Наталья Симонова - Жизнь как цепочка обстоятельств (сборник)
– Дэ-эН-Ка… Вау! – восклицала Аля-шестиклассница, вникая в популярные статьи. – Де-зо-кси-ри-бо-ну-кле-ино-вая кислота, – прочитывала по слогам. – Дезокси-рибо-нуклеиновая, – медленно произносила вслух, запоминая. Отрывалась от журнала и смотрела в окно невидящими глазами. Звуки дивного слова потрясали ее, волновали воображение и чувства. – Только в мед, – шептала Аля в восторге. – Только врачом! И всегда, всегда вот так… Дезокси-рибо-нуклеиновая!
И в самом деле, какая она была счастливая, все, все ей дано было авансом: красота, обаяние, прелестная смешливость, отличные способности, достаток в семье и комплект образцовых родителей.
Аля словно родилась таким человеком, которому все позволено. Даже если ее поступки не нравились, все равно ей все всё прощали, по-другому было просто невозможно: эти ясные глаза, эти ямочки на щеках, эта трогательная, милая рассудительность – Аля с рождения умела проникать и западать людям в души. Потому ее редко покидало пронзительное счастье избранника, баловня судьбы, которого в будущем, уж конечно, ожидают еще большие чудеса избранности. Лишь иногда накатывали словно бы приступы какой-то неудовлетворенности, особенно когда она тщетно искала близости со слишком занятыми родителями. Но тоска очень быстро проходила.
– Не вешай нос! – нежно командовала мама, проносясь мимо дочки в вихре напряженной деловой и светской жизни.
– Мам, но мне скучно одной, – робко скулила девочка.
– Тогда не будь одна! – мать на секунду присаживалась рядом. – Не нравится одной – найди себе компанию. Не можем же мы с папой жить только твоими интересами! У нас еще и свои есть, так или нет?
– Да, конечно… – Аля вяло соглашалась, уступая маминым ожиданиям.
– И вообще, – поучала мать ласково, но твердо, – в жизни все так устроено, что никто тебе всего сразу не даст. Неглупый человек сам о себе печется, а не ждет подачек от других. И ты будь умницей! – звучало как призыв. Мама целовала Альку и проносилась мимо.
Но это частности. В целом Аля почти постоянно чувствовала себя счастливой. Счастливой вообще. А были и минуты особого восторга, например когда мать брала ее с собой, в свой взрослый мир (всегда с условием, что дочь «будет умницей» и в мамином мире не нарушит благонравной молчаливой созерцательности).
Хорошо, конечно, было бы, если бы мама долго-долго посидела с ней, пошушукалась интимно, пожалела бы ее – пусть и не из-за чего! Все равно… Но у той совсем не было времени на пустяки, да и не умела она этого. Зато у Альки были самые красивые наряды, самые умопомрачительные игрушки, самые редкие книжки… Блестящие подарки и разовые светские выходы волновали, как ослепительные вспышки. В принципе, она привыкла воспринимать материальную компенсацию в качестве полноценной замены душевности. Утешаясь ею в будничной заброшенности, девочка привычно ожидала новых вспышек.
Переживания особенного счастья с детства ассоциировались у Али с преодолением законов гравитации. Ей казалось – она летает, казалось – она парит. Со временем прибавились и метафоры экстремального характера: ураган, пожар, сумасшествие… Но это позже, когда ее впервые серьезно поразила любовь.
Альбина влюбилась до умопомрачения, а ей только-только исполнилось семнадцать. Тут-то и родились сравнения с пожаром и наводнением.
Он был взрослым, совсем взрослым мужчиной, старше Альки на целых десять лет, и она смотрела ему в рот, что бы он ни сказал. Обычно насмешливая и самоуверенная, с ним Аля становилась восторженной и самозабвенно послушной. Когда ей исполнилось восемнадцать, они поженились. И надежды на счастливое будущее, в ее годы равные абсолютной уверенности, оправдались на все сто процентов.
Но только для первых трех-четырех месяцев.
Через полгода молодая жена утратила последние сомнения в том, что ее спутник – далеко не идеал мужчины. Все изменилось к худшему и продолжало меняться на глазах.
Ее раздражали грязные носки, которые, снимая, он швырял под стулья. И то, что, возвращаясь с работы, муж садился перед телевизором и часами щелкал пультом, бездумно перескакивая с программы на программу. И в постели всегда начинал одинаково: те же слова, те же движения… И долго брился по утрам, занимая ванную; и норовил командовать Алей, как солдатом; и вечно, как ей казалось, успевал схватить и съесть с общего блюда лучший кусок, пока она, со своей склонностью к эстетизму во всем, разглаживала какой-нибудь замявшийся уголок на скатерти или в погоне за симметрией переставляла солонку… Альбина попробовала жаловаться маме, но та только посмеялась над ней и, нежно поцеловав, покинула дочку ради каких-то дел быстрее, чем собиралась.
