Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Ну, пошли, – сказал Саша, и тихо Пете. – Пошли, вставай.
Петя оторвал забубенную башку от тарелки, посмотрел на Наташ и, развращенный богатым выбором, промычал.
– Не-е-е! С этими? Да ты что!
Наташи сразу внезапно заплакали.
– Тихо! – прикрикнул на них сердобольный Шурец и яростно зашептал Пете, – Да пожалей ты девчонок, мудак, все равно же с ними ничего не будем. Так хоть посмеемся. А трахаться пойдешь с кем-нибудь еще!
Насчет «посмеемся» Пете понравилось, к этому он был готов всегда – с кем угодно, над кем угодно и над чем хотите.
– Ла-адно, ла-ан… – устало простонал пресыщенный бонвиван Петя, – пошли.
Он барственно потрепал девочек за впалые щечки и, тая от собственной щедрости, вяло промолвил:
– Ну что, писюхи, пошли, так и быть. – И, увидев два лица, озаренных светом надежды на свое никчемное счастье, добавил для профилактики, чтобы им жизнь совсем уж медом не казалась: – только смотрите там у меня! Чтобы все было, как я скажу, а то…
– Да-да-да, – мелко залепетали и закивали девчонки, и четверка совершенно разных людей, соединенных смешливой судьбой в один сюжет, отправилась в свой инфернальный путь к Петиной каюте.
Ребята шли чуть сзади, Наташи, крутя угловатыми тазиками, семенили впереди. Они о чем-то шептались, а Петя в полутора метрах сзади, глядя на их фигуры, все пытался вызвать в себе хоть тень желания, отыскать в себе хотя бы вялые признаки похоти и все никак не находил. В самом деле трудно, обладая среднестатистическим вкусом, как у Пети (то есть, мы имеем в виду, что Петя любил, чтобы грудь все же была. Пусть небольшая, но решительно неприемлемо, чтобы ее вообще не было. И переход должен быть из талии в попку, этакий, знаете, изгиб должен быть, а когда изгиба нет никакого, а есть только прямая линия, то трудно, понимаете?) – трудно было возбудиться. «Ничего, – устало размышлял наш сексуальный гурман, – разденутся и тогда, может, само пойдет».
А о чем таком, о девичьем, шептались Наташи? О, если бы Петя мог это услышать, то все пути к вялой даже эрекции были бы для него отрезаны.
– Я не хочу, не хочу, не хочу… – твердила одна.
– А кто тя спрашивает? – горячо возражала другая. – Выхода-то другого нету, правильно? Правильно, я тя спрашиваю?
– Бли-ин! С этим толстым козлом!
– Ну, с козлом. Зато потом будет Сeмкин. И все будет по кайфу…
– А как, как? Я на него смотреть не могу! Козел! К тому же еврей!…
– Дура! Что тебе евреи-то плохого сделали?
– Противные они, – жаловалась юная антисемитка.
– Че-о-о? Противные? А Копперфильд твой обожаемый?
– Он… да? Ты врешь, врешь!
– Ага, вру, ты прэссу почитай, а то ведь ты только видак смотришь, да и то по гостям, – убеждала продвинутая подруга. – Так что нормально! Сделаешь, а завтра будешь с Сeмкиным, и все будет клево.
– А ты?
– И я че-ньдь сделаю и буду с Буфетовым.
– А че, че-нибудь? Че делать-то надо?
– А я знаю?… Ну, раздеться надо… Это точно.
– А дальше?
– Да че ты достаешь-то меня? Я че, больше твоего знаю? Ну разделась, легла, зажмурилась и все.
– Как все? А дальше?…
– А дальше разберешься по ходу. Этот козел, наверно, лучше нас знает-то, что делать.
Из всего сказанного лестным для Пети было лишь то, что его потенциальные возможности подразумевались сами собой. А что он из всех девушек предпочитает как раз вот таких, как они, кузнечиков, – у них даже сомнения не было… Главной проблемой для девочек было – преодолеть отвращение к экзаменатору, сделать так, чтобы он этого отвращения не заметил, а наоборот – чтобы он думал, что он им не противен, а очень даже симпатичен. И тогда он их одобрит и даст пропуск в сказку.
«Какова, однако, «эволюция»! – позволяет себе автор горький вскрик в никуда из своего идеалистического подполья. – Какая жалкая пародия на «Золушку»! Какой путь мы прошли от принца до Сeмкина, от Золушки до Наташи, от сказки до анекдота!» Впрочем, что за жалкое хныканье автора на груди истории, бессмысленный плач в жилетку прогресса! Все своим чередом, пройдет и это. Однако останется не всегда справедливая реальность: кому-то принц, кому-то Сeмкин, а кому-то – совсем никого.
Подошли к Петиной каюте.
– Ну, вперед, – подбодрил девочек Саша.
Вошли, осмотрелись, переглянулись Наташи и попросили молодых людей подождать несколько минут за дверью. Вторая Наташа (та, которая не претендовала на Сeмкина) вышла довольно быстро и, волнуясь, как ассистент хирурга, впервые присутствующий на операции, сказала Пете:
– Ну, идите. Она ждет.
