Эдуард Багиров - Идеалист
На стенах располагались живописные полотна. В живописи я особенно не разбираюсь, однако манера исполнения похожа на итальянское Возрождение. Интересно, это оригиналы? В глаза бросалось обилие в интерьере лепнины и завитушек: казалось, каждый предмет обстановки и декорума был облеплен ими сверху донизу – и кованая решетка потрескивающего «английского» камина, и рамы на картинах, и подлокотники массивных кожаных кресел. В одном из таких кресел и сидел мой злой гений, безо всякого спроса навязанный мне судьбой.
Это лицо я уже видел. Причем практически в упор. И совсем недавно. А точнее – на фотографиях и в видеоматериалах, присланных мне полковником. Третьяченко оказался моложавым, крепким парнем, лет сорока пяти на вид. Увидев меня, он широко улыбнулся и указал на кресло напротив.
Улыбаться, надо признать, он умеет превосходно. Спокойное обаяние уверенного в себе, небедного, привыкшего к власти мужчины. Неудивительно, что молоденькая девчонка из рабочего района купилась на такого гуся со всеми потрохами.
Несмотря на столь уверенное обаяние, от предложения рукопожатий Третьяченко дальновидно воздержался. Психолог, что сказать. Твердо знает – не пожму. А может, и сам не планировал.
– Ну, вот и встретились, – совершенно безо всякой агрессии проговорил он. – Располагайтесь, молодой человек. Может, коньячку?
– А вы не боитесь со мной наедине оставаться? – я мотнул головой в сторону закрывшейся за горничной двери.
– Даже не думай, – уголок рта его чуть презрительно дернулся вбок. – Я тебе не твои приятели-алкаши, а полковник разведки, хоть и в запасе. Дернешься – искалечу. И скажу, шо так и було.
Он снова обворожительно улыбнулся, но было совершенно ясно – не блефует. Искалечит. И глазом не моргнет.
– Я где-то читал, что у каждого человека есть свой демон, – продолжил он.
– Что, простите? – от неожиданности я вытаращил глаза.
– Да. Только никакого отношения к нечистой силе это не имеет. Знаешь, как в физике, частицы плюс и минус. Большинство людей друг с другом уживаются вполне сносно. Но встречаются и абсолютные э-мм... Вот как мы с тобой. Словно из ниоткуда... возникает какой-то левый хрен, который ломает привычный ход твоей жизни, а при этом ты понимаешь, что, как ни удивительно, не можешь ему противостоять. Причем, как правило, эта сволочь является твоей полной противоположностью. Жил вот себе великий поэт Пушкин, писал гениальные стихи. И вдруг, откуда ни возьмись, появился ничтожный жиголо Дантес...
Чертов извращенец какой-то, подумал я. Нашел время пургу гнать.
– А давайте перейдем к делу? – предложил я. – Мы, я думаю, встретились не для того, чтобы рассуждать о поэзии? К тому же мне не очень нравятся такого рода аллегории, я никакой не жиголо...
– Та мне насрать, шо тебе нравится, – взгляд магната мгновенно налился свинцом, в голосе вдруг звякнул сдерживаемый металл. – Ты веди себя ровнее, я все-таки не железный. Конечно же, поэзия в наших с тобой делах совершенно ни при чем. Но несколько лет назад ты своей идиотской заметкой прихлопнул мой российский бизнес. Врагов-то у меня валом, и не таких ничтожеств, как ты. Но никто из них не сумел нанести мне такого вреда. Хотя они для этого вовсю рвали задницу, а у тебя получилось само собой. Тогда, после той стройки, у меня возник закономерный вопрос: да что ж это за говно такое ко мне привязалось? Шо это за Репин сраный? Он кто? Пристукнуть его, да и дело с концом. И я стал выяснять, на кого ты работаешь.
– Ни на кого, – буркнул я. – Я просто написал статью.
– Отож, – кивнул Третьяченко. – Ты оказался просто бессмысленным дураком, вонючим журналюгой. Именно поэтому, – заключил он, – ты до сих пор жив.
Я нервно усмехнулся, смолчал. Что мне ему ответить? Он не врет.
– Вы, вроде, выпить предлагали? – сглотнул я комок в горле.
Черт с ним. Хуже не будет.
– Вон бар, стаканы там же, – кивком головы указал он направление. – Мне тоже налей виски, вон из той бутылки. Да, из этой, которая в бархатном чехле.
– Вы курите? – поинтересовался я. Мне очень хотелось закурить.
– Нет.
– А почему? – неожиданно вырвалось у меня.
– Потому что у меня много денег, – ответил он словно что-то само собой разумеющееся. – И мне хочется подольше их тратить. Впрочем, кури, здесь хорошая вентиляция. Пепельница рядом с баром.
– Тогда я просто плюнул и забыл о тебе, – продолжил он. – Я не думал, что ты когда-нибудь снова попадешься мне на глаза. Но потом мне в деталях рассказали про ваши приключения с Марией.
Стакан с виски застыл у меня в руке. Я похолодел. По хребту побежали мурашки, а на лбу выступил пот.