Конечно, были и хорошие минуты, дни, даже недели, однако чем дальше, тем больше Альбина чувствовала разочарование, невольно сравнивая впечатления, ежедневно приносимые браком, с захватывающим дух сумасшествием, владевшим ею в начале любви.
Ни упоение, ни апатия не помешали ей легко поступить в Медицинский вуз и сделаться примерной студенткой. Точно так же и погоня за похвальной успеваемостью не стала препятствием для новой любви. Счастливец учился на одном с ней курсе и был хорошеньким и добродушным, как ангел.
Роман начался в патанатомическом отделении. Стоял теплый май, окна анатомички на первом этаже были распахнуты настежь, и студенты Педагогического института, расположившегося с Медицинским по соседству, проходя мимо, забегали во дворик морга, чтобы бросить в зиявшие проемы окон полные любопытства и ужаса взгляды. Там, в зловещей глубине, на длинном столе, как на эшафоте, безучастный ко всему, лежал серо-бледный проформалиненный человечий остов, волей судьбы не преданный земле или огню, а ставший учебным пособием.
Будущие педагоги, едва взглянув, шарахались от этого зрелища, торопясь заменить болезненное впечатление на более жизнеутверждающие, а будущие медики сидели на столах, в двух метрах от экспоната, равнодушно болтали ногами, отхлебывая кофе из термосов и жуя бутерброды. У них был перерыв.
Ангел сел возле Али, уставясь на ее профиль, на руку с обручальным кольцом, держащую слоеный пирожок. Она лениво повернула голову и замерла с недожеванным куском во рту: вдруг с замиранием сердца почувствовала, что ее накрывает новой волной… Вскоре Аля собрала свои вещи и переехала от мужа к возлюбленному.
Их счастье длилось долго. Ее устраивал гражданский брак. Новый избранник ничем не напоминал своего предшественника, и этим особенно восхищал Алю. Он ловил каждое ее слово и с благодушным легкомыслием во всем с ней соглашался. Года полтора ей это нравилось. Потом начались жестокие ссоры. Но главное, примирения, возвращавшие покой их союзу, уже не приносили прежнего восторга, когда-то так переполнявшего душу. Размолвки происходили все чаще и чаще, семейные же радости становились все более скучными… Наконец Аля снова собрала вещи и вернулась к родителям.
Следующая полоса ее жизни заполнилась ожиданием и поиском. Вихрем пронеслись пара новых романов. Поначалу и они казались захватывающими. Но чувство новизны притуплялось быстро, радость испарялась, а то, что оказывалось сухим остатком, не имело смысла сохранять. Да и накала эмоций такого, какие довелось ей испытать в первой и второй любовной истории, уже не выпадало. Поклонники роились возле, не иссякая, предложения поступали бесперебойно. Только Аля-то знала теперь, чего хочет: привлекала лишь отчаянная любовь, ее ни с чем не сравнимое начальное, сладкое сумасшествие.
Однако новое безумие не приходило. И она ждала.
Годы студенчества остались позади. Аля училась в аспирантуре, писала кандидатскую по ревматологии. Она по-прежнему любила профессиональные слова, но уже не заходилась так от загадочной содержательности звучных слоговых сочетаний. Интерес к специальности поддерживался больше заманчивостью научных лабиринтов, встречавшихся в ее профессии на каждом шагу. А еще обожанием, которое расточали ей клинические больные. Всякий раз, когда она входила к своим подопечным в белоснежном коротком халатике, свежая и ясная, слишком ослепительная для унылой больничной палаты, ее появление вызывало благоговейный восторг пациентов. Она не была с ними приторно ласковой, держалась товарищески-суховато, но общение как бы на равных и абсолютная самоуверенность, ставшая частью профессионального стиля, оказывались неотразимо убедительны.
Какое-то время наука и врачевание приносили Альбине почти полное удовлетворение. Однако, защитив диссертацию и выдержав конкурс на престижную должность менеджера в солидной медицинской компании, она вдруг почувствовала привычность, даже банальность профессиональных успехов. Пустота изголодавшихся по любви души и плоти заставила ее на мгновение остановиться, замереть и оглянуться по сторонам. Она всегда получала то, что хотела, главное – нужно было определиться.
