Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Давайте я вам хоть булочки в микроволновке разогрею, – предложила она, увидев скромную трапезу Азарцева.
– Ну, разогрей… – Азарцев очнулся. После смерти матери он уже отвык, чтобы кто-то заботился о нем. Да и при жизни родителей он практически с первого курса жил один. Родители весь год жили здесь, «на генеральской даче», а он весело проводил время на Юго-Западе, в оставленной ему небольшой двухкомнатной квартирке. К тому же вскоре он познакомился с Юлей, которая терпеть не могла его мать. Потом, на пятом или шестом году их официальной совместной жизни, когда уже встал на ноги, он купил новую квартиру, которую после развода оставил Юле и дочери, а сам опять вернулся туда, откуда вышел, на Юго-Запад. Честно говоря, Азарцеву даже нравилась теперешняя неприкаянность и то, что он никому не был обязан. В быту он был неприхотлив, довольствовался самой обыкновенной одеждой и пищей, со своим немудреным хозяйством давно привык управляться сам, хотя и не любил ни прибираться, ни готовить. Но зато он ненавидел Юлины возгласы, что он необыкновенный лентяй, что ему лень вымыть посуду, пропылесосить ковры и даже почистить ботинки. Это, кстати, было неправдой. Он следил за ботинками, но чистил их действительно не каждый день, а по мере необходимости.
С Тиной, пока они жили вместе, было все по-другому. Она никогда не заставляла его заниматься хозяйством, а если он все-таки что-то делал, то благодарила и заглядывала ему в глаза, будто побитая собака. Иногда она вела себя странно: вдруг с утроенной силой начинала заботиться о нем, говоря, что чувствует себя виноватой, что мало уделяла внимания своему бывшему мужу. Он этого вообще не понимал. Он-то, Азарцев, причем? То, наоборот, не делала по дому вообще ничего. Сидела целыми днями без дела, рассматривая какие-то книжки. Говорила, что не хочет привязывать его к себе, уверяла, что он все еще любит Юлию, и гнала его прочь, или исчезала сама на целые недели, пока он не отлавливал ее где-нибудь в метро, где она иногда все еще продавала газеты. Тина наотрез отказывалась ночевать в его квартире на Юго-Западе, хотя там было все-таки просторнее, чем в ее собственной однокомнатной конуре, да и добираться до работы оттуда было удобнее.
– Нет, нет, – говорила она. – Не настаивай! Я плохо чувствую себя там, где ты до меня жил с женой.
– Да с тех далеких времен здесь уже ничего не осталось! – Он пробовал ее переубедить.
– Все равно! Мне там очень плохо! Особенно, когда я остаюсь в квартире одна. Кажется, что меня из нее кто-то прямо выталкивает! Там даже стены враждебны, они ругаются!
Или ни с того ни с сего Тина начинала уверять его, что им необходимо пожить раздельно, чтобы убедиться, что они действительно не могут жить друг без друга.
– Я ведь вижу, что тебе не нравится у меня, что ты хочешь жить как прежде, один. Так живи. Нам обоим будет легче.
– Ну, что ты выдумываешь, – успокаивал ее Азарцев, но часто, когда он возвращался с работы к ней, колеса его машины сами собой поворачивали в другую сторону. Ему тогда приходилось разворачиваться и ехать назад. – Слушай, – однажды не выдержал он. – Мы живем с тобой только полгода, а ты уже вся исстрадалась. Как же ты с мужем-то прожила семнадцать лет?
Тина тогда резко обернулась. Он отчетливо помнил, как исказилось горечью ее лицо.
– С мужем я не страдала, – ответила она. – Я его не любила и не страдала из-за него. Я жила вместе с ним, ходила по магазинам, готовила еду, но была сама по себе и не думала о нем.
– А о ком ты думала?
Она положила на плиту тряпку, которую зачем-то держала в руке.
– О сыне. О работе. О Барашкове. А последний месяц – о тебе. И видит бог, мне тогда жилось почему-то легче. – Она вышла из кухни и легла, делая вид, что листает какой-то журнал из тех, которые у нее оставались непроданными. Он еще посидел за столом, допивая чай, потом пошел к ней, присел на край постели.
– Ну вот, приехали. – Он поцеловал ее в щеку. Щека была соленая. – Я люблю тебя, ты – меня. Отчего же нам вместе хуже, чем с теми, которых мы вовсе не любили?
– Оттого и хуже, – отозвалась она, – что тех мы не мучили. Ни подозрениями, ни ревностью, ни дурными снами.
– Послушай, – сделал еще одну попытку Азарцев. – Это у тебя дурное настроение. Ты должна работать врачом. Подумай только, столько лет отдать больнице, больным – и разом перечеркнуть целую жизнь! Конечно, можно с ума сойти!
– Я не сошла с ума! – холодно ответила Тина. – Я больше не могу работать врачом.
– А ты попробуй! Дай мне слово, что завтра поедешь со мной в нашу клинику. Будешь работать у меня и выбросишь, к черту, все свои газеты-журналы! Вспомни, там в холле тебя ждет не только работа, но и прекрасный рояль. Ты уже сто лет не пела. В первую же неделю устроим концерт, договорились?