– Что, ссышь? – Третьяченко довольно ухмыльнулся, наслаждаясь произведенным и, очевидно, ожидаемым эффектом. – В кресло мне только не напруди, оно денег стоит.
Не уверен, что сейчас испугался. Скорее, это эффект неожиданности, помноженный на страх за Машу. Но лицо мое все равно горело стыдом. Чертов Третьяченко издевался надо мной, как хотел, хамил, ерничал, а я? Я ничего не мог поделать. В этом случае правда была на его стороне. Эх, Маша, Маша. Сколько я уже из-за тебя натерпелся, любовь моя.
– Скрывать не стану, когда тебя избили в гостинице, я сначала даже позлорадствовал...
– Я думал, что это ваши проделки.
– Вот еще, – презрительно скривился Третьяченко. – Не мой масштаб.
– Да кто вас знает? Может, в состоянии аффекта. Все-таки я ваш враг, и измены тут еще...
– Да попустись, какой из тебя враг? Какие, блядь, измены, господи? К моей жене у меня требования совершенно другие, и ты, ничтожный нищий задрот, даже не представляешь, насколько четко она их исполняет... исполняла, – поправился Третьяченко и поморщился, будто у него заболел зуб. – Тьфу. Аффект, эмоции, вся эта лабуда... По логике, узнав о вас с Машкой, я, конечно, должен был оторвать тебе яйца. Но зачем? Смысл-то какой? Ты мне не соперник. Так, обычный хуй резиновый.
– Позвольте! Это уж совсем ни в...
– Заткни жало, – рявкнул он. – И слушай сюда. Да ты просто служил самотыком моей жене. Она-то многое может себе позволить, потому что она моя жена, а я вот с фаллопротезами как-то не воюю. Я не настолько эмоционален. Эмоции – это для быдла, то есть для тебя. Машка-то все равно никуда от меня не денется.
– Не стану с вами спорить, – сквозь зубы процедил я, – но...
– Вот тебе и но. Ты посмотри на себя! Ты хто такой? Но давай не будем углубляться, нервы и так на пределе от катавасии всей этой. Я, как тебе уже известно, занимаюсь политикой.
– Да, наслышан.
– Большой, заметь, – он поднял указательный палец. – Большой политикой. У меня президент выбирается! Бабло на кону несусветное стоит! У меня здесь враг на враге сидит и врагом погоняет! И стал бы я так по-идиотски подставляться из-за какого-то комара, которого и так могу в любой момент прихлопнуть?
– Артемий Андреевич, – я решительно отставил стакан и загасил сигарету. – Не надо, пожалуйста, перегибать палку. Если вы думаете, что я вас боюсь, то нет, не боюсь. Иначе еще вчера уехал бы в Москву. Зачем вы постоянно оскорбляете меня и третируете? Что вам за удовольствие? Вы для этого меня пригласили? Давайте тогда лучше закончим нашу беседу, в таком ключе я ее вести отказываюсь.
Магнат не без любопытства посмотрел на меня. Злобная пелена в его глазах растаяла, и взгляд снова сделался ироничным и уверенным.
– Ладно, извини. Постарайся понять меня: я, мягко выражаясь, не испытываю к тебе дружеских чувств. Если бы не пропала Маша, этого разговора вообще бы никогда не состоялось. От тебя сейчас зависит судьба моей жены, и я просто вынужден... В общем, пойми – мне нет нужды лупить тебя в гостинице, это смехотворно. Мы сейчас разбираемся, кому это выгодно. Возможно, это какие-то хитрые козни этого грязного пидора Пономаренко. Ты ведь знаешь, что мы с ним враги?
– Слышал, – кивнул я. – Но без подробностей.
– Подробности самые обычные: когда меня нагнули в Москве, он, пользуясь своей структурой, пытался отжать у меня часть местного бизнеса. И у него это почти получилось. Но я вовремя оправился и нажал на нужные рычаги. Разумеется, этот дырявый обломался. Ну, и были еще всякого рода действия с обеих сторон. А недавно я перекрыл ему выход на первое лицо, и он не получил генерала, хотя рвал перед Майданом жопу именно в надежде на следующее звание. Так что он трупом ляжет, но не упустит возможности мне нагадить. Кстати, это его люди подбросили мне материалы про тебя и Машу, – Третьяченко скрипнул зубами.
– Вот козел. А мне говорил...
– Да ты-то для него кто? Что для него можешь значить ты, да хоть миллион таких, как ты? Ты, повторяю, просто муха, которая, благодаря своим мелким размерам, чудом проскочила между двумя жерновами. То есть, – поправился он, – пока проскакивает. Везунчик ты, журналист Репин.
Я молчал. Со своей точки зрения Третьяченко кругом прав. Во всей этой большой заварухе я не более, чем винтик. Даже меньше: винтик-то хотя бы несет какую-то конструктивную функцию, а я? Получается, что я болтаюсь под ногами у делового человека, да еще из-за меня ему наставили рога. Это с одной стороны. С другой – Третьяченко преступник. Самый настоящий, по вине которого на стройках гибнут люди, которых потом вышвыривают на помойку, как собак.
