Тайный знак - Жукова Алёна
Татьяна накинула на плечи каракулевую шубку и, взяв Настю под руку, потянула к служебному выходу. На улице возле подъезда стояла новенькая «Победа». Рядом топтались Михаил и Константин.
– Ну что, мальчики, не соскучились? Давайте в Елисеевский заедем и домой. Гости раньше одиннадцати не соберутся. У всех спектакли, съемки, концерты.
В Елисеевском гастрономе компания еле поспевала за Татьяной. Она взвешивала здесь, просила нарезать там, требовала показать и достать оттуда. Вихрем пронеслась через хлебный и винный отделы, и вот наконец, нагруженные покупками, они подъехали к дому на Котельнической набережной.
Настя считала свой дом в Щукино верхом совершенства, но дом на Котельнической показался ей дворцом: зеркала в подъезде, лампионы, лифт, облицованный панелями красного дерева. Но более всего поразил Настю наборный паркет в Таниной квартире: несколько пород дерева были подобраны так, что создавалось впечатление восточного ковра с лилиями.
– Господи, Таня, роскошь какая!
– Да, Настёна, особенно после клуба нашего барачного. Я на кухню, а вы тут отдыхайте.
– Я тебе помогу.
– Ни в коем случае! Сейчас мои помощники приедут, повар и официантка.
Настя отодвинула лиловую плюшевую штору на окне в гостиной. Внизу, вся в огнях, лежала Москва. Аж дух захватило от такой красоты. Обернулась и заметила, что на лакированных цветах паркета также заиграли теплые огоньки.
– Скажите, Костя, а вот паркет такой красивый, это кто делал? – обратилась она к Таниному ухажеру.
– Это мастера на Урале. Я туда по делам часто езжу. Вот один раз они мне такой подарок преподнесли. Пришлось и мастера с Урала сюда привезти, всю эту красоту собирать. Вот смотрите: розовый цвет – это груша, а здесь кедр, ольха, сосна, береза карельская.
Михаил с интересом прислушался и вспомнил, что в их усадьбе под Николаевом был очень похожий паркет. Вряд ли, конечно, делал тот же мастер, но, возможно, его ученик. Важно другое – в мясорубке революций и войн все-таки уцелела красота. Уж как старались пролетарии разрушить старый мир и на его обломках построить новый, уродливо-справедливый, но, уничтожив классовое неравенство, породили кастовость. Свергли царей, но утвердили абсолютную власть тирана. Боролись с религиозным культом – и заменили его культом личности. Со смертью Сталина все должно измениться, без такой надежды просто невозможно жить.
Михаил наблюдал за женой и Татьяной – теперь они суетились возле праздничного стола – и думал, что эти женщины, с их тонкими запястьями, алебастровыми шеями, узкими плечами и рюмочными талиями, тоже красота, которая сохранилась вопреки всему. Он налил шампанского и выпил за них, никому не сказав ни слова.
Скоро дом загудел как улей. Легендарная балерина, соседка по лестничной клетке, впорхнула на кухню за щепоткой гвоздики, оставив за собой шлейф дивного корично-яблочного аромата яблок. Из приоткрытой двери ее квартиры, как из театральной кулисы, доносились оперные арии, звуки рояля и аплодисменты. Очередной звонок, и в Танину квартиру зашла самая красивая «свинарка» отечественного кинематографа со своим несимпатичным, как показалось Насте, мужем-режиссером. Места в шкафу для шуб уже не хватало, гостья стояла в растерянности, не зная, куда пристроить свое норковое манто. Мужа сразу увели в сторону, и о жене он забыл напрочь. Настя бросилась к актрисе, предложив помощь. Ослепительно, но как-то искусственно улыбнувшись, та протянула ей влажную меховую шкурку, сладко пахнувшую духами. Насте пришло в голову, что у актрис, как у кошек, есть много жизней и в какой из них они более счастливы – неизвестно. В ненастоящих, экранных, эти женщины бессмертны и всеми любимы, а в обычной жизни их предают и бросают. Она вспомнила о Таниной влюбленности, и в сердце кольнула тревога, но Настя отогнала от себя плохие мысли. Пора было идти к столу, там уже кто-то громко произносил тост за Новый год.