– Я и с мужем тоже не пела, – ответила она. – В клетках не поют. Мне не привыкать.
Будто ударили его тогда эти слова. Чем он виноват перед ней? Почему женщины так жестоки? И вот тогда ему в первый раз показалось, что кожа ее пахнет вовсе не солнцем, а просто мьиом, и он впервые уснул возле нее без всякого желания. Она же еще долго лежала неподвижно, без сна, но утром поехала с ним в его клинику, как он и хотел.
Дорога в ад выстлана благими намерениями. Тина напилась в первый раз до чертиков как раз после того «концерта». Но кто же думал, кто знал, что все получится именно так?
– Вот и булочки горячие! – Перед ним стояла Саша, держа на подносе булочки, тарелку с яичницей и металлическую миску с сосисками. Он взял вилку и нож и приготовился есть, но тут на экране его мобильного высветился телефонный номер Юлии, аппетит пропал. Выключить телефон Азарцев не мог. Саша поставила поднос и отошла.
– У нас все в порядке, душечка моя, – пропела нежным голоском Юля в трубку. – Профессор дал разрешение на операцию.
– Кто бы сомневался, – холодно сказал ей Азарцев. – А вот с какой это стати ты стала экономить на продуктах, моя дорогая?
– Повысим доход за счет гинекологического отделения, тогда проси на завтрак что хочешь, милый. – Хитрости Юлии было не занимать. – А пока мы таких разорительных трат себе позволить не можем.
– Опять ты об этом абортарии! – возмутился Азарцев.
– Лысая Голова обещал подумать, я с ним говорила, – уже серьезным тоном продолжила Юля. – И я склоняюсь к тому, что он реально даст денег. Ты понял?
– Плакал тогда мой родительский дом! – в сердцах бросил вилку Азарцев.
– Не переживай, еще лучше построим! – пропела Юлия. – Вот приходи сегодня ужинать – все и обсудим!
– Знаешь, я лучше останусь без ужина. – Смотреть целый вечер в бешеные Юлины глаза Азарцеву не улыбалось.
– Между прочим, Оля не видела тебя уже довольно долго!
Азарцев помолчал. Он и сам скучал по дочери. Какая западня!
– А что, Оля не может меня навестить?
– Ей некогда. Она целыми днями пропадает в институте!
Конечно, это была неправда, и Азарцев это знал, но… Он подумал и сказал:
– Хорошо, я приду.
– Вот и отлично! – И Юлия сразу же, чтобы он еще не успел ничего больше добавить, отключилась.
Азарцев еще посидел немного, потом взял вилку и нож, стал есть.
– Булочки-то опять, наверное, остыли. – Саша подошла, хотела снова отнести их погреть еще раз.
– Не надо, Саша, – остановил ее Азарцев. – Или лучше вот что… Давай-ка мы с тобой вместе закусим. Ты ведь после школы не ела?
– Я не хочу! – Девочка испуганно прикрыла рот рукой.
– Садись, не стесняйся. И скажи-ка мне, Саша, есть у нас в холодильнике масло?
– Сейчас посмотрю. – Она проворно вскочила. – Есть масло, джем и мед.
– А давай все на стол, – распорядился Азарцев. Ему почему-то стала вдруг очень симпатична эта полноватая девочка с белесыми волосами, чем-то ужасно напоминающая ему его собственную дочку. Буфетчик Николай злобно покосился на них.
– Сделай нам кофе! – крикнул ему Азарцев.
– Сейчас, – буркнул Николай, а сам подумал исходя злобой: «Сашку еще зачем-то пригласил. А мне потом посуду после них мыть. Отлично, отлично, все Юлии Леонидовне будет рассказано. И про коньяк, и про кофе, и про шуры-муры с Тонькиной дочкой…»
– А где твоя мама? – спросил Азарцев у Саши, накладывая ей добрую половину яичницы. Две ароматные сосиски он лихо проткнул своей вилкой и сбросил к ней на тарелку. Ему вдруг самому захотелось позаботиться о ком-то. Уж очень он чувствовал себя одиноким в этот день. Настолько одиноким, что даже общество этой неразвитой, примитивной, в общем-то, но, по-видимому, доброй девчонки было ему необходимо. Не будь ее, он с радостью отдал бы сосиску какой-нибудь дворовой собаке.
– Мама в район в больницу поехала, – ответила Саша, осторожно подцепляя на вилку яичницу и ужасно стесняясь. – Отца туда упрятали с язвой, так вот она и поехала узнавать, скоро ли его выпишут.
– Язва – дело нешуточное, – заметил Азарцев. – Положили, так пусть долечится.
– Работать надо, по больничному-то мало платят, – как-то по взрослому пригорюнилась Саша. – Слава богу, успели до его болезни картошку убрать, а огород еще не вскопали. Осень плохая в этом году, все дожди, дожди… – Она перестала есть и отвечала подробно, старательно, как на экзамене..