Так обычно говорят идущие на важное дело: «Ну, с Богом!» Хотя в большинстве случаев, а уж в этом в особенности – Бог совершенно ни при чем. Петя вошел. И… вышел уже через 2 минуты, – у Саши сигарета догореть не успела. Он буквально давился смехом.
– Что с тобой? – вытаращился на него Шурец.
– А ты зайди, сам посмотри, – фальцетом пропищал экзаменатор. – Ой, не могу. Ой, Господи. Пойди, пойди, – и опять аж согнулся в приступе неожиданного для Саши веселья.
2-я Наташа забеспокоилась, ибо результат мог бы быть каким угодно, пусть неудачей, пусть полным крахом, но такой реакции Петра она и предположить не могла.
– А что такое, что? – попыталась спросить она, но Петя глянул на нее, и его разобрало еще больше, он пополз вдоль стены по коридору, утирая слезы и подвывая.
– Нет! Так не бывает, ой, не могу!…
А Саша, сгорая, что называется, от любопытства, вошел в каюту и прикрыл дверь за собой. Ничего особенного он не увидел. На кровати лежала совершенно голая, костлявая девочка синеватого цвета, намертво сдвинув ноги, прикрывая руками, нет, даже не прикрывая, а судорожно вцепившись в место пониже живота, дрожа, как жертвенная лань, и крепко зажмурившись. По этой причине она даже не поняла, что это вошел вовсе не Петя. Выбивая зубами, как кастаньетами, свое прощальное «фламенко», – а прощальное потому, что она уже чувствовала – экзамен провален – она пролепетала сквозь стук зубов:
– Петя, только пожалуйста, пожалуйста, осторожно, не делай мне больно!
Саша молча положил свою руку на ее руки, сомкнутые в невскрываемый замок над тем местом, что представляло с ее точки зрения единственную ценность, которую она могла бы предложить миру.
– Не на-адо, – шепотом прокричала Наташа, и из закрытых глаз ее потекли слезы. – Сюда нельзя, нельзя, ну, пожалуйста.
Шурец смущенно и сострадательно хмыкнул и убрал руку.
– И сюда нельзя, – Наташа одной рукой показала на свой рот, продолжая второй защищать бастионы своей невинности. И дальше, торопливо: – Вот только сюда нельзя и сюда нельзя, – она опять показала куда, будто это было кому-то неясно, – а в остальном делайте со мной, что хотите.
– Так это ж выходит – никуда нельзя. И что же остается? – сочувственно промолвил Шурец, раскрывая свое временное инкогнито.
Наташа, услышав не тот голос, приоткрыла глаза на миллиметр и увидела не Петю, а Сашу, которому, в отличие от Пети, все это было почему-то не смешно.
Наташа резко поднялась и зачем-то скрестила руки на груди, которую закрывать было вовсе не обязательно.
– А ты, а вы… почему? Вы зачем здесь?
– А меня Петя вместо себя прислал. Я тоже могу дать тебе пропуск.
– Правда? А вы дадите? Хотя… Я ведь ничего не сделала. Я… Я боюсь… – и она снова собралась заплакать.
– Да ладно, – с болью за обнищавшие девичьи идеалы промолвил поэт, – если тебе так хочется получить пропуск к Сeмкину, ты его получишь. Тем более, что ты сегодня столько старалась для этого.
– Не, точно? Да? Без фуфла? – Наташа снова возвращалась от истинной себя в реальный мир молодежного обезьянника. – Без фуфла?
– В натуре. Не сомневайся, – скорбно усмехнувшись, ответил Саша. – Одевайся, замерзла уже. Я попрошу Петю выписать тебе пропуск в твой Рай. Просто так. На халяву.
– А зачем вы это делаете? – подумав, спросила Наташа.
– Наверное, чтобы ты хоть однажды почувствовала, что не все люди скоты.
– Ну, улет! – отреагировала Наташа.
Он вышел.
– Пошли, – сказал он Пете, который уже успокоился к этому времени.
– Ну как? – спросил Петя, – отпад, да?
– Еще какой, – сказал Шурец, – полный отпад и еще прикол…
– Во-во, точно, прикол. На что она рассчитывала, лягушка: «Туда нельзя, сюда нельзя», – стуча зубами, он передразнил Наташу. – А куда можно-то? Ну облом! Время столько потеряли.
– Да брось ты! – сказал Шурец. – Ты там уже от баб устал, а здесь развеялся, посмеялся, все-таки польза.
– Вообще, да, – недолго поразмыслив, согласился Петя. – Пошли?
– Пошли.
И они пошли обратно на палубу, оставив двух Наташ, одна из которых пожертвовала личным счастьем ради подруги, – в радостной иллюзии победы, добытой нелегкими усилиями и преодолением себя. Наташи еще не знали, что затянувшаяся шутка ничем не кончится, что шоу-группа утром улетит в Москву и пропуск окажется простой фальшивкой.