Снег, летящий за окном, быстро таял. Никто в шумной компании не видел, как по циферблату часов на Спасской башне Кремля медленно стекают струйки талой воды. До весны было еще далеко, но пришел 1956 год, а с ним – долгожданная оттепель.
Глава седьмая
Они так и продолжали дружить вчетвером: Татьяна, Котя, Михаил и Анастасия. Вместе ездили на дачу в Катуар, жили там подолгу, если позволяла работа. Вместе ходили на выставки, вместе отдыхали на море. У Тани был плотный график съемок, а Котя все чаще уезжал по делам на Урал. Хрущевская оттепель постепенно ушла, будто и не было ее, но все же, как и положено после дружной весны, проклюнулись росточки новой, более свободной и радостной жизни. Жизнь эта заявила о себе неудержимым, ярким, непричесанным искусством. Оно не прославляло, не помогало строить светлое будущее – оно само было этим будущим. Партийные «бульдозеры» пытались сровнять с землей творчество абстракционистов, скульпторов и поэтов, но закатать подчистую уже не удавалось. Даже наступившие «заморозки» не смогли уничтожить новую поросль. Она оказалась живучей и гибкой, разбегающейся в разные стороны и уже совершенно непригодной для укрепления фундамента социализма. Цемент общественного строя осыпался, как песок, самиздат кувалдой выбивал опорные балки идеологии, кухни гудели, психушки пополнялись инакомыслящими.
При этом вечный рулевой страны – страх – никуда не делся, хотя кустистые брови нового кормчего никого не пугали. Страна все больше погружалась в летаргический сон, однако семье Михаила и Насти было не до сна: их единственный сын Мишка все больше отдалялся от них, превращаясь в алкоголика. Формально он учился в автодорожном институте, но уже несколько раз заваливал сессию и был на грани отчисления. Михаил-старший много раз пытался поговорить с сыном, но после прочистки мозгов Миша исчезал, не предупреждая родителей, куда и надолго ли. Настя не находила себе места. Не могла понять, откуда в сыне столько жестокости и столько равнодушия. Страдали все. Серафима сдавала на глазах и все чаще присаживалась «на минуточку», хватаясь за сердце. Она уже не жила с ними, а просто ежедневно приходила помогать по хозяйству.
Как-то раз Насте понадобилось расплатиться за доставку спецзаказа из магазина, но денег в столе не оказалось. Вчера у мужа была зарплата, и он обычно клал в ящик стола пару сотен на неотложные нужды. Она зашла в его кабинет:
– Мишенька, ты, наверное, забыл из портмоне деньги выложить. Мне расплатиться надо, заказ привезли.
– Настя, как же это? Я вчера положил в стол двести рублей, поищи лучше, может, среди твоих квитанций потерялись?
Но денег в столе не было. В доме завелся вор, и все знали, как его зовут.
Утром Михаил растолкал сына:
– Миша, тебе в институт не пора?
– Пап, у нас сегодня две пары, с часу только, дай поспать, я поздно лег.
– Мне срочно нужно с тобой поговорить.
– Пап, ну, поговорим после, будь человеком, спать хочу.
– Миша, у нас из письменного стола пропали деньги, большая часть моей зарплаты. Ты взял?
– Я? Нет, ты что! – Он наконец оторвался от подушки и сел, свесив ноги с кровати. – Я не брал. Ты Серафиму спроси.
– Миша, Серафима болеет и третий день не приходит. И так уже не захотела жить с нами, не догадываешься – почему?
– Пап, ну ты как маленький прямо! Днем никого дома нет, а ключ у Серафимы свой собственный. Пришла, взяла и ушла, будто и не было ее. Она и раньше брала. У меня из кармана деньги пропадали. Я просто говорить не хотел.
– Миша, Серафима человек набожный, для нее это грех великий.
– Но ведь пропали деньги. Неужели ты думаешь, уважаемый Михаил Александрович, что я, твой единственный сын, не попросил бы у тебя денег в случае крайней нужды?
– Миша, прошу тебя ничего не говорить матери. И больше так не делай. Я знаю, что это ты, больше некому. Я сам буду тебе давать деньги каждый месяц. Скажи, сколько? Кстати, почему ты не получаешь стипендию?
