Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка
– А чтобы получилась картина. Из собственных мозгов. «Думы о любимой». Хочешь?
Я не знал, как отнестись к этому «умри, но не дай поцелуя без любви», будто всплывшему из девичьих тетрадок моего детства – мы выкрадывали их из тумбочек второго отряда, потом, таясь от вожатых, лезли через забор лагеря, бежали в овраг и там, вдоволь насмеявшись над зачитываемыми вслух страницами, сжигали девчоночий вздор на костре.
Рыдала она минут пять. Я переставил плетеное кресло поближе к ней. Обнял, закрывая от остановившейся возле нас группы туристов. Футболка на груди, куда уткнулась Ли Мэй, потемнела от влаги.
– Ну, все? – погладил ее по голове. – Перестала? Будем жить вечно?
Послушно кивнула.
– Повтори: «Мы будем жить вечно!» – приказал ей учительским тоном.
– Мы будем жить вечно! И я вечно буду верна тебе.
Как умудренный лаоши, я не стал возражать.
– Ну, так что за подарок? – мягко напомнил, подвигая ей недопитую чашку.
Она очнулась, оживилась и, еще хлюпая носом, поведала мне о том, что я ношу лишь футболки, ни разу она не видела меня в рубашке. Поэтому решила взяться за мой гардероб.
– Ты даже на урок не надеваешь, да?
– Господи… Нет. По двум причинам: у меня нет рубашек, и я не люблю их.
– Ты не понимаешь. Это очень стильно. Есть много модных рубашек, тебе пойдет.
– Пустая трата времени, – отрезал я.
– Почему?
Я согнул руку в локте. Оттянул рукав футболки.
– Видела уже, – взглянув на вздувшийся бицепс, сказала Ли Мэй.
– Bay! – раздалось с соседнего столика.
Две бальзаковского возраста лаовайки в темных очках изобразили едва слышные аплодисменты.
Ли Мэй метнула в них ревнивый взгляд, опустила мою руку. Демонстративно обняла меня и поцеловала в шею.
– Bay!
Лаовайки снова захлопали, на этот раз погромче.
Похоже, обе дамы были слега навеселе.
Покивав и помахав им, сказал Ли Мэй:
– Не шьют на таких, как я, рубашки. Тем более – модные.
Я рассказал Ли Мэй, как смирилось с моим видом начальство – на юбилее университета я единственный был в «casual». Президент университета немного изменился в лице, когда телевизионщики вдруг решили завалиться ко мне на урок, с камерой и микрофоном. Я сидел на столе, в джинсах и футболке, общался со студентами.
Но все обошлось. Ребятам с телевидения даже понравилось, и они пригласили меня на ток-шоу преподавателей иностранного языка.
– Тебя показывали по телевидению? – поразилась Ли Мэй.
– Нуда. По местному, правда, по шанхайскому. Если я тебе скажу, что еще и в газете обо мне писали – ты что, со стула упадешь?
– А в газете-то, каким образом?
– Да очень просто. У них была серия репортажей про иностранцев. А у завкафедрой нашей есть подруга, русский язык учила раньше. Сейчас как раз в газете работает, «Вечерний Шанхай», кажется. Ну и свела нас вместе. Пообщались, чаю попили. Она все расспрашивала, что мне особо не нравится в Шанхае.
– Дай угадаю… Что плюют на улицах?
Я улыбнулся:
– Вот видишь… Это плохо – я становлюсь для тебя предсказуемым.
Она энергично замотала головой:
– Нет, нет! Просто я тебя хорошо знаю! Это же здорово, разве нет?..
Девочка моя, я сам себя совершенно не знаю… И хуже всего – боюсь узнать. Мне часто снится берег реки. Я стою по колено в воде, увязая босыми ступнями в иле, и разглядываю темную воду. Там – жутковатый омут. Мне хочется узнать, насколько он глубок и опасен, я вытягиваю ноги из ила и делаю шаг…
И всегда просыпаюсь от страха. Но об этом я никому не рассказываю. Даже Ли Мэй.
– На самом деле, я тоже хочу тебе подарок сделать, – я с загадочным видом полез в карман.
Достал бархатистую коробочку.
Ли Мэй поставила чашку на стол и замерла.
Только тут я сообразил, что именно она могла подумать.
Поспешно сказал:
– Это не кольцо.
Облегченно вздохнула. Тут же пояснила:
– Я просто рада, что не сейчас. То есть… ты сам решишь, когда… Вернее, надо ли вообще… Просто сейчас ведь совсем рано… И я не знаю, как… И родители… Учеба… Я же студентка еще…
Окончательно запуталась. Умолкла. Покраснела.
– У нас, у русских, вообще-то не дарят колец, как в американском кино, – неуверенно сказал я. – Только на свадьбе надевают, обручальные.
– Ты своей жене дарил? – моментально вспыхнула любопытством.
Ну, уж нет. Инке нечего делать тут, за столиком во Французском квартале. Даже мысленно.
