтра, когда мне надоест твое блядство и я тебя выкину, ты снова начнешь радоваться огрызку!
Третьяченку несло. Я молча сидел, не отрывая взгляда от его лица. Правая щека его дергалась, на виске пульсировала вена.
– Почему, – в его голосе звучало неподдельное отчаяние, – почему мужчины всегда меряют мир по себе? Почему они все равно держат женщин за равных? Кончится ли это когда-нибудь вообще? И чем, кстати? А я становлюсь старым. И скольким же, блядь, достойным женщинам я еще испорчу жизнь и поломаю психику! Просто потому, что ты охуела. Замкнутый круг, блядь!.. Что ты на меня вылупился?
– Артемий Андреевич, – изо всех сил сдерживая ехидные интонации, осторожно начал я, – а что же вам мешало найти достойную женщину своего круга?
– Да потому, – он снова потянулся к бутылке, – что нынче каждый хрен с бугра – Пигмалион, блядь, не меньше! Примитивные комплексы. Вчера жрал говно и жил в хрущевке, а сегодня, блядь, пупок невпиздный, всех нагну и раскурочу, и любая девка будет моя. А в конце-то концов всё равно выбираешь себе такое же говно, как и сам. Потом еще, блядь, на что-то жалуешься. А с чего бы вдруг? Ведь ты говно. Почему ты уверен, что выбранная тобой, говном, баба вдруг окажется не говном? Как ты, блядь, смеешь на это надеяться?
Фантасмагория какая-то, подумал я. Кажется, главред все же изрядно преувеличивал одиозность Третьяченко.
– Ну, – без пауз продолжал он, – чего ты снова на меня вылупился? Думаешь, я дурнее тебя и не различаю плохое и хорошее? Ты думаешь, я считаю себя безгрешным ангелом? Ни хера, – он пьяно помотал головой. – Просто живу в другом измерении. И мыслю другими категориями. А ты мне тут про чернорабочий скот чего-то... В политике и большом бизнесе нет места общечеловеческим ценностям. Там нет плохих и хороших. Там есть только свои и чужие.
Да уж, подумал я. Мужской ум, помноженный на комплексы, в такой ситуации всегда дает ужасающий результат. И чем больше ум, тем страшнее выхлоп. А Третьяченко совсем не дурак. Бедная Маша. С каким же чудищем ты живешь.
– Иногда даже жаль, что женщины столь ограниченны, – голос Третьяченко сделался глуше. Видимо, ему было нужно выговориться. – Иначе они все были бы несколько более... сдержанны, что ли. Хотя бы из инстинкта самосохранения. Или из простой человеческой, женской жалости. Хотя бы к тем, что будут после них. А я, видишь, все равно ее люблю. И всегда прощаю. Потому что она единственный близкий мне человек.
Я не знал, как реагировать. С одной стороны, я никогда не прощу себе, если не опубликую то, что должен. Но если с Машей что-нибудь случится...
Третьяченко словно читал мои мысли.
– Не публикуй этого, будь любезен. Пономаренку об этом просить бесполезно, проще его убить. Но и это уже не поможет. Денег тебе тоже не предлагаю. Знаю, что не возьмешь. Или... – он с какой-то надеждой заглянул мне в глаза.
– Не возьму, – отрезал я. – И хватит меня оскорблять.
– Ну, вот. Признаюсь, почтовый ящик твой, конечно, мы давно вскрыли и изучили вдоль и поперек, но ничего не тронули: ясно же, что ты наверняка озаботился более надежной сохранностью такого материала.
– Пфф, обижаете, – я удивленно пожал плечами. – Само собой. Вся почта, даже личная, сразу дублируется мной на корпоративный адрес, а взломать сервер одного из центральных СМИ России вам однозначно слабо.
– Да я и не стал бы, – Третьяченко встал, покачнулся. – Какой от этого прок? Это же не советское время, когда были всякие там микропленки и прочая осязаемая фигня. Сейчас любой школьник может передать информацию со скоростью света и безо всяких проводов... к сожалению. Ну что, договорились мы с тобой?
– Нет, Артемий Андреевич.
Он немного удивленно приподнял бровь.
– Ни о чем мы с вами не договорились. Информация будет придержана ровно до той минуты, пока не найдется Маша. Потом я ее обязательно опубликую.
– Ну, хоть что-то. – Третьяченко тяжело вздохнул и потер руками виски. – Что вот с тобой делать? Может, правда грохнуть, к чертовой матери?
– Бесполезно, – я развел руками. – Сами понимаете, что приняты все меры, и о том, что я нахожусь сейчас у вас, знает даже главред моей газеты.
– Да шучу я, – он кривовато усмехнулся. – Хорошо. А теперь давай по делу.
– Простите, что?
– Репин, а ты глуп все-таки. Даже удивительно, как тебя взяли в твою газетенку.
Третьяченко встал и пошел к бару. Абсолютно твердой походкой. Алкогольного опьянения как и не бывало, хотя еще минуту назад я готов был поклясться, что он синий, как изолента.
– Ты что, всерьез решил, что я позвал тебя сюда, чтоб поплакаться в жилетку и о чем-то попросить?
Я уже и не знал, что подумать. Просто сидел и растерянно смотрел, как твердой рукой он налил себе еще стакан чиваса, совершенно спокойно выпил и, не поморщившись, с хрустом откусил большой кусок от лежавшего в вазе с фруктами яблока.
– Иди сюда, – он сделал приглашающий жест в сторону встроенного в стену сейфа. – Смотри.
Он достал из сейфа красивую кожаную папку и развернул передо мной. Разглядев первую же бумагу, лежавшую сверху, я обмер. Не веря глазам, я выхватил документы из рук Третьяченко и начал судорожно перелистывать один за другим. Фотографии, расшифровки телефонных прослушек, какие-то банковские счета – все смешалось у меня в глазах в одну сплошную массу. Распечатанная раскадровка слайдов, поэтапно и очень разборчиво отражающих прием и передачу огромных сумм наличных денег. Посольство и Госдеп США, российский теневой бизнес, российские спецслужбы; телефонные переговоры с участием лиц такого калибра, что у меня по хребту пробежали мурашки; кандидаты в президенты; все смешалось в этом околомайданном дурдоме Облонских. И даже снимки Пономаренко в интимной обстановке с каким-то толстым гомиком.
В общем, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы отчеливо понимать, что у меня в руках сейчас находится убойный компромат на всю верхушку СБУ.
Я с трудом оторвался от папки, поднял вопросительный взгляд на Третьяченко.
– Ну что, шакал ротационных машин? – Третьяченко хмуро улыбнулся. – Впечатляет?
Я судорожно сглотнул комок в горле и молча кивнул. Журналистам такое не показывают. Во всяком случае, без последствий. Я четко понимал, что, даже просто заглянув в эту папку, уже подвесил свою жизнь на тонкий волосок.
– Это ты еще видеозаписей не видел, – Третьяченко хохотнул. – Они там, в СБУ, думают, что они самые крутые. Попутали хуй с трамвайной ручкой. Решили, что могут безнаказанно наехать на без пяти минут генерала разведки... Впрочем, хватит лирики. Завтра все это пришлют тебе в почту, в цифровом виде. Что с этим делать, сам решишь. Думаю, что ты понимаешь, какие соображения на этот счет у меня самого. Я хочу, чтоб это было опубликовано. И это по-любому будет опубликовано.