– Причем тут она… Возьми, открой!
Я кивнул на коробочку и подвинул поближе к ней.
Она осторожно, словно черепашку за панцирь, взяла. Повозилась с замочком. Распахнула крышку и забавно округлила рот и глаза.
– Серьги?! – Да.
– Но ведь у меня нет в ушах дырок. Я не смогу…
– Это то, что мы сделаем. Прямо сейчас поедем, тут недалеко. Быстро, и главное, совсем не больно, – заверил ее.
На всякий случай.
– Мой знак!
Она продолжала разглядывать пару крошечных золотых львов.
Я с важным видом кивнул.
– Спасибо… – Она явно была растеряна. – Но я не могу… Я не боли боюсь… Просто прокалывать уши – очень вредно. Там ведь много важных точек… Ты знаешь, наша традиционная медицина счита…
– Стоп, стоп! – выставил я ладони. – Миллионы, сотни миллионов людей живут с проколотыми ушами и знать не хотят о вашей традиционной медицине.
Пожала плечами:
– Не все люди умны.
Я вдруг разозлился.
– Ну да. Все лаовай дураки, а китайцы – кладезь мудрости.
Все еще держа коробочку в руках, поглядела на меня внимательно и серьезно.
– Прости, – смягчился я и погладил ее по руке. – Да черт с ними… Это всего лишь кусочки металла, они не стоят даже разговора. Давай выбросим, и всего делов. Вон и урна рядом…
Отдернула руку. Я подумал, из-за обиды.
Но она захлопнула коробочку и прижала к груди.
– Ты что!.. Я не отдам.
Я смирился.
– Ладно. Тогда сестре подари.
– Вот еще… Во-первых, она тоже серьги не носит. А во-вторых – это мой подарок.
Как и следовало от меня ожидать – дурацкий и бесполезный, подумал я, но вслух сказал другое:
– И тем не менее… Допивай кофе и поедем. Я вчера договорился с мастером, у нас время назначено. Не пропадать же…
– Ты что – себе хочешь уши проколоть? – обомлела она.
– Да. Отобрать у тебя подарок и носить самому.
Быстро спрятала серьги в сумочку.
– Ты была когда-нибудь в тату-салоне? – спросил ее, расплачиваясь с тихим и вышколенным официантом.
– Нет. Там опасно. И девушке нечего делать в таком месте.
– Папа говорил? – подмигнул я.
– Мама.
– Пришло время ослушаться, – заговорщицки произнес я. – Поехали.
– Я ничего там делать не буду!
Запаниковала, сжав в руках сумку.
– Посидишь со мной рядом.
– А что ты собрался…
– Твое имя. На руке…
Я уже тянул ее из-за стола, поглядывая на часы.
– Ты – чокнутый! – убежденно сказала она.
Салон ютился на небольшой улице неподалеку от Народной площади. Если бы не черная витрина с золотым драконом и десятком выцветших фотографий спин, животов и конечностей с рисунками – ничем бы не отличался от зажавших его по бокам парикмахерских.
Внутри был крохотный зал с парой раковин, низким столиком с каталогами, пожилым облезлым диван из кожзаменителя и парой табуреток. За полузадернутой шторкой – топчан и нечто вроде зубоврачебного аппарата. Тату-мастер, молодой неулыбчивый парень с разрисованными руками, выслушал мою идею – Ли Мэй переводила – скептически. С Ли Мэй он общался на шанхайхуа, я почти не понимал их.
Парень курил вонючую сигаретку и качал головой.
– В общем, он говорит… – замялась Ли Мэй. – Ну, он сказал, не нужно так делать.
– Почему?
– Сказал, что обязан предупредить – девять из десяти потом возвращаются, просят изменить или убрать.
– После расставания? – усмехнулся я.
– Да, именно. Хотя все уверены, что это на всю жизнь.
– Видишь ли, Цветок, что-то должно оставаться на всю жизнь – или сами люди, или память о них.
– Но часто люди не хотят, чтобы память оставалась.
Это верно, подумал я. Это знакомо мне, как никому другому.
– И еще он говорит… Только ты не обижайся на него…
– Что лаоваев он не обслуживает? – предположил я.
– Перестань. Он говорит, что тебе не подходят выбранные иероглифы. Это будет… по-девчоночьи как-то.
Я задумался.
– Но мне хочется, чтобы у меня было твое имя. Есть что-нибудь звучащее как «мэй», но чтобы было «не по-девчоночьи»?
Ли Мэй забавно постучала себя пальцем по носу. Я уже был в курсе: это у нее признак работы мысли.
– Нет, это тебе не подойдет… Есть «красота»-мэй, есть «сестренка»-мэй[10]…
– Сестренка… вот и отлично! Ты же младше меня. Я буду следить за тобой, как Старший Брат!
Вряд ли она читала книгу Оруэлла, но вариант родства был отвергнут с негодованием. По ее словам, пессимистичное мэй-«нет» никуда не годилось, а мэй-«уголь» не понравился и мне самому.
